Россия в Средиземноморье. Архипелагская экспедиция Екатерины Великой - М. Велижев

Взаимоотношения российского двора с Г. Мавромихали складывались сложнее, тот был осторожнее и не доверял рядовым российским агентам, он желал услышать условия соглашения от персоны, облеченной властью, вместе с обещанием прислать в Морею значительные военные силы[167].

Морею посещали и другие представители России: венецианский грек Иван Петушин (впрочем, согласно Г.Л. Аршу, он же – И. Палатино), доставивший письма от морейских капитанов с выражением готовности служить России В.С. Тамара, в 1798-1802 гг. – российский посланник в Константинополе, отправившийся для проведения археологических изысканий и в пути будто бы встречавшийся с Г. Папазоли, некто Хаджи-Мурат, молдаванин, владевший турецким языком. Г. Папазоли же обосновался в Триесте, где, поддерживая переписку с Г. Орловым, и организовал тайный центр по вербовке участников будущего восстания. Версия, согласно которой именно Папазоли подал идею начать военные операции со взаимодействия с майнотами[168], малодостоверна, поскольку приоритет Морее императрица отдавала уже в указе 1762 г. и грамоте 1763 г.

Летом все того же 1766 г. в Черногорию, куда не добрались Папазоли и Capo, был направлен подпоручик Севского полка М. Тарасов, которому помимо прочих обязанностей поручалось выяснить, «в какой склонности и усердии черногорцы к Российской империи находятся». В своем отчете, содержавшем обстоятельное описание положения страны, Тарасов констатировал, что среди черногорцев «невеликое число» «можно найти доброжелательных и усердных к России, прочих же усердие и доброжелательство только тогда оказывается, когда они получают подарки и паче всего деньги»[169]. С появлением в 1767 г. в Черногории самозванца Степана Малого, выдававшего себя за Петра III, страна стала привлекать пристальное внимание Екатерины II по иной причине, и перед российскими агентами встала задача дезавуирования и устранения самозванца.

Активность России и неосторожное поведение ее эмиссаров в Греции обратили на себя внимание турецких властей: в 1767 г. в качестве превентивных мер они провели ряд репрессий, казнив митрополита Лакадемонии и подвергнув преследованиям влиятельных лиц. Тотчас после объявления войны турки попытались изъять у греков оружие, возможно, даже то, о котором в 1768 г., находясь все еще в России, писал Иван Палатино: при первых же победах России в войне с турками «каждой [грек] за веру и избавление свое примет оружие, которое у всех тамошних жителей для крайности и спасения живота своего со излишеством хранится, не взирая на все угрозы и прещения турков, которых они и многолюдством своим десятерицею превосходят»[170].

Имеющиеся сведения о деятельности российских эмиссаров в Греции и на Балканах позволяют сделать некоторые заключения.

Миссия Папазоли выполнила задачу, поставленную императрицей. Ее участники осуществили зондаж настроений греческих и славянских единоверцев и утвердили Екатерину II и Г.Г. Орлова в справедливости известий, поступающих по другим каналам: греки готовы поддержать Россию в войне против турок, они ожидают помощи в освобождении от турецкого гнета и поэтому идентифицируют свои интересы с военными интересами империи. Это позволило Екатерине иначе, чем Петру I, сформулировать в начале войны проблему участия единоверцев в русско-турецкой войне – предложить грекам использовать начавшуюся войну для борьбы за свое освобождение, в чем она обещала оказать им посильную помощь.

Однако картина, представленная российскими эмиссарами, основывалась на энтузиазме самих эмиссаров и тех, у кого они искали поддержку; она давала представление об эмоциональной реакции единоверцев («имевшие хотя малое о греках обхождение довольно ведают, с какою ревностию, усердием и любовью сей народ стремится ко Всероссийской империи»). Неслучайно планы Орловых, опиравшихся на подобную реакцию, вызвали противодействие Н.И. Панина, опытного в политических сношениях с Балканами.

Безусловно, установление тайных политических связей с подданными Порты, разъединяемыми внутренними распрями, имело свои трудности. (Неслучайно Екатерина II будет неоднократно предупреждать Алексея Орлова в необходимости объединять единоверцев.) Вместе с тем, будучи обнаружены, такие связи грозили бы осложнить и без того трудные русско-турецкие отношения.

Свидетельства, собранные миссией, говорили о том, что в греческом обществе уже зрели условия для консолидации. Несмотря на то, что греки относительно мирно уживались с Портой в рамках православного миллета, а их элита умела поддерживать едва ли не дружеские отношения с турецкими властями (это касалось местных лидеров, таких как Мавромихали и Бенаки), внутри общества происходило сильное брожение и усиливалось неприятие турецкого владычества. В обществе существовали свои каналы передачи информации и отработанная система конспирации, во всем этом большую роль играла церковь, которая в силу системы миллетов исполняла в конфессии функции духовной и светской власти. Впрочем, в регионе еще не возникли силы, способные организовать и возглавить национальное освобождение. Однако, в исторической перспективе, драма греческого народа, к которой привели совместные военные действия, стала сильным импульсом для последующего развития национально-освободительного движения.

Антитурецкие настроения единоверцев сочетались с высоким в их глазах авторитетом России и всеобщей к ней привязанностью, основанной на единоверии и надеждах на освобождение с помощью российского воинства от турецкого гнета. Когда Екатерина II обращалась к грекам с обещанием своей «милости и покровительства», она апеллировала к мистическим ценностям высшего порядка. Эти настроения отчасти имел в виду исследователь греческого Просвещения Пасхалис Китромилидис, справедливо полагавший, что в греческой мысли XVIII в. «воззрения пророческого хилиазма с главным упором на освобождение народа», не имея отношения к Просвещению, все-таки «шли из глубины греческой народной культурной традиции и народных чаяний»[171].

Подготовка к войне

Посылка российских эмиссаров в Грецию и на балканские территории, примыкающие к акватории Средиземноморья, совпала с проведением императрицей смотра морского флота (1765 г.). Результатами этого смотра Екатерина II осталась весьма недовольна[172]. Тем не менее еще оставалось время, чтобы, удвоив внимание к состоянию флота, подготовить его к ведению военно-морских операций. Действительно, в 1766-1768 гг. со стапелей Ревеля, Кронштадта и Архангельска сошла едва ли не треть тех судов, которые участвовали в Архипелагской экспедиции[173], а Чесменское сражение показало, что моряки научились мореходному искусству и точной стрельбе. И все-таки мероприятия, осуществлявшиеся Россией в Средиземноморье между 1763 и 1766 гг., представляли собой по преимуществу лишь прощупывание почвы.

Тем временем внешнеполитические события приобретали опасный оборот. Российский резидент в Константинополе Алексей Михайлович Обресков, следуя наставлениям Н.И. Панина, считавшего, что «не время еще доходить нам с Портою до разрыва»[174], с большим трудом сдерживал нападки на русский двор османского правительства, обвинявшего Россию в несоблюдении статьи русско-турецкого трактата о взаимном невмешательстве в польские дела. С помощью немалых денежных затрат Обрескову еще удавалось нейтрализовать интриги французского посла, преследовавшего своей целью разрыв русско-турецких отношений и объявление Турцией войны России. Однако российский двор уже ощущал нависшую военную угрозу. Это потребовало от Екатерины целенаправленных действий в ее средиземноморской политике. К ним и приступила императрица с 1767 г.

Собственно, речь идет о нескольких, казалось бы, не связанных между собой мероприятиях, осуществленных Екатериной II и сыгравших важную роль в последующей организации Архипелагской экспедиции, – привлечении на русскую службу маркизов Пано Маруцци и Жоржа Андре де Кавалькабо[175], назначении чрезвычайным полномочным послом в Лондоне графа Ивана Григорьевича Чернышева и отправке в Италию для лечения, а главное – для уяснения готовности греков к восстанию и подготовки взаимодействия в предстоящей войне графов Алексея Григорьевича и Федора Григорьевича Орловых.

В 1767 г. российский двор находился в Москве. Там императрицу постоянно окружали братья Орловы: Алексей встречал Екатерину II при ее торжественном въезде в первопрестольную, дважды принимал у себя в московской усадьбе (один из приемов настолько пришелся по душе государыне, что она вопреки своим правилам веселилась в доме Алексея Орлова до 2-х часов ночи); императрица почтила своим присутствием графа Алексея и в недавно пожалованной ему подмосковной усадьбе в Острове. Григорий Орлов находился при императрице постоянно, сопровождал ее и в поездке по Волге. Одним из важных этапов этой поездки было пребывание Екатерины в Казани и ее успешные шаги по налаживанию добрых отношений с мусульманским населением Поволжья, что способствовало нейтралитету волжских татар во время русско-турецкой войны[176]. На обратном пути из волжского путешествия в Москву Екатерина посетила Ивана Орлова в имении, расположенном на недавно пожалованных Орловым землях в Поволжье. Федор и Владимир Орловы нередко были участниками придворных обедов. Церемониальный камер-фурьерский журнал 1767 г. за редким месяцем не упоминал о присутствии кого-либо из Орловых в обществе государыни[177]. Иными словами, на встречах с Орловыми, единодушно разделявшими средиземноморские замыслы Екатерины, между увеселительными мероприятиями было время для обсуждения путей реализации этих планов.