Сто дней Наполеона - Эдит Саундерс

Я приступаю к описанию одного из самых страшных дней в моей жизни, 19 марта 1815 года, последнего дня перед триумфальным возвращением Наполеона в столицу Франции. Поначалу я не могла даже вообразить, что его возвращение так близко, или поверить, что это произойдет без малейшей попытки сопротивления. Генерал д'Арблэ, человек живого ума и способный судить о последствиях, находился под сильным влиянием самых мрачных прогнозов. Он вернулся домой около шести утра, в тревоге, опустошенный, почти умирающий от усталости, к тому же под тягостным впечатлением от всего происходящего и с ощущением того, что его воинская честь задета той инерцией, которая, казалось, сводит на нет все усилия спасти короля и его дело. Он провел две ночи на службе в полном вооружении - одну в Тюильри, на посту телохранителя короля, другую в казармах, на дежурстве в качестве артиллерийского капитана. Он проспал несколько часов и затем, наспех позавтракав, одновременно кратко обрисовывая мне положение дел, коему он был свидетелем, а также свои опасения, очень серьезно и искренне призвал меня смириться с велением времени и согласиться покинуть Париж вместе с мадам д'Энен, в случае, если она непременно решит уехать.

Мы вместе преклонили колени в краткой, но пламенной молитве к небесам о здравствовании друг друга и затем расстались. У двери он обернулся и, улыбаясь чуть принужденно, но все же невыразимо нежно, почти бодро воскликнул: "Vive le Roi!" (Да здравствует король! - фр.). Я мгновенно поняла его желание проститься с видимой бодростью и ответила эхом на его слова, а затем он устремился прочь. Все это произошло в передней, это было выше моих сил, потом я уединилась в своей спальне, где провела несколько минут, предаваясь печали, близкой к отчаянию, от которого меня спасла лишь пылкая вера.

Затем меня осенила идея, что я еще могу увидеть его. Я подбежала к окну, которое выходило во внутренний двор. В самом деле, я взглянула на него, я видела его, но, ах, какая боль! Он взбирался на своего походного коня - благородное животное, к которому он был необыкновенно привязан и которое в тот момент пронзило меня своим ужасным видом, будучи нагружено пистолетами и снаряжено в полной готовности немедленно выступить на поле битвы. Грум{47} Депре готовился оседлать другого коня, и наш кабриолет был превращен в обоз и нагружен орудиями войны".

Генерал д'Арблэ отправился во дворец Тюильри, где царило смятение и страх. Перед королем предстало три возможности. Первой возможностью было укрепить свой дворец и остаться в нем со своими телохранителями, отказываясь его покинуть, и таким образом поставить Наполеона перед необходимостью его осаждать и обстреливать ко всеобщему негодованию. Людовик отказался всерьез рассмотреть это предложение, ответив, что подобное решение старомодно по духу, как и многое из того, за что обвиняют его бедных emigres. Вторым вариантом было отправиться на запад Франции, где позиции роялистов были сильны и где герцог и герцогиня Ангулемские еще держали под контролем область, которая всегда была лояльна к Бурбонам. Король, однако, выбрал третье предложение, согласно которому, ему предстояло удалиться в Лилль и лишь в случае крайней необходимости пересечь границу в направлении Бельгии. Вероятнее всего, он полагал, что этот путь вновь приведет его в английское убежище, Хартвелл, где он когда-то провел шесть идиллических лет, в то время как люди более воинственные сражались на поле брани. Таким образом, было решено, что он покинет Париж вечером того же дня, если только ход событий не изменится в лучшую сторону.

Помня о судьбе своего брата, Людовика XVI, который когда-то тоже пытался покинуть Париж, днем король выехал из дворца, чтобы выяснить настроение людей и то, позволят ли они ему уехать. Толпа вела себя тихо и даже дружелюбно, часто выкрикивая: "Vive le Roi!" Он окинул взглядом войско своего Двора на Марсовом поле, затем вернулся к дворцу, который обступила мирная толпа. Он не заметил никаких признаков враждебности. Однако ему сообщили, что войска вокруг Мелюна пришли в возмущение и ждут только, чтобы присоединиться к Наполеону, едва он появится. Наступила ночь, время шло, и на землю сплошной пеленой опустился ледяной дождь. Люди разошлись по домам, внутренний двор и дворцовые сады застыли в пустоте и безмолвии.

В самом дворце все выглядело так же мрачно. Генерал д'Арблэ отослал жене записку, она прочла ее, и сердце у нее упало: "Ma chere amie (Мой дорогой друг - фр.), все пропало! Не могу сообщить тебе никаких деталей, но, ради всего святого, уезжай, и чем скорее, тем лучше. A la vie et a la mort (Навеки твой - фр.), А. д'A.". Когда она вновь увидит его? Фанни Бёрни была уверена, что силы короля будут тотчас вовлечены в некое жестокое сражение и что ее муж погибнет. Она отправилась в дом княгини д'Энен, которая вскоре получила записку от графини Лалли-Толлендаль, посланную с доверенным слугой, с сообщением о том, что Наполеон находится в нескольких часах езды от Парижа. "Он умолял ее поспешить и сказал, что последует за ней в своем кабриолете, как только уладит кое-какие дела и получит сведения о перемещениях короля".

Таким образом, той же ночью Фанни Бёрни обратилась в бегство в запряженном четверкой лошадей тяжелом берлине{48} мадам д'Энен, которое выехало из внутреннего двора на булыжную мостовую между десятью и одиннадцатью часами.

В то же самое время шесть золоченых карет уже выстроились перед Павильоном цветов дворца Тюильри, а внутри, в вестибюле, колыхалась смятенная толпа бледных и встревоженных придворных, офицеров и вооруженных горожан. Юные пажи с факелами наготове ожидали того, чтобы проводить королевскую семью к ожидающим экипажам. Слуги были готовы открыть огромные двери. Затем появился король, опирающийся на руку своего фаворита герцога де Блака и окруженный принцами. Слабый, страдающий подагрой, он с трудом передвигал ноги, но поглядывал на собравшихся людей со своей обычной благожелательностью, слегка кланяясь в ответ на их почтительные приветствия. Его лицо отображало спокойствие и терпение, для него подобная ситуация не была новой, под влиянием обстоятельств он переезжал с места на место еще с ранней молодости, и часто в плохую погоду, когда путешествовать трудно. Он обладал некой аурой величия, которая просвечивала сквозь его человеческую несостоятельность, и многие его придворные со слезами падали на колени перед ним, проходящим мимо. Ревностные католики и роялисты, они видели в Людовике наместника высших сил, отвечающих за мировую гармонию, но этот образ мыслей умирал, и перед лицом всего мира Людовик оказывался лишь усталым стариком, страдающим подагрой. Спустившись в последний пролет лестницы перед дверьми, он был остановлен распростертой перед ним толпой подданных. "Дети мои, - сказал он, - я глубоко тронут вашей преданностью, но пощадите меня, у меня нет сил". Толпа раздвинулась, чтобы дать ему пройти. Двери распахнулись, ворвавшийся ветер склонил пламя факелов горизонтально, и Людовик шагнул за порог.