Аррей, вырастающий из имен - Александра Созонова

Найя опустила глаза. Помедлив, она подалась к двери.

– Ну, так я начинаю!..

– Подожди! – сын Огдая схватил ее за плечо.

Новое соображение, пришедшее в голову, перечеркнуло всю радость. Если ему удастся вырваться отсюда, то Найю-то схватят наверняка. И что будет с ней? По неписаным дорийским законам тот, кто помог преступнику избавиться от наказания, подвергнется этому наказанию сам. Найе отрубят руку и вышвырнут за пределы селения. Конечно, она сама предложила ему бежать, значит, отвечает и за все последствия, но… Но получить свободу ценой чужой отрубленной руки ему почему-то не хочется. Да и что скажет ему Крей, если вернет когда-нибудь назад свою искру? Что скажет Крей, не найдя невесты или, еще хуже, встретив ее где-нибудь без руки?…

– Нет, Найя. Женщины очень глупы. Не могу понять, как Крею пришла в голову мысль жить с тобой в одном доме. Ты даже не подумала о том, что, если я убегу, тебе отрубят руку вместо меня.

– Но я тоже убегу! – пылко воскликнула девушка. – Я очень ловкая и быстрая, я вырвусь от них! А потом мы вернемся с Креем и всё объясним.

– Нет и нет! – отрезал мальчик. С женщинами надо всегда говорить коротко и сурово, даже если тебе только тринадцать. – Уходи, Найя. Можешь поговорить с Хиваро, если он станет тебя слушать. Но вряд ли из этого что-нибудь выйдет. С Креем встречаться тебе сейчас незачем. Эта встреча тебя не обрадует, можешь мне поверить.

– Обрадует! – возразила девушка.

Дью не ответил. В молчании он выпил всё молоко и протянул ей кувшин.

– Уходи, – коротко повторил он.

– Обрадует! Очень обрадует, Дью! – умоляюще прошептала Найя.

Крылья ночной бабочки затрепетали быстро-быстро. Благодаря их взмахам, слезы не выкатились из глаз, но удержались.

Не глядя на нее и не дожидаясь, пока за ней захлопнется дверь, сын Огдая снова растянулся на земляном полу, стиснув зубы и сведя брови к переносице.

Всё племя – мужчины, женщины, подростки – высыпали из домов и собрались на холме возле Черной Ели. Черная Ель была когда-то обычным деревом, но в незапамятные времена в нее попала молния, превратив в обугленный столб. Это было сочтено прямым указанием Рурга (а то и самого Яйо) на священность дерева и места. У Черной Ели когда-то отрубали правую руку Хоссе.

У сожженного дерева, едва не касаясь лбом черного ствола, стояла Грунн. Мужчины, сторожившие Дью в хижине Хоссы, теперь высились по его бокам, сжимая рукояти мечей. Сын Огдая почувствовал невольную гордость: его охраняют, словно могучего и опасного врага! Впрочем, гордость была мимолетной и быстро сменилась горечью и нетерпением. Долго они будут тянуть? Скорей бы уж говорили о предназначенном ему наказании! Скорей бы уж взмахнули мечом… Правая рука от плеча до запястья была странно онемевшей – словно уже не своей.

Дью почувствовал, как что-то мохнатое ткнулось ему в колено. Чарр! Верный щенок, чуя неладное, крутился у ног и тихо поскуливал.

– Замолчи, Чарр! – строго прошептал ему мальчик. – Сиди тихо, или тебя вышвырнут далеко-далеко.

Чарр послушно съежился у его ступней лохматым черным комком. Он больше не скулил, но трясся крупной дрожью, озираясь на собравшуюся вокруг Черной Ели толпу.

Старый Хиваро, одетый торжественно и чисто, словно то была не казнь, а праздник, поднял руку, призывая всех к молчанию. Разговоры, выкрики и смешки стихли.

– Братья мои, – медленно начал Хиваро, – нет нужды говорить, для чего мы собрались сегодня на этом священном, отмеченном Рургом месте. Дью, сын Огдая Серебряная Рука и Грунн Осенняя Буря, сын достойного, погибшего славной смертью воина и мужественной женщины, был уличен сегодня ночью в одном из самых позорных деяний на земле. Он попытался обокрасть всеми уважаемого Вьюхо Охотника за Невидимым. Все мы знаем, какое наказание полагается вору.

– Знаем, знаем… – глухо поддакнула толпа.

Где-то там, в этой толпе, были приятели Дью, была Найя, был маленький предатель Пэди. Интересно, они тоже бормочут: «Знаем, знаем», или все-таки молчат, уперев глаза в жухлую осеннюю траву?

– По законам нашего народа вору, посягнувшему на вещь соплеменника, отрубается правая рука, а сам он навсегда изгоняется из пределов селения. Так я говорю?

– Так! Так! – охотно откликнулась толпа.

– Мы всё это знаем, Хиваро! – раздался чей-то веселый голос. – Хватит болтовни! Приступай к делу!

– Не торопите меня, – с достоинством ответил старик. – С раннего утра до полудня обсуждали мы сегодня, подвергнуть ли Дью, сына Огдая и Грунн, казни, уготованной ворам, либо выбрать ему другое наказание.

– Другое? Почему другое?… – заволновалась толпа.

– Я объясню вам. Во-первых, Дью не вступил еще в возраст мужчины. Ему только тринадцать лет, и он ни разу не участвовал в испытаниях Крадущейся Рыси. Он не мужчина, но мальчик, не имеющий имени. Вправе ли мы наказывать его по всей строгости?

Голоса в толпе разделились.

– Вправе! Вправе! – кричали одни. – Если он вырос для ночных краж, значит, годится и для наказания! Младенцы и малые ребята не забираются по ночам в чужие дома! Он вырос, Хиваро! Вырос!..

– Пощади его, Хиваро! – кричали другие. – Он мал и глуп! Нельзя наказывать неразумных детей так же сурово, как взрослых!..

Дью с любопытством всматривался в лица соплеменников. Оказывается, очень интересно наблюдать, кто жаждет твоей казни, а кто жалеет и громко требует снисхождения. Жаль, что не всегда можно четко разобрать выкрики.

Многие женщины требовали сурового наказания. Многие мужчины, грозные и грубые, кричали, что он – неразумный ребенок. Вот странно! Приятели Дью просто свистели и прыгали, толкая взрослых локтями. Впрочем, кое-то из мальчишек орал во всю глотку: «Он вырос, вырос, Хиваро!» Вряд ли они делали это от злобы. Скорее, было просто любопытно взглянуть на захватывающее и редкое зрелище отсекания воровской руки.

– И второе, – переждав шум, продолжил Хиваро. – Вынося решение, мы не могли не учесть просьбу Вьюхо. Ведь именно его дом осквернил вор. Великодушное сердце Охотника за Невидимым не жаждет мести. Он просил нас не применять к мальчику суровых мер, которые искалечат всю его дальнейшую судьбу.

Дью отказывался верить своим ушам. Старик Вьюхо просил за него?! Его великодушное сердце не горит жаждой мести?!.. Как это понимать? Еще чуть-чуть, и у него лопнет голова – настолько трудно переварить услышанное.

Дью нашел глазами фигуру знахаря. Тот стоял в первых рядах толпы, скромно одетый, почти без камней и безделушек. Лишь черные перья ворона топорщились на морщинистой шее. Весь вид его выражал смирение и усталую доброту.

– Скажи это всем, Вьюхо, – попросил Хиваро. – Боюсь, что мне они не верят. Да и впрямь: трудно поверить, что тот, чей дом осквернил вор, может просить о снисхождении.

– Да, я прошу помиловать мальчика, – произнес Вьюхо с умильной и сокрушенной улыбкой. – Он еще очень неразумен, несмотря на ловкость охотника и крепкие мускулы. Его ум – ум ребенка. Конечно же, он не понимал, каким позором покрывает себя и свою достойную мать, забравшись ночью в чужой дом. Да, я прошу, я очень прошу вас его помиловать!

Рты приоткрылись у всех, не только у наивных юнцов и простодушных женщин. Помиловать! Вьюхо просит помиловать попытавшегося его обворовать! Подобные снисходительность и кротость были редки в этой суровой среде. Если бы просьбу помиловать обидчика произнес кто-нибудь иной, его могли бы засыпать насмешками. Но смеяться над знахарем никто не решился.

– Ну, раз Вьюхо просит… Пускай!.. Пусть мальчишке не рубят руку… Пусть не выгоняют… – заговорили, забубнили растерянные голоса.

– Конечно же, совсем безнаказанным его поступок оставить нельзя, – снова вступил Хиваро. – Посовещавшись, мы решили, что будет справедливо, если накажет вора тот, кто дал ему жизнь. Тот, кто должен был воспитать его таким, каким надлежит быть мужчине. Грунн, родившая Дью, должна будет нанести сыну десять ударов плетью.

Толпа согласно и удовлетворенно загудела:

– Правильно!.. Конечно!.. Раз нет отца, должна мать… Рука у Грунн крепкая, она справится!..

Десять плетей! Дью едва не подпрыгнул от радости, как сопливый мальчишка. Всего-навсего десять плетей! И рука его, теплая родная рука останется с ним! И племя не вышвырнет его из своих пределов! Сын Огдая изо всех сил втянул щеки и сдвинул брови, чтобы на лице не проступило лившееся через край ликование. Десять плетей!.. О Рург! О Пресветлый Яйо!..

Почувствовав настроение хозяина, лохматый Чарр воспрянул, встряхнулся всем телом и безудержно замахал хвостом. Дью легонько пнул его пяткой и шепнул:

– Живем, Чарр! Еще побегаем с тобой! Еще поохотимся!..

В руке у Грунн оказалась услужливо поданная ей плеть, которой обычно оглаживали непокладистых жеребцов. Охранники подвели Дью вплотную к стволу Черной Ели, грубым толчком заставили наклониться, стянули со спины одежду и привязали за руки. Повернув голову, мальчик исподлобья посмотрел на притихшую толпу. Его интересовало, впрочем, лишь одно лицо – сморщенное слащавое личико колдуна. Дью ожидал, что старик со злорадством вопьется в него белесыми глазками и будет сладко причмокивать от каждого удара. Но он ошибся. Вьюхо и не думал смотреть на поверженного и униженного врага. Прикинув направление взгляда, мальчик понял, что знахарь не сводит глаз с его матери.