Клейн и Вагнер - Герман Гессе

Во сне, лишь обрывки которого ему запомнились, он увидел вот что: у ворот, похожих на вход в театр, висела большая вывеска с огромной надписью, читавшейся (это было неясно) не то как "Лоэнгрин", не то как "Вагнер". В эти ворота он вошел. За ними оказалась женщина, похожая на недавнюю трактирщицу, но и на его жену. Голова ее была безобразна, слишком велика, а лицо казалось карикатурной маской. Его охватило сильнейшее отвращение к этой женщине, он ткнул ее ножом. Но другая женщина, как бы точное отражение первой, в отместку напала на него сзади, впилась ему в горло острыми, сильными когтями и пыталась его задушить.

Пробудившись от этого глубокого сна, он удивленно увидел над собой рощу, тело его затекло от лежания на твердом, но он освежился. С легким испугом ловил он в себе отзвуки сна. Какая странная, наивная и дикарская игра фантазии! - подумал он с усмешкой, вспомнив ворота с призывом войти в театр "Вагнер". Что за блажь изображать его отношение к Вагнеру таким образом! Дух этого сна был груб, но гениален. Он попал в самую точку. И он, казалось, все знал! Театр с надписью "Вагнер" - разве это не он сам, не призыв войти в себя самого, в неведомую страну истинной своей сути? Ведь Вагнером был он сам. Вагнер - это был сидевший в нем убийца и беглец, но Вагнер - это был и композитор, художник, гений, совратитель, это была тяга к радостям жизни, к плотским радостям, к роскоши. Вагнер - это было собирательное название всего подавленного, подспудного, загубленного в бывшем служащем Фридрихе Клейне. И "Лоэнгрин" - разве это тоже не он сам, Лоэнгрин, странствующий рыцарь с таинственной целью, у которого нельзя спрашивать его имя? Остальное было неясно, женщина с ужасной головой-маской и другая, с когтями, - удар ножом ей в живот тоже напомнил ему что-то, он надеялся еще понять это, - атмосфера убийства и смертельной опасности странно и противоречиво смешалась с атмосферой театра, масок и игры.

При мысли об этой женщине и об этом ноже он ясно увидел на миг перед собой свою супружескую спальню. Тут он сразу вспомнил о детях - как мог он забыть их? Ему вспомнилось, как они утром вылезали из кроваток в ночных рубашечках. Ему вспомнились их имена, особенно Элли. О, дети! Из глаз у него медленно потекли слезы по усталому от бессонной ночи лицу. Он помотал головой, не без усилия поднялся и стал стряхивать листья и землю с измятой одежды. Только сейчас он ясно вспомнил эту ночь, голую каменную клетушку в деревенском трактире, чужую женщину у своей груди, свое бегство, свою гонку. Он смотрел на этот маленький, несуразный кусок жизни, как глядит больной на свою отощавшую руку, на сыпь у себя на ноге.

Со спокойной грустью, еще со слезами на глазах, он тихонько сказал:

- Боже, что еще задумал ты сделать со мной?

Из всех мыслей этой ночи в нем продолжал звучать только один голос, полный тоски: созреть, вернуться домой, получить право умереть. Далека ли еще его дорога? Далек ли еще дом? Придется ли вытерпеть еще много-много тяжелого, вытерпеть немыслимое? Он был готов к этому, он себя не жалел, сердце его было открыто: судьба, вот он я, бей!

Медленно спустился он через горные луга и виноградники к городу. Он вернулся в свой номер, помылся и причесался, переменил одежду. Он пошел обедать, выпил хорошего вина и почувствовал, как растворяется в его онемевшем теле и делается приятной усталость. Он узнал, когда в курзале танцуют, и отправился туда к чаю.

Терезина как раз танцевала, когда он вошел. Он обрадовался, снова увидев на ее лице особо сияющую, танцевальную улыбку. Он поздоровался с ней, когда она возвратилась к своему столику, и сел за него.

- Я хочу пригласить вас поехать сегодня вечером со мной в Кастильоне, сказал он тихо.

Она подумала.

- Прямо сегодня? - спросила она. - Это так спешно?

- Я могу и погодить. Но было бы славно. Где мне ждать вас?

Она не устояла перед приглашением и перед детской, странно красивой улыбкой, несколько секунд продержавшейся на его испещренном морщинами одиноком лице, как держится еще на последней стене сгоревшего и рухнувшего дома лоскут веселых, пестрых обоев.

- Где же вы были? - спросила она с любопытством. - Вчера вы так внезапно исчезли. И каждый раз у вас другое лицо, сегодня тоже... Вы ведь не морфинист?

Он только улыбнулся странно красивой и немного необычной улыбкой, при которой его рот и подбородок сделались совсем детскими, в то время как надо лбом и глазами по-прежнему оставался терновый венец.

- Пожалуйста, зайдите за мной около девяти в ресторан гостиницы "Эспланада". Кажется, в девять уходит катер. Но скажите, что вы делали со вчерашнего дня?

- Кажется, я гулял весь день, да и всю ночь. Мне пришлось утешать одну женщину в одной деревне, потому что от нее ушел муж. И еще я бился с одной итальянской песней, которую хотел выучить, потому что в ней фигурирует некая Терезина.

- Что это за песня?

- Она начинается так: "Su in cima di quel boschetto... " *

* На этой лесистой горе... (итал. )

- Господи, и эту песенку тоже вы уже знаете? Да, она сейчас в моде у девчонок-продавщиц.

- О, я нахожу ее очень красивой.

- И женщину вы утешали?

- Да, она грустила, ее муж ушел и изменял ей.

- Вот как? Ну и как же вы ее утешали?

- Она пришла ко мне, чтобы не быть одной. Я ее целовал и лежал с ней.

- Она была красива?

- Не знаю, не разглядел... Нет, не смейтесь, не смейтесь над этим! Это было так грустно.

Она все-таки посмеялась.

- До чего вы смешны! Ну, а спать вы вообще не спали? Судя по вашему виду...

- Нет, я проспал несколько часов, в лесу, там, наверху.

Она проводила взглядом его палец, указавший на потолок зала, и громко рассмеялась.

- В трактире?

- Нет, в лесу. В чернике. Она уже почти созрела.

- Вы фантазер... Но мне надо танцевать, директор уже стучит... Где вы, Клаудио?

Красивый смуглый танцор стоял уже за ее стулом, заиграла музыка. В конце танца Клейн удалился.

Вечером он зашел за ней точно в назначенное время и был рад, что на нем смокинг, ибо Терезина оделась очень нарядно, в фиолетовое платье со множеством кружев, и выглядела как княгиня.

На берегу он повел Терезину не к рейсовому катеру, а к красивой моторной лодке, которую нанял на этот вечер. Они сели в нее, в полуоткрытой каюте Терезину ждали пледы и цветы. Крутым виражом быстроходная лодка, фырча, вышла из гавани в озеро.

Вдали от берега, среди ночной тишины, Клейн сказал:

- Терезина, не жаль ли, право, сейчас толочься в толпе? Если хотите, поедем дальше, без цели, покатаемся сколько захочется или съездим в какую-нибудь красивую тихую деревню, выпьем местного вина, послушаем, как поют девушки. Как по-вашему?

Она промолчала, и он сразу увидел разочарование у нее на лице. Он засмеялся.

- Да это мне просто так вдруг взбрело в голову, простите. Вы должны повеселиться и получить удовольствие, другой программы у нас нет. Мы будем там через десять минут.

- Неужели вас совсем не интересует игра? - спросила она.

- Увидим, сперва мне надо попробовать. Смысл ее мне пока немного неясен. Можно выиграть и проиграть деньги. Мне кажется, есть более острые ощущения.

- Но ведь деньги, на которые играют, не обязательно должны быть просто деньгами. Для каждого это символ, каждый выигрывает или проигрывает не деньги, а все мечты и желания, которые деньги для него означают. Для меня они означают свободу. Если у меня есть деньги, мне никто не может приказывать, Я живу как хочу, я танцую когда, где и для кого хочу. Я еду куда хочу.

Он прервал ее:

- Какой вы ребенок, милая барышня! Такой свободы не существует, кроме как в ваших желаниях. Завтра вы будете богаты, свободны и независимы, а послезавтра влюбитесь в какого-нибудь малого, который опять отберет у вас деньги или перережет вам ночью горло.

- Не говорите так гадко! Так вот: будь я богата, я жила бы, может быть, проще, чем сейчас, но жила бы так только ради собственного удовольствия, добровольно, а не по принуждению. Я ненавижу принуждение! И понимаете, когда я кладу свои деньги на кон, то в каждом проигрыше и каждом выигрыше участвуют все мои желания, под вопросом все, чем я дорожу и к чему стремлюсь, а это дает чувство, обрести которое иначе не так-то легко.

Клейн смотрел на нее, пока она говорила, не очень вникая в ее слова. Он безотчетно сравнивал лицо Терезины с лицом женщины, которая приснилась ему в роще.

Лишь когда лодка вошла в кастильонскую бухту, это дошло до его сознания, ибо вид освещенного щита с названием станции остро напомнил ему вывеску из сна, ту, где было написано не то "Лоэнгрин", не то "Вагнер". Совершенно так же выглядела та вывеска, была таких же размеров, такая же серая и белая, так же ярко освещена. Не здесь ли та сцена, которая его ждала? Не идет ли он к Вагнеру? Теперь он нашел, что и Терезина похожа на женщину из сна, вернее, на обеих женщин, из которых одну он заколол ножом, а другая насмерть душила его когтями. От ужаса у него побежали мурашки по коже. Неужели все это было связано? Неужели его опять вели неведомые силы? Куда же? К Вагнеру? К убийству? К смерти?