Утешение для изгнанника - Кэролайн Роу

— Он поселился у нас со всеми пожитками, говорит, что, поскольку у него очень мало родственников, хочет помочь тем, какие есть.

— И помогает? — спросила Сибилла. — Так как я делаю то же самое для своей дальней родственницы, мне очень интересно.

— Поскольку почти ничего не знает о ведении фермерского хозяйства, обращении со скотом и доставки того, что мы производим, на рынок, он говорит, что находит это очень интересным. По полдня ходит за Эстеве, пристает к нему с расспросами и мешает работать.

— А остальное время?

— Насколько понимаю, его он проводит в попытках соблазнить нашу служанку, Хустину. Мама очень сердится, поскольку Хустина, которая и раньше не перетруждалась, так увлечена его вниманием, что теперь и вовсе ничего не делает. Не знаю, что Гильем в ней находит — на мой взгляд, она слишком рослая и свирепого вида. А наша маленькая миловидная кухонная служанка отдувается за троих.

Сибилла засмеялась.

— Понимаю, это совершенно не смешно, — сказала она, — но у вас талант описывать события так, что они кажутся комичными.

— В жизни есть комичные минуты, — сказал Пау.

— Я бы хотела увидеть это имение, — сказала Сибилла, — если ваша мама не будет против моего визита.

— Мама наверняка будет очень рада, — сказал Пау. — А я еще больше.

— Тогда мы с Розой и, может быть, даже с Франсеской приедем в один из ближайших дней.

3

Сибилла долгое время стояла во дворе, глядя на ворота, в которые вышел Пау. Нужно о стольком поразмыслить, подумала она, начиная с него, что просто страшно.

— Сибилла, что стоишь, не сводя глаз с ворот? — послышался за ее спиной удивленный голос.

— Хуана! — сказала она. — Извини, но ты меня напугала. Кажется, я так задумалась, что даже не сознавала, что любуюсь вашими замечательными воротами.

— Может, ты думала о сеньоре Пау? — спросила Хуана, сев на скамью под грушевым деревом и приглашающе похлопав по месту рядом.

— Да, в том числе и о нем, — ответила Сибилла, садясь. — Собственно, это была одна из самых приятных мыслей.

— Я рада, что тебе приятно думать о нем. Полагаю, Сибилла, он влюблен в тебя.

— Погоди, Хуана, — сказала Сибилла. — Почему ты так думаешь?

— Потому что он хотел узнать, кто ты — кто твои родители, кто твой опекун…

— Какие у меня перспективы и как велико мое приданое? — резко добавила Сибилла.

— Нет. Об этом Пау даже не заикнулся. Он хотел узнать, у кого просить разрешения ухаживать за тобой.

— Ухаживать за мной?

— Сибилла, если он тебя не интересует, скажи, пожалуйста, и я передам ему. Тебе следует знать, что, несмотря на всю его веселость и остроумие, человек он серьезный и слегка застенчивый. Он будет очень огорчен, если по ошибке принял твои шутки и смех за ободрение.

— Хуана, в этом он не ошибся, но, боюсь, когда узнает, каковы мои обстоятельства, его пыл поостынет.

— Не думаю, — сказала Хуана. — У него уже есть ценная собственность в Льейде. Я никогда не замечала за ним жадности, и будь приданое важно для него, ты бы уже знала об этом. Он кристально честен, дорогая моя. Это один из его больших недостатков.

— У мужчины могут быть и гораздо худшие недостатки, — со смехом сказала Сибилла, — но, думаю, что эта кристальная честность временами может быть неудобной.

— Она лучше, чем ложь и обман, которые многие мужчины приносят в брак, — заметила Хуана. — А о чем еще ты так серьезно думала?

— О Франсеске, — ответила Сибилла.

— О, Господи, — сказала Хуана. — Что неладно на сей раз?

— Вряд ли пока можно говорить о чем-то неладном, — сдержанно ответила Сибилла. — И все, что я говорю тебе, приводит меня к нарушению торжественного обещания помалкивать. Только не могу сидеть и смотреть, как мое молчание может обернуться бедой, поэтому вовлекаю тебя в этот беспокойный заговор.

— О чем ты?

— Франсеска снова беременна.

— Превосходно. Хайме знает?

— Она полагает, что нет. Думаю, знает он или не знает, зависит от того, как реагирует на поведение жены и все такое прочее.

— С какой стати это скрывать?

— Из страха, Хуана. Из страха потерять этого ребенка и не знаю еще чего, но все это сосредоточено вокруг помешанной гадалки, которая дает безумные советы и получает за них большие деньги, утверждая, что в противном случае ребенка она потеряет наверняка.

— Бернада! — сказала Хуана. — Эта ведьма! Сибилла, она проклятье нашего дома с тех пор, как Франсеска нашла ее — или она нашла Франсеску. Не знаю, как это случилось. Вижу в этом свою вину. Считай Франсеска, что может доверять мне, ей бы не понадобился кто-то вроде Бернады, чтобы успокаивать ее страхи.

— Хуана, она не успокаивает страхи Франсески. Она разжигает их. Франсеска была у нее сегодня, и, думаю, эта гадалка сказала ей что-то такое, что она с ума сходит от страха. Она вышла из этого дома, дрожа и утирая со щек слезы, однако клялась, что нет ничего страшного, совершенно ничего.

— Что могла сказать эта отвратительная женщина?

— Не имею ни малейшего понятия.

— Пойду к епископу, — сказала Хуана. — Клянусь, пойду. Изобличу ее как ведьму. Сибилла, ее следует повесить, пока она не натворила еще вреда. Знаешь, у меня холодеет кровь при мысли о несчастных, безумных людях, которых сжигают на кострах за ужасные заблуждения, но в случае с Бернадой, думаю, я бы, пожалуй, одобрила костер.

— А что это даст Франсеске, раз она ходит к Бернаде и следует ее советам?

— Господи Боже, — сказала Хуана. — За что все это моей семье?

— Хуана, возможно, есть способ ее остановить. Моя Роза узнала, что…

— И что это вы здесь замышляете? — весело спросил Понс Манет. — Хайме и я заключили договор, который стоит отметить чашей вина. Франсеска отказалась присоединиться к нам, говорит, что слегка озябла после прогулки, но уж вы наверняка присоединитесь?

— Конечно, дорогой, — ответила Хуана, улыбаясь так, словно ничто на свете не могло быть неладно.

ЧЕТВЕРТЫЙ СОН

Он вновь стоит в дверях просторного зала с высокой, как тучи, крышей и высящимися стенами из серого камня. Видит высокую красивую женщину и теперь знает, что это его мать, она стоит на том же месте у противоположной стены, на ней по-прежнему белое платье, растрепанные кудри снова спадают на плечи. Она смотрит ему прямо в глаза и очень звонко восклицает: «Он здесь и спасет меня; я знаю, что спасет». Он устремляется к ней, чтобы предотвратить трагедию, но волосы ее снова вздымаются и вспыхивают; вопли ее разносятся на весь зал. В ужасе он со всех ног бежит к ней, обнимает ее, и она рассыпается пеплом.

1

— Это поистине ужасающий сон, — сказал врач.

— Погодите, сеньор Исаак. Это еще не все. Я поднялся с постели, надел теплый халат, который держу рядом для таких случаев, и, как часто делаю, спустился в кухню. Вскоре после того, как разжег огонь, этот мой родственник — или кто там — Гильем — вошел туда.

— Возможно, это ничего не значащая случайность. Ваши шаги могли разбудить его.

— Нет, если он находился в той комнате, что мы отвели ему, — сказал Раймон. — Скорее он был в комнате Хустины — нашей служанки, — которая расположена рядом с кухней. Но это ерунда по сравнению с нашим разговором.

— Что он говорил?

— Гильем сказал, что может поведать мне еще многое и долго размышлял, стоит ли это делать. Я ответил, что если ему есть что сказать, пусть говорит. Он подбросил еще дров в топку, уютно сел, приставив ступни к очагу, и начал. Передать все так, как он говорил?

— Если сможете.

— Смогу. Он сказал: «Прежде всего, я не дальний родственник, а твой брат».

— Поистине, не дальний, — сухо сказал Исаак. — А вы знали, что у вас есть какой-то брат?

— Тут я впервые об этом услышал. Но он продолжал, сеньор Исаак. «Точнее, единокровный брат, — сказал он, — потому что у нас разные матери. Наш отец был катаром, одним из „добродетельных“, как они именовали себя, их было много в той части мира, где мы родились. Я веду речь о том времени, когда ты был маленьким, когда была предпринята, как говорил наш отец и другие люди, окончательная попытка уничтожить катарскую ересь на землях графа и вместе с тем обогатить церковь и тех, кто помогал ей захватывать земли людей, державшихся катарской веры. Наш отец, его звали Арнауд, сказал, что готов был отдать жизнь на костре за свою веру, но ему нужно было думать о тебе. Потом он узнал от верной служанки, что твоя мать хочет выдать его инквизиции. Решил, что будет лучше забрать тебя и бежать через горы на юг. Вы вдвоем ехали зимой через горные перевалы и едва не погибли. Наш отец оставил тебя в одной каталонской семье, так как его преследовали. Он сказал мне, что они согласились растить тебя, и он оставил им денег для этой цели».