Эта больная любовь - Джесси Холл

Как только загадочные слова слетают с его губ, я чувствую тепло его рта, сомкнувшегося вокруг кровоточащего пальца.

Когда теплый язык прижимается к моей ране, у меня начинает гудеть голова, ощущения идут по прямой линии к ноющему месту между ног. Я сжимаю бедра, дыхание проскальзывает мимо моих губ, когда он медленно посасывает всю длину, лаская языком ранку, оторвавшись от неё с тихим хлопком. Мои колени упираются в дверь, но не раньше, чем он подхватывает меня под руки.

Грубый акт, который должен был быть исключительно сексуальным, пробирается в мои вены. Тепло заменяет холодную кровь, и эта лихорадка внутри меня разрастается, как лесной пожар в поле с дремлющим и мертвым кустарником.

Мои самые большие страхи и любопытство сгорают вместе, как крошечные бомбы в яме моего желудка.

Добро и зло танцуют вместе под музыку моих собственных жалких и слабых оправданий, в то время как я нахожу себя заключённой в медленном танце с самим дьяволом.

9. Жестокие заверения

Её кожа на вкус как соленая карамель. Сладкая, но с небольшой терпкой ноткой. Сладость, которую я больше не могу избегать. Вкус, в котором я теперь знаю, что не смогу себе отказать, даже если она будет бороться со мной.

К счастью для меня, борьба будет недолгой. Не с тем, как её тело реагирует на моё. Она медленно разрывает цепи, сковывающие её; её тело перевешивает её разум, её мораль.

Я стискиваю зубы, прижимаясь телом к круглому изгибу её задницы под юбкой, и перед глазами мелькают мысли о том, чтобы сорвать с неё трусики и пригвоздить её моим членом к этой двери.

Она моя. Не его.

Я мог бы убить их обоих в этом джипе. На секунду я хотел этого. Представлял, как это будет происходить. Его губы на её руке потревожили каждую частичку меня, разозлив меня до такой степени, что я был готов разрушить весь этот план. Но я должен быть умнее и использовать данные мне инструменты, чтобы всё получилось. Послания на кирпиче было достаточно, чтобы Сэйнт занял отца на вторую половину дня.

Я рычу про себя, скривив губы, сдерживаясь от непреодолимого желания вонзить свои зубы в плоть её плеча, заставляя её кричать от приятной боли. Оттолкнувшись от неё, я иду обратно через дом, который я так хорошо знаю, благодаря бесчисленным ночам, когда шпионил за ней, пока она была она, и поднимаюсь по лестнице в её ванную.

Она последует за мной. Моя послушная, испуганная, маленькая, слишком любопытная куколка.

Я люблю, когда она слушается. Я хочу наградить её за сообразительность и умение оценивать сценарии, разыгрывающиеся перед ней, но лучше я накажу её за то, какой глупой и наивной она была до меня.

Как я и ожидал, она поднимается за мной на второй этаж, находясь в нескольких метрах, изучая меня, держась за перила лестницы своими маленькими нежными ручками. Ручками, мягкими от того, что её всю жизнь баловали, как маленькую гребаную принцессу, которой её сделали родители. Они совсем не похожи на мои. Мои руки покрыты шрамами, мозолями и историями. Бесчисленными жизнями, унесенными их хваткой.

Я смотрю на свои руки, ладони покрыты свежевскопанной грязью, остатки которой застряли под каждым ногтем.

— Что тебе от меня нужно? — спрашивает она из коридора, звуча как робкая лань. — Пожалуйста. Зачем ты это делаешь?

Она хочет получить ответы, но пока не заслуживает их. Я не знаю, как далеко она зашла. Насколько испорчен её искажённый разум. Мне нужно знать, есть ли для неё надежда, или всё это закончится тем, что её заставят замолчать раз и навсегда.

— Я иду в душ, — отвечаю я, раздраженный робким тоном её голоса. — Мне нужно привести себя в порядок.

Я чувствую, как она молча стоит у меня за спиной, когда я расстегиваю молнию на толстовке и стягиваю её с рук. Она смотрит, как я снимаю её, бросая её на пол, оставляя на себе только белую майку. Я не хочу рисковать тем, чтобы снять мою маску на её глазах — сходство, к сожалению, невероятное, — поэтому я сжимаю майку в двух руках и разрываю её на груди. У неё перехватывает горло при виде моего тела без одежды, и мне приходит в голову мысль, что она, вероятно, никогда не видела голого мужчину своими глазами. Во всяком случае, не такого, как я. Всего в татуировках и шрамах; ранах от войн, которые она никогда не поймет, покрытого чернилами по моему собственному желанию.

Поэтому я решил сделать из этого шоу.

С разорванной в клочья майкой на полу, я расстегиваю пряжку ремня. Её невинные ресницы трепещут, а на щеках появляется румянец, в то время как она крепче вцепляется в перила. Расстегнув ремень, я берусь за конец и резко вытягиваю его из петель. Она слегка вздрагивает, будто я ударил её концом ремня, её глаза широко распахнуты и потрясены.

Я медленно наматываю кожаный ремень вокруг своей руки, мои глаза сосредоточены на её шее, когда я плотно затягиваю его на ладони. Я представляю себе её шею, связанную этим ремнем, борясь с желанием заполнить её жизнь чистым и абсолютным ужасом.

— Я могу позвонить в полицию, знаешь ли… — говорит она дрожащим голосом.

Я качаю головой, мои руки роняют ремень на кафельный пол с громким звонким лязгом.

— Они узнают, что ты сделал… где ты его спрятал, — продолжает она, пока мои пальцы расстегивают пуговицу на джинсах, распахивая их и позволяя им болтаться на моих бедрах. — Тебе это не сойдет с рук.

Мои брови поднимаются от удовольствия, прежде чем я опускаю руки, мои брюки спускаются, чтобы обнажить больше меня, когда я подхожу к ней.

— Да, поэтому я не очень хорошо отношусь к угрозам, — говорю я непринужденно, прижимая её спиной к стене коридора. Её глаза прослеживают мой живот, пока не встречаются поясом Адониса6, где заканчиваются мои расстёгнутые джинсы, и затем она ударяется затылком о стену, вздрагивая. — Так что больше никогда, блять, не угрожай мне.

Её глаза расширяются, когда я быстро обхватываю рукой её шею, прижимая её спиной к стене. Я чувствую, как её горло подрагивает под моей рукой, а растущая эрекция, упирающаяся в её бедро, становится неизбежной.

— А если они узнают, где я его похоронил, — ворчу я, наклоняясь вперед, пока