Таня Гроттер и колодец Посейдона - Емец Дмитрий Александрович

Стадия предварительных переговоров, которую Гуня терпеть не мог, подошла к своему логическому завершению. Теперь можно было с чистой совестью приступать к мордобою.

Гломов повернулся, отошел на полшага назад, будто собрался уходить – это был его обычный прием, чтобы заставить противника расслабиться и потерять бдительность, – и, пробурчав Гломус вломус , выкинул каменный кулак точно в подбородок новичку. В девяноста девяти случаях из ста этим ударом все заканчивалось. Соперник Гуни оставался на земле неподвижным телом, Гломов же, пнув его пару раз для порядка, удалялся.

Однако теперь был, видимо, тот самый сотый случай. То исключение, ради которого написаны все правила. Глеб красиво и непринужденно ушел от тяжелого кулака Гломова и легко, без усилия, ударил его по руке бамбуковой тростью, что-то буркнув себе под нос. Гуня не придал этому значения, тем более что даже не почувствовал боли. Он отдернул руку и занес ее для нового сокрушительного удара… Вернее, собирался занести, потому что в следующий момент понял: что-то вцепилось ему в горло. Сжало его так, что из горла вырвался хрип.

Гломов зарычал и попытался стряхнуть это нечто , не сразу поняв, что это была его собственная рука, с сосредоточенной ненавистью сдавливавшая ему горло. Однако теперь рука подчинялась не Гуне, а повторяла движения Бейбарсова, который, не подходя к Гломову, сдавливал длинными пальцами смуглой руки воздух. Гуня отрывал руку от своей шеи, помогая себе подбородком и левой рукой, которая пока еще повиновалась. Будь на месте Бейбарсова пять, даже десять человек, неукротимый в своей ярости Гломов расшвырял бы их всех, однако теперь он сражался с самим собой.

– Некромагия! Стиль мертвой марионетки! Коснувшись тростью руки, парень внушил руке Гломова, что она мертва и теперь управляет ею, как мертвой. Если не отменить заклинание, скоро рука начнет деревенеть, как у трупа, – пробормотал Семь-Пень-Дыр.

Наконец Бейбарсов опустил свою руку, и Гунина рука повторила ее движение, повиснув вдоль туловища. Зарычав, Гломов ринулся на врага, надеясь сшибить его с ног и запинать. Силы в нем хватило бы, чтобы уничтожить этого усмехающегося парня и без правой руки. Но трость Глеба Бейбарсова вновь была в воздухе, чертя вспыхивающие огненные руны.

Сердце Гломова дрогнуло, сбилось с ритма и стало замедляться. Проскочив мимо Бейбарсова, он тяжело упал на колени и понял, что не может встать. Неодолимая сила клонила его к земле.

– Десять ударов до полной остановки сердца… Девять… – спокойно считал Глеб.

– Нееет! Нееет! – хрипел Гломов, чувствуя, что сердце подчиняется этому жуткому голосу.

– Тогда повторяй за мной: «Я никто, и зовут меня никак!» Этого ты, кажется, хотел? – негромко и очень мрачно сказал Бейбарсов. – Ну?!

– Да пошел ты! – просипел Гуня.

– Шесть ударов до полной остановки сердца…

Гломов схватился левой рукой за грудь, пытаясь уберечь свое замирающее сердце… Большое сильное сердце останавливалось, он не ощущал уже его ударов. Глаза медленно застилал туман.

– Три удара до полной остановки… Повторяй: «Я никто», – упрямо настаивал Бейбарсов.

Гуня тяжело упал щекой на землю. Теперь его не держали даже колени.

– Меня зовут Гуня Гломов! Г-гуня Гло…мов! – прохрипел он.

Баб-Ягун петухом налетел откуда-то сбоку и трубой своего пылесоса выбил из рук у новичка его бамбуковую трость.

– Некромагия, тьма ее побери! А ну хватит! Отпусти Глома, или тебе придется драться со мной! А вы, остальные, что, заснули? – крикнул Баб-Ягун.

Хотя Гуня никогда не был его другом, Ягун не собирался допустить, чтобы того прикончили у него на глазах. И другие старшекурсники, Ягун чувствовал это, готовы ринуться ему на подмогу. Семь-Пень-Дыр совсем неплох в драке, да и Пельменник, как свой, Тибидохский, не станет стоять и смотреть, как из его друзей делают мертвяков. К тому же рядом Танька с ошеломляюще ярким Искрисом фронтисом, Гробыня с заковыристыми запуками и Шито-Крыто, недурно знающая темную магию. Они тоже не останутся в стороне в случае решающей схватки. «Эх, жаль, Шурасика нет и малютки Клоппика!» – мелькнуло в мыслях у Ягуна.

Лишившись трости, Глеб Бейбарсов не стал поднимать ее. Он отступил на шаг назад и, чуть согнув пальцы, выставил вперед руки в оборонительной стойке практикующего темного мага. Сомнений не оставалось – Глеб мог сражаться и без трости и едва ли многим хуже.

Папка с рисунками выскользнула у Глеба из-под руки, упала на землю и открылась. Ягун, машинально заглянувший внутрь, заметил там портрет углем. Кажется, портрет девушки. Прежде чем Ягун разглядел еще что-то, Бейбарсов спохватился и захлопнул крышку папки ногой.

Лена Свеколт и Жанна Аббатикова встали с Бейбарсовым спина к спине, образовав правильный треугольник. Телепат Ягун ощутил, как усилилось темное магическое поле. Эти трое составляли единое целое. Шесть рук с полусогнутыми пальцами, отрешенный взгляд. Темный боевой сгусток магии. Дар мертвой темной ведьмы вновь собрался воедино из трех раздробленных составляющих.

Старшекурсники Тибидохса угрожающе столпились вокруг. Кто-то помогал встать кашляющему Гуне. Кто-то готов был ринуться вперед.

– Остановитесь! Мы не желаем ссоры. Вашему приятелю Глеб не сделал бы ничего дурного. Он запустил бы его сердце вновь. Он это умеет. Мы все умеем, – негромко сказала скуластая девушка, та самая, с косами разных цветов. Так в Тибидохсе впервые услышали голос Лены Свеколт.

– Ничего себе шуточки, родненькие мои! Довести человека до клинической смерти, а потом вновь запустить сердце! – с негодованием сказала Зализина.

Она стащила с ноги туфлю с высоким каблуком-шпилькой и собиралась заговорить ее для прицельного метания. Причем заговорить так, чтобы, срикошетив от воспитанников ведьмы, туфля отлетела непременно в лоб Гроттерше.

– Глеб не любит, когда его оскорбляют, и еще он ненавидит, когда кто-то смотрит его картины. Это для него слишком личное, он даже нас неохотно подпускает, когда рисует… – примирительно добавила Жанна Аббатикова.

Бейбарсов чуть поморщился. Должно быть, предпочел бы вообще обойтись без посторонних комментариев, что для него личное, а что неличное.

– Мы хотим мира и покоя. Решайте сами, нужны ли вам друзья или враги! Хотите войну – будет война! Хотите мир – будет мир! – сказал он и слегка шевельнул согнутыми пальцами.

Голубоватая искра, родившаяся на мизинце, скользнула поочередно по всем пальцам левой руки и перескочила на правую. Все тибидохцы пораженно следили за ней взглядами, хорошо понимая, что это означает.

У Тани перехватило дыхание. Мальчишка, у которого не было даже перстня, а висел на шее лишь амулет, делал невозможное. Играл магической искрой, как солнечным зайчиком. И искра не гасла, хотя кому-кому, а Тане было известно, сколько чародейных сил требует всего лишь миг ее горения.

Глеб почувствовал ее взгляд и улыбнулся. Улыбнулся без угрозы, открыто и доброжелательно. Таня ощутила тревогу. Взгляд темных, не отражавших свет глаз очень ее беспокоил. Тем временем Бейбарсов слегка дунул и послал к ней искру, которая мягко скользнула по воздуху и растаяла в десятке сантиметров от ее лица. На землю у Таниных ног упала… черная роза.

– Опаньки! Тут ромашки раздают, а я не у дел? Эй, новенький, а как же наша большая и светлая любовь? – подбоченилась Склепова.

Жанна Аббатикова засмеялась и опустила руки.

– Давай я тебе подарю! – предложила она.

Гробыню это не вдохновило.

– Не-а, не катит. Дороги не цветы, дороги китайские вазы. Лучше узнай у своего приятеля, какие духи он предпочитает и как относится к мини-юбкам и татуировкам? Если так же, как Поклеп, то он в пролете.

Ягун расслабился. Он успел ужом скользнуть в сознание Бейбарсова и обнаружить, что никаких коварных намерений там нет. Только легкая снисходительность некромага, уверенного в своих силах, и еще нечто трудноопределимое. «Он заинтересован… кем-то или чем-то. Кто-то ему о чем-то напомнил. И ему почему-то важно это нарисовать…» – попытался сориентироваться Ягун, но его уже бесцеремонно вытолкнули мысленным блоком. Сознание Глеба захлопнулось, как сейф. Теперь его не взломали бы и пять телепатов.