Полным ходом. Эстетика и идеология скорости в культуре русского авангарда, 1910–1930 - Тим Харт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Между 1912и1915 годами русские футуристы развивали свою поэзию в самых неожиданных направлениях. Несмотря на несколько сдержанное отношение к модернизации, футуристы тем не менее рассматривали город и его быстроту как основу для новых форм выразительности. Поэты-авангардисты подчеркивали, что экспериментальная поэзия может воплощать скорость современной городской реальности крайне индивидуальным, спонтанным и даже метафизическим образом. В конечном итоге стремление внести скорость в словесное искусство привело к абстракционизму заумного стиха и к визуальной поэзии, которые передавали динамизм современности через решительный отказ от поэтических и языковых норм. По мере того как авангардная поэзия все больше была занята созданием скорости, она постепенно лишалась всего, оставляя для себя лишь саму форму слова.
Русский футуризм и Маринетти
Для русского авангарда футуристический текст Маринетти 1909 года «Обоснование и манифест футуризма» стал боевым кличем, призванным обратить внимание на скорость. В этом и последующих манифестах Маринетти сформулировал всеобъемлющую поэтику динамизма, которая привлекала многих русских футуристов – и, несмотря на их смелые заявления об оригинальности и независимости от Запада, они разделяли стремление Маринетти «восхвалить наступательное движение, лихорадочную бессонницу, гимнастический шаг, опасный прыжок, оплеуху и удар кулака» [Шершеневич 1914:7][48]. Хотя русские впоследствии значительно отошли от своих итальянских коллег, они откликнулись на призыв Маринетти к поэтам-футуристам – воспеть современную скорость бунтарски, по-революционному.
Спровоцировав концептуальную революцию в русской поэтике, «Обоснование и манифест футуризма» Маринетти и «Технический манифест футуристической литературы», написанные в 1909 и 1912 годах соответственно, дали и теоретический, и практический план того, как русская футуристическая поэзия может производить скорость[49]. Во втором манифесте Маринетти обрисовал в общих чертах параметры футуристического стиха; при этом в своей метко названной доктрине «вращающегося пропеллера» он сделал явный акцент на скорости. Эта доктрина представляла собой десять подробных поэтических нововведений, начиная от разрушения всего синтаксиса и заканчивая отказом от пунктуации, наречий и прилагательных. Например, в попытке создать упрощенную, быструю поэтическую форму Маринетти заявил: «Прилагательное <…> несовместимо с нашим динамическим видением, так как прилагательное предполагает останов [ку], размышление» [Шершеневич 1914: 36]. Два ключевых понятия Маринетти – «беспроволочное воображение» («l’immaginazione senze fili») и «слова на свободе» («parole in li-berta») – подразумевали, что футуристической поэзии, чтобы быть быстрой и свободной, необходимо отказаться от обычного синтаксиса и знаков препинания. Подчеркивая, что «быть понятым не обязательно», лидер итальянских футуристов выступал за стихотворную форму, которая отвергала не только грамматику, но и семантику для достижения максимально возможного словесного динамизма [Marinetti 2006: 12]. Хотя Маринетти исключил синтаксис и смысл из своей поэзии уже после того, как это сделал Хлебников, и не зашел в этом так далеко, как Крученых, анархические идеи итальянца по созданию футуристической поэзии и акцент на словесном выражении скорости, несомненно, побудили русских поэтов пренебречь грамматикой и связным содержанием[50].
Известия об итальянском футуризме быстро распространились в России. Сообщения о первом манифесте Маринетти, опубликованном в феврале 1909 года во французской газете «Фигаро», появились в русском журнале «Аполлон» годом позже[51]. Один из следующих выпусков «Аполлона» в 1910 году также включал большие фрагменты «Технического манифеста футуристической живописи» (написанного в 1910 году коллегами Маринетти – футуристами Боччони, Карра, Руссоло, Балла и Северини). Очень скоро футуризм, олицетворявший новый эстетический культ скорости, привлек внимание художников Санкт-Петербурга и Москвы[52]. Игорь Северянин, первый русский поэт, который стал называть себя футуристом, принял это наименование в 1911 году, добавив приставку «эго-», чтобы подчеркнуть растущий интерес футуристов к собственной личности. Будучи одним из самых популярных поэтов своего времени, Северянин поддерживал динамизм и ориентацию итальянского футуризма на городскую среду, но отвергал наиболее иконоборческие положения Маринетти относительно поэзии[53].
Хотя критики того времени вскоре начнут применять ярлык футуризма к произведениям многих русских авангардистов, поэты «Пощечины общественному вкусу» поначалу сопротивлялись этому термину, отвергая любые предположения об иностранном влиянии на их творчество. Вместо этого они выбрали название «Гилея» – древнегреческое название одного из регионов Украины, где группа собиралась в усадьбе Бурлюков. Порой называя себя будетлянами вместо футуристов, участники группы «Гилея» стремились отличить свою группу и ее произведения от всех западных предшественников. Тем не менее «гилейцы» вскоре стали известны под именем кубофутуристов – более современным, чем неопримитивистское «Гилея». Новое название, хотя и предполагало уникальный русский синтез модернистских тенденций, также отражало то, сколь многим с эстетической точки зрения эта группа была обязана итальянским футуристам (и французским кубистам).
Оборонительная тактика русских по отношению к их итальянским коллегам была наглядно продемонстрирована во время визита Маринетти в Россию в январе – феврале 1914 года. Это событие вызвало серьезные разногласия среди разных фракций русского футуризма[54]. Протестуя против того, чтобы Маринетти говорил от имени международного футуризма, художники-авангардисты в России восприняли визит итальянца в Москву и Санкт-Петербург (что было частью программы Маринетти по распространению футуризма по Европе) как проявление гегемонии и взгляд свысока[55]. На одной из лекций Маринетти в Санкт-Петербурге, например, Хлебников и Лившиц распространили листовку, с помощью которой попытались заставить своего иностранного гостя насторожиться: русские футуристы, согласно этому тексту, «помнят закон гостеприимства, но лук их натянут, а чело гневается. Чужеземец, помни страну, куда ты пришел!»[56]И пока Шершеневич, самый активный из защитников Маринетти в России, призывал всех футуристов приветствовать итальянца, художник Ларионов, стремившийся прочертить границу между русскими футуристами и их западными коллегами, в шутку предложил кидаться в Маринетти тухлыми яйцами и кислым молоком[57].
Полемика с Маринетти вышла далеко за пределы угроз стрелами, тухлыми яйцами и кислым молоком. В речи 1914 года, озаглавленной «Мы и Запад», Лившиц обозначил фундаментальные различия между российским и итальянским футуризмом, прямо проистекающие из различных подходов двух стран к скорости[58]. Как утверждал Лившиц, через разрушение синтаксиса русские футуристы «стремились не к быстрому восприятию» своих стихов, как требовал Маринетти, а скорее к «непрерывному состоянию единичной массы слов, интерпретируемой [читателями] как логически неделимое целое» [Кудрявцев 1996: 254][59]. В то время как Маринетти – «раболепный певец сегодняшних технических успехов», по выражению Лившица, – призывал к разрушению синтаксиса для того, чтобы передать красоту скорости, отказ русских поэтов от синтаксиса и их слияние заумных слов в абсолютную «неделимую сущность», то есть в абстрактную форму, позволил
