Враг из прошлого - Валерий Гусев

— Сам ты дурак! — рассердился Алешка. — Я сразу догадался, что он все сокровища в реке утопил. Чтоб никому не достались.

Матвеич улыбнулся и продолжил:

— Тут как раз прибыл наш Нюхач. Привезли мы его к дому Гансовского. Вошел он в дом, носом покрутил и говорит, уверенно так: «Ничего здесь нет, ребята. Пусто-пусто. Зря вы меня вызвали».

— Я говорю: «Давайте еще в одно местечко съездим. На речку». «Рыбку половим?» — спрашивает Нюхач. «Может, и рыбку, — отвечаю. — А может, и что другое».

Тут Матвеич взглянул на часы и ахнул:

— Отбой на корабле. Марш в койки!

Мы спорить не стали. Мы уже знали — с Матвеичем особо не поспоришь. Это не мама с папой.

Утро у нас началось весело. Только мы сели за стол завтракать, Алешка (он сидел напротив окна) со смешком пробурчал:

— Сеня Бернар идет.

Я тоже выглянул в окно. За калиткой стоял седовласый Марковский и отворял калитку. Почему-то очень медленно и осторожно.

— Доброе утро, — сказал он, войдя в комнату. — Считал свом долгом, Федор Матвеич, засвидетельствовать вам свое почтение. Здорово, огольцы! — это было нам сказано.

Матвеич встал, пожал протянутую ему руку. Не очень охотно, как мне показалось. Пригласил Марковского к столу.

— А мы яичницу уже съели, — «заботливо» предупредил Алешка. — У нас больше ничего нет.

— Вермишель в холодильнике, — напомнил я. — Могу разогреть.

— Не откажетесь? — спросил Матвеич.

— Я не голоден, но чтобы сделать вам приятное — не откажусь.

По Алешкиным глазам я понял: приятнее было бы, если бы Сеня Бернар от вермишели отказался.

Марковский сел за стол, красивым движением откинул назад свою седую гриву. С которой Алешка почему-то не сводил глаз.

— Да, Федор Матвеич, — стал протяжно говорить Марковский, — мы с вами старые знакомцы. Правда, встретились при печальных обстоятельствах.

Мы с Алешкой про эти печальные обстоятельства уже немного знали. Марковского круто ограбили, вывезли почти всю его коллекцию. А Матвеич всю ее разыскал и вернул владельцу.

Когда я пришел из кухни с разогретой вермишелью, воспоминания на эту тему уже закончились.

— Как здоровье Атосика? — спросил Матвеич.

— Да что ему сделается, — небрежно ответил Марковский. — Все его беды от пережора. Матильда его как поросенка кормит. Балует.

— Она добрая женщина, — сказал Матвеич, — одинокая.

— Да знаю, — Марковский вовсю наворачивал нашу вермишель. А Лешка почему-то все разглядывал его седые локоны. — Мы ведь с ней тридцать лет на одной сцене дурака валяли.

— Ну зачем же так? — огорчился Матвеич. — Она искренне любит театр, отдала ему всю свою жизнь. — И, не удержавшись, упрекнул: — А вот ее коллеги, которые дурака на сцене валяли, совсем про нее забыли.

Марковский обиделся:

— А я? Разве я забыл Матильдочку?

Матвеич покивал, но как-то «тускло».

— Знатное блюдо, — похвалил вермишель Марковский. — Чем-то вкусненьким заправлено.

— Это лягушачьи ножки, — объяснил Алешка.

— Вот оно что! Я ведь чувствую — знакомый вкус. Едал я их в свое время! В Париже едал. И устриц там пробовал.

И он пустился в воспоминания обо всех городах и местах, где он побывал в дни своей творческой молодости. И что он там едал. И он очень интересно об этом рассказывал. Как будто все города и страны лопались от счастья, что их посетил великий актер Марковский. В Париже даже знаменитая Эйфелева башня приплясывала от восторга, когда он на нее взобрался. А туманный дождливый Лондон сразу просиял солнечной погодой. А где-то в Средней Азии Марковский посреди пустыни делал для всей труппы свой знаменитый шашлык. И в черном восточном небе звезды надувались и лопались от зависти.

— Вот завтра и попробуем, — сказал Алешка, — ваш шашлык. Полопаемся от зависти.

В общем, я заметил, что и Матвеич, и Алешка почему-то к Марковскому особой симпатии не испытывали.

Когда он ушел, назначив час для «приема шашлыка», Матвеич объяснил:

— Да он нечестный человек. Он для своей коллекции не брезговал и «темное» скупать.

— А «темное» это что? — спросил Алешка.

— Краденое. У него были большие связи с квартирными ворами. И они, кого-то ограбив, в первую очередь к Морковкину несли. Он отбирал самое ценное, а платил самое мелкое.

— А чего же они соглашались?

— Ну, им же надо было поскорее сбыть все, что они украли.

— Но на шашлык мы к нему все равно пойдем, — сказал Алешка. — Очень нужно.

И когда я мыл посуду на кухне, он задумчиво повторил эту фразу.

— Проголодался? — спросил я.

— Нет, Дим, что ты! — польстил Алешка. — Ты нас хорошо кормишь. Мы этого достойны.

— Так в чем же дело? — не вытерпел я.

Алешка вздохнул.

— Эх ты! Ничего-то ты кроме своей кухни не видишь. Ты на его голову не посмотрел? — Очень мне надо чужие головы разглядывать. — Дим, у него же в голове…

— Черные мысли? — усмехнулся я.

— Конфетти! От моей хлопушки.

То, что хлопушка — Алешкиных рук дело, я сразу догадался. Но при чем здесь Морковкина голова?

— Дим! Это же он ночью подходил к калитке! Это он «сработал» хлопушку. И тут же удрал.

— И что это значит? — Я в это время усиленно размышлял не над конфетти в седине Морковкина, а над тем, чем я буду кормить в обед этих умников — Матвеича и Алешку.

— Это значит, Дим, — очень серьезно сказал Алешка, — что их уже двое. Против нас. Они бродят по ночам вокруг дома. Они что-то задумали.

— И что же это они задумали? — Я сунул голову в холодильник. Отыскал в самом низу кочан капусты.

— Я еще не знаю, — признался Алешка. — Но уже догадался.

Очень логично: догадался, но не знаю! Ни у кого, я уверен, нет больше такого младшего брата.

— Дим, давай так играть: ты делаешь самое простое — варишь обед, а я делаю самое трудное и опасное.

— А именно? Хлопушками весь дом загородишь?

— Нет, Дим, — Алешка не обратил внимания на мою ехидность. — Я на карьер сбегаю. Проведаю пещерного жителя.

— Соскучился? — возмутился я. — Один не пойдешь.

— Пойдем вместе, — Алешка пожал плечами. — Или ты боишься?

Я чуть не запустил в него кочаном.

В разгар летнего дня мы подобрались к пещере. Полежали в кустах, наблюдая. А наблюдать было нечего. Наш ночной гость, бесспорно, спал в пещере. Почему бесспорно? Потому что над чуть тлеющим костром висели подвязанные за шнурки тяжелые ботинки. Военного типа. Они сушились. Значит, точно, это он хлюпал по мокрой тропинке возле калитки.

— Одна мысль появилась, — шепнул мне в ухо Алешка. Очень хорошо, что одна. — Иди к пещере, покарауль. А я пока его шнурки осмотрю.

Сначала я подумал, что Алешка хочет стащить его шнурки для своих кроссовок, и попытался ему помешать.

— Не пойду, — сказал я. — У меня весла нет.

— Держи, — Алешка сунул мне под нос здоровенную палку. — Иди скорей, а то он скоро проголодается и проснется.

Я подкрался ко входу в пещеру и краем глаза наблюдал за Алешкой. Он подполз к костру, стал на четвереньки и чуть ли не ткнулся носом в ботинки. Посмотрел — и прыткой ящерицей шмыгнул обратно в кусты.

Когда мы в этих кустах встретились, Алешка был здорово озадачен.

— Знаешь что, Дим? Узлы на шнурках точь-в-точь такие же, как на лодке! Одной рукой завязаны!

Глава VIII

Шашлык по-сенбернарски

Честное слово, я уже ничего не понимал. Какой-то загадочный человек отсыпается днем в пещере, а глубокой ночью бродит вокруг нашего дома и явно замышляет что-то недоброе. Потом он подобрал наше весло, отыскал лодку, пригнал ее на место и привязал надежным шлюпочным узлом. А затем у него появляется сообщник в виде отставного актера, который тоже пытается проникнуть на нашу, никем не охраняемую территорию. Вернее, охраняемую только безобидной новогодней хлопушкой. И что все это значит?

По-моему, Алешка, который все понял, но ничего не знает (или наоборот), тоже запутался. Ну ничего, поест шашлычка на свежем воздухе и… «распутается». Точнее — все распутает. Или еще больше запутает.

Часов в одиннадцать за нами зашел Сеня Бернар Морковкин. Он был в белой рубашке с шелковым платком на шее. И почему-то с тростью. В общем — вылитый актер.

Он постучал тростью на крыльце, вошел и сказал:

— Мне очень нравится бывать в вашем доме, Федор Матвеич. Здесь так комфортно. — Он с интересом взглянул на винтовую лестницу. — У вас и второй этаж есть. — Будто с улицы этого не видел. — А можно его посмотреть?

Матвеич пожал плечами: мол, почему бы и нет?

— Юнга, проводите гостя в рубку.

Я чуть не рассмеялся. Матвеич сказал это таким тоном, словно намекал: «Леха, погляди за ним. Как бы чего не спер».