Служанка фараонов - Элизабет Херинг

Итак, она и на этот раз не встала с постели, а лежа принялась вполголоса диктовать мне один знак за другим. Я же склонилась над глиняной плиточкой и писала: «Утка… мясо… город… летящий гусь» и собиралась написать «сова», но не успела. На плечи мне опустилась чья-то рука, в тело вонзились ногти. Я испуганно обернулась и увидела искаженное яростное лицо. Никогда еще я не видела старуху в таком гневе.

– Аменет! – крикнула царевна и вскочила. Она хотела помешать кормилице, но та отстранила ее. А потом взяла палку.

– Это тебе! – зашипела она. – А это той, которая заставляет гусиную служанку выполнять царскую работу! Я тоже умею писать! Прочитай это на своей спине, коварная тварь! Принцессе не полагается тумаков, даже если она их заслужила! Но ей будет полезно послушать, как ты вопишь!

Старуха еще никогда меня так не била. Правда, она то и дело трепала меня за волосы или наделяла оплеухой, но ни разу не поднимала на меня палку, хотя от Небем-васт мне было известно, что она охотно к ней прибегала. Может быть, она побаивалась Сенмута, считая его моим заступником? А теперь колотила потому, что была уверена, что Нефру-ра не расскажет ему об этом?

Я упала на стол и руками закрыла голову, но вздрагивала от каждого удара и до крови кусала губы, чтобы не кричать. Только не выдавать своего позора Небем-васт! Не привлекать ее своими криками!

Наконец рука старухи ослабла. Она рванула меня вверх и вытолкнула за дверь. Я удивилась, увидев в глазах Нефру-ра слезы.

Два дня старуха держала меня взаперти в темной каморке, куда никого не пускала. Два дня она не давала мне есть, а другим говорила, что я больна. Уж не отделается ли она теперь от меня? Не слишком ли малодушной оказалась Нефру-ра, чтобы заступиться за меня?

И все же на третий день Сенмут прислал за мной. Значит, Нефру-ра говорила обо мне!

– Ты сослужила своей госпоже плохую службу, – сказал он мне, и я подумала, что теперь-то все кончено.

Я уже видела, как таскаю тяжелые ведра с водой, или мешаю глину для кирпичей, или выполняю еще какую-нибудь утомительную и низкую работу, что, конечно, можно было ждать от Аменет. Но ничего подобного не случилось. Нет, то, что произошло, было похоже на чудо. Сенмут взял мои глиняные черепки и сказал:

– Собственно говоря, совсем неплохо! – Потом спросил: – Ты хоть знаешь, что означает то, что ты написала?

А когда я ответила отрицательно, он, смеясь, обратился к Нефру-ра:

– Ты плохая наставница, если обучаешь только форме, но не содержанию!

И он объяснил мне. Он! Сам Сенмут объяснил мне, что написанные мною знаки выражали больше, чем просто «утка», или «мясо», или «замок», или «летящий гусь». В каждом из них скрывалась своя тайна, и только тот, кому она была известна, действительно умел писать. Например, рисунок жука выражает звук «хе-пер», коршуна – «мут», лица – «хар».

– Но если под словом «мут» ты имеешь в виду не коршуна, а мать, а они звучат одинаково, тогда, чтобы показать разницу, после коршуна «мут» ты рисуешь еще и женщину, поняла?

Я робко кивнула. От всего услышанного голова у меня пошла кругом. Значит, я писала вовсе не картинки, а звуки? Знаками обозначались различные звуки, и из этих-то звуков состояли слова? Значит, если сочетать эти звуки по-разному, каждый раз будешь получать другие слова? Так что когда пишешь рядом друг с другом правильные знаки, то появляются слова, которые не имеют больше ничего общего с тем, что было изображено на картинке: коршуном или уткой, зайцем или лицом, – но которые могут означать вообще все, что говорит человек? Вот например: «Прекрасно жилище Доброго бога?» Или: «Нефру-ра проснулась?» Но также и это: «Мерит должна пойти к Нефру-ра, чтобы расчесать и заплести волосы царевны?»

Все это с быстротой молнии пронеслось в моей голове, и я невольно закрыла глаза перед могуществом подобных мыслей. Я не осмеливалась произнести ни слова, хотя меня разрывали одновременно тысячи вопросов. Сенмут, очевидно, потешался над моим замешательством, потому что ущипнул меня за щеку. Когда его рука прикоснулась ко мне, кровь застучала в моих ушах, и как будто издалека до меня донеслись слова:

– А теперь, Нефру-ра, научи-ка ее по-настоящему! Это будет тебе наказанием!

Он вышел, а Аменет кусала себе губы и прошептала вслед ему что-то злобное, но так тихо, чтобы он не услышал.

И действительно, это стало наказанием для нас обеих, ибо принцессе скоро прискучила игра в школу. Ведь теперь это перестало быть тайной забавой и только прибавляло ей работы. Поэтому она все чаще пускала в ход прут, а Аменет злорадно впивалась глазами в красные следы на моих плечах. Я же упрямо склонялась над глиняными черепками, пользуясь каждым свободным мгновением, и наконец догнала свою наставницу. Теперь я сидела рядом с ней за работой, а Сенмут, диктуя, говорил:

– Пишите!

Тогда же наступила пора пожинать урожай, ибо никогда еще тайное преступление не приносило столь прекрасных плодов. Даже Нефру-ра работала теперь гораздо охотнее. Как-никак, честолюбие заставляло ее всегда быть впереди меня, Сенмут же хвалил ее только тогда, когда она этого заслуживала. Хотя я и остерегалась превосходить свою учительницу (я попросту боялась, что это мне повредит), плоды, которые доставались мне, были сиг; слаще. Передо мной открывался мир, о котором я раньше и не догадывалась.

Возможно, это была награда Тота, писца богов и бога писцов, за то, что я спасла от смерти и вырастила одно из его священных животных. Насколько я понимаю, это была очень высокая награда. Камни ожили! Теперь я повсюду открывала священные знаки, заставляла их говорить со мной и вынуждала выдавать мне свои тайны.

Ах, если бы я была мальчиком! С какой гордостью я воткнула бы за ухо тростниковую палочку и быстро бы сделалась одним из тех важных писцов, которые надзирают за земледельцами, пересчитывают их скот и записывают в счетные книги подати, которые они должны своему господину. Но, к сожалению, я была всего лишь маленькой чужеземной девочкой-рабыней. А кем может стать она, даже если причуды счастья и ее госпожи открывают ей такие вещи, о которых другие, подобные ей, даже не осмеливаются и думать?

К нам присоединилась третья ученица, дочь сестры Сенмута. Увиден, с какой охотой учится царевна с тех пор, как не в одиночестве корпит над свитками для письма, Сенмут и привел Абет, девочку примерно того же возраста. Все чаще случалось, что многочисленные обязанности Сенмута отрывали его от занятий с нами. В конце концов за нами пришлось присматривать Унасу, брату Абет, несколькими годами старше ее, который был уже писцом, правда, пока еще «мелким».

Мне совсем не нравилось, что к нам присоединились сестра и брат. Потому что очень скоро из положения подруги, в которое меня на время возвело расположение Нефру-ра, я снова оказалась в положении служанки. Унас очень добросовестно исправлял красными чернилами письменные работы двух других, а мои он даже не пробегал глазами. Когда один раз я умышленно не выполнила задания, он лишь надменно посмотрел на меня и обратился с шуткой на мой счет к Нефру-ра, которая громко засмеялась. Я же с пылающими щеками склонилась над своими глиняными черепками и принялась писать. Губы у меня дрожали, в горле комком стояли слезы. «Если бы я мог научить тебя любить священные знаки больше, чем ты любишь свою мать, – писала я, – если бы я мог открыть перед тобой их красоту».

Когда мы заканчивали упражнения и выходили порезвиться с мячом, то получалось так, что мячи бросали Нефру-ра и Абет. Я же должна была бегать за ними, когда они отскакивали в сторону или откатывались в кусты. Сколько раз, когда обе девочки смеялись над замечаниями юного писца, я стояла рядом и не понимала смысла шутки, а никому и в голову не приходило втянуть меня в разговор. И все же я была готова отдать жизнь, чтобы Унас – шутник и насмешник Унас – обратился как-нибудь и ко мне, пусть даже с самым пустяковым замечанием!

Однажды они сидели у пруда в дворцовом саду. Их работа была закончена, но моя-то продолжалась. Абет захотела пить, и Нефру-ра послала меня за фруктами и напитками. Небем-васт и Аменет держались в стороне и ничего не имели против того, чтобы я притащила тяжелые кувшины, но тут они тоже подошли и начали прислуживать своей госпоже и ее гостям, радуясь, что и им перепадет глоток сладкого напитка.

Вдруг Небем-васт толкнула меня и сказала:

– Эй, посмотри-ка, это не твоя мать там идет? Моя мать! Я уже издали узнала ее наклоненную вперед фигуру, ее тяжелую походку. Я покраснела. Что ей здесь было нужно? Не собиралась ли она показаться царевне в своей грубой, запачканной набедренной повязке, со спутавшимися, неприбранными волосами? Услышать, как Унас скажет Нефру-ра: «Что здесь нужно этой женщине?» А Нефру-ра посмотрит с удивлением, Аменет же с тайным торжеством в голосе и с насмешкой во взгляде покажет на меня: «Это мать… вон той!»

– Нет! – резким шепотом ответила я Небем-васт. – Я ее не знаю!