Ледяной город - Карен Фаулер

И не играла — исключая один эпизод, когда Оливеру было четырнадцать и он придумал совершенно новую доску, правда со старой вертушкой. Игра называлась «Крутые спуски и лестницы школы Шейкер-Хайтс». Ты отбрасывался назад за плохое поведение на перемене, за каплю на носу, за идиотский вопрос, заданный в классе и вызвавший всеобщий смех. Но прежде всего — за что-нибудь малоприятное, сказанное про тебя отцом в его газетной колонке; это случалось так часто, что выиграть было просто невозможно.

Так Оливер проявлял солидарность с Римой. Он-то всегда фигурировал в колонке таким, каким был, — жизнерадостным, великодушным, оригинальным. Рима тоже фигурировала такой, какой была. Чья вина, если она в итоге выглядела хуже Оливера? Ей отчаянно не хватало отца, но это не относилось к его колонкам, где ей приписывались слова, которых она никогда не произносила, или те, которые она произносила, но понятые наизнанку, или те, которые были поняты правильно, но не предназначались для чужих. Теперь осталась только Рима, фигура совсем непубличная. Теперь только Рима осталась жить, чтобы рассказать обо всем. Пожалуй, единственный светлый момент в ее жизни.

Игра, придуманная Оливером, валялась в отцовском доме, в шкафу, вместе с другими настольными играми. Настанет день, когда Риме придется разбирать эти шкафы.

Но Скорч про все это не узнала. Вместо этого Рима поведала ей — в промежутках между раскатами барабанной дроби в дверь, — что смерть отца стала, конечно, тягостным событием, но на нее еще накладывалась смерть Оливера, настолько ужасная, что Рима не осознала ее сразу и вот уже четыре года делала это понемногу, день за днем.

— С Оливером все было лучше, — сказала Рима и вновь разразилась слезами, потому что, как невероятно это ни звучало, вся оставшаяся жизнь Римы должна была протекать в урезанном, безоливерном виде. Никто теперь не назовет ее Ирмой, если только она сама не попросит. — Вот чего люди не понимают: если у тебя горе, ты не грустишь, ты сходишь с ума.

Говоря это, Рима почти не дышала, так что звучало это ничуть не менее безумно, чем в ее восприятии. Смерть есть смерть, продолжила она, и не бывает похожа на что-либо другое, кроме другой смерти. Но отец умирал долго, так что было время подготовить себя к этому, а Оливер погиб моментально, по вине пьяного водителя, в миле от дома: Рима даже слышала сирены, но еще не знала, в чем дело.

Скорч придвинулась ближе к зеркалу, вертя головой, чтобы видеть свои намыленные косички.

— А пьяный водитель был не Оливер? — спросила она.

Риму словно ударили изо всей силы в живот. Она была не готова продолжать. Ей сразу же захотелось вернуться в «Гнездо», в уединенную комнату на третьем этаже, который она сперва получила в свое распоряжение, а теперь делила с Мартином. Она сказала, что хочет домой и возьмет такси, но оказалось, что домой хотят все, особенно Скорч, которой уже скоро надо было выгуливать собак.

Коди выпил только две кружки пива, да и то в самом начале. Он перестал пить, так как кто-то должен был вести машину. Скорч объяснила это Риме подчеркнуто невыразительным голосом, так, будто речь шла о полном пустяке.

Дорога домой оказалась темной — ни луны, ни костров на берегу, только зеленый свет крохотного маяка над черным океаном и яркий прямоугольник окна в комнате Римы, где она, видимо, забыла выключить свет.

И лишь выбравшись из машины, она додумалась спросить, откуда Скорч узнала, как умер Оливер.

— Из блога Аддисон, — ответила та.

Домашняя беспроводная сеть отображалась на ее ноутбуке, но пароля ей не дали, а потому Рима была привязана к своему тормозному дайал-апу. Она ни за что не стала бы его включать, но теперь ей потребовалось, причем срочно, посмотреть блог Аддисон. Рима почистила зубы, а когда вернулась, страница только-только загрузилась.

www.maxwellane.com/Earlydays

Выложила фото с Хеллоуина. Честно говоря, мы забыли сделать их на Хеллоуин и пришлось делать это позже. Беркли в наряде паука, Стэнфорд переодет Человеком-пауком. На заднем плане наш дорогой гость Рима, которая задремала на кушетке, — ей, наверное, снятся переодетые таксы.

http://ScorchedEarth.livejournal.com

Мне нравится Рима, и я очень сочувствую ей — не хотела бы я потерять родителей, даже если они порой меня достают. Хотя меня достают все, кого я люблю. Ну да, Я ИМЕЮ В ВИДУ ТЕБЯ, но извини, я не понимаю, что делает ее высокостатусной самкой. Да, у нее есть деньги, но что она сделала для этого? Прожила дольше других? Раньше она была учителем истории в средних классах, наверное, даже хорошим учителем, я вижу это, но при чем здесь высокий статус?

Еще я думаю, она никак не может поверить, что ее брат напился и ночью на машине вылетел с дороги и врезался в стену. А насколько хуже было бы, если бы он убил другого вместо себя? Я очень, очень извиняюсь, но, по-моему, важно помнить, что могло быть и намного хуже. Один парень из моей школы пьяный врезался в другую машину, и все трое, кто сидел там, погибли.

Сегодня она сильно нарезалась. Может, ей нужно было снять напряжение, а может, проблемы с алкоголем у нее в роду. Очень надеюсь, что не второе, ведь она мне и правда нравится, и я не хочу, чтобы люди думали иначе.

(Ссылка на www.maxwellane.com/Earlydays: Рима, спящая на кушетке.)

http://maximumlane.com/maxbim/fireandicecity.txt

— Ты одинок, так нельзя, — сказал Бим Максвеллу настолько тихо, что Максвелл то ли услышал, то ли нет.

Но когда он стал шарить руками, медленно, словно готовый к тому, что его остановят в любой момент, от предплечий к животу, расстегивая пояс, спуская молнию на брюках, просовывая внутрь одну, затем вторую руку, — член Максвелла оказался в полной готовности.

— Ты больше не будешь одинок. Ни ты, ни я. Тебе надо лишь сказать «да»… А если и это слишком много, просто не говори «нет».

Риме снилось, что Максвелл Лейн целует ее. Он нисколько не напоминал семидесятидвухлетнего. Она ощущала его дыхание на своей щеке, приближение его языка к своему рту. Он был так реален, что Рима открыла глаза и обнаружила, что лежит не одна.

К ее правому бедру прижалось нечто большое и меховое — видимо, собака, судя по тому, что вторая собака, устроившись у нее на шее, тщательно вылизывала лицо. Рима почувствовала себя крайне неловко из-за своего сна, особенно когда вспомнила, что этот же человек вечером так бесстыдно тянулся к ее отцу в некоем выложенным в Сеть сексуальном фанфике. Может, от этого и сон? Нет, всерьез задумываться не стоит.

В комнате было тепло, и собака на шее у Римы была мокрой от пота. Рима отодвинула ее (его?) и увидела, что это Беркли, у которой шерсть была короче и кучерявее, чем у Стэнфорда. Пошарив под простыней, она наткнулась на твердый огузок Стэнфорда.

Странно: как собаки могли оказаться в постели? Рима не думала, что они так к ней привязались. И потом, это совершенно точно означало, что она оставила открытой дверь спальни, чего никогда не делала и тем более не сделала бы, зная, что Мартин в двух шагах от нее.

Кроме того, кровать была высокой, и собаки не забрались бы в нее без посторонней помощи. Может быть, одна встала на задние лапы, а другая вскарабкалась по ней, как в каком-то невиданном цирковом номере? Но тогда в постели была бы одна собака, а не две. Значит, либо она сама во сне помогла им забраться, либо кто-то неслышно вошел и положил их на кровать. Последнее казалось неправдоподобным, если только не вспомнить, что эти люди спокойно размещали твое фото в Интернете без твоего ведома и согласия, а следовательно, были способны на все. (По правде говоря, на снимке были видны в основном собаки, а Рима лежала на заднем плане, еле заметная, не попавшая в фокус и покрытая ворсистым пледом. И тем не менее.)

Если Рима взяла к себе в постель собак, что еще она могла натворить в бессознательно-пьяном состоянии? Вкус во рту был такой, словно она жевала лейкопластырь. Голова была тяжелой и слишком большой, а солнце в комнате в лучшем случае казалось бесполезным, а в худшем — вредным. Ей хотелось в туалет. Еще Рима не могла отогнать мысль о том, что случилось нечто кошмарное, и сперва подумала о вечерних открытиях: блог Аддисон, фото в Интернете и отношения между отцом и Максвеллом Лейном. Но потом она вспомнила свою истерику по поводу Оливера. Скорч сказала какую-то гадость о нем. Когда Рима вспомнила, какую именно, то гадость оказалась скорее правдой. Все равно, разве можно было сказать что-то более гадкое?

У Оливера в характере было нечто бесшабашное, и Рима любила и поощряла это в нем. Будь Оливер с ними вчера, он бы закорешился с клоуном, а потом исчез вместе с музыкантами. Он любил повторять, что плоха та вечеринка, где ты не веселишься потом вместе с музыкантами. Рима вспомнила, что говорила ей та женщина, школьный психолог: на будущее для Оливера было бы лучше, если бы мы все не так им очаровывались.