Это вам, потомки! - Анатолий Мариенгоф

«Роман без вранья» я написал меньше чем в месяц. На даче, под Москвой, в Пушкино. Трудился, почти как Флобер над «Саламбо», когда тот приказал своему слуге разговаривать с ним только по воскресеньям, да и то, чтобы сказать ему всего три слова: «Сударь, сегодня воскресенье».

Французы заметили, что у Мольера сорокалетний мужчина всегда — рогоносец, старик.

До чего же приятно изменилось время! Теперь пятидесятилетние и шестидесятилетние мужчины, седые и в лысинах, сами Дон-Жуаны, не без успеха наставляющие рога молодым мужьям.

В старину бы сказали: духом к небу парят, а ножками в аду перебирают.

«Как хороши, как свежи были розы!»

Это первая строчка стихотворения Мятлева.

Многие ли теперь знают фамилию этого автора?

«…Лично для меня личные мои дела имеют более значения, нежели все мировые вопросы — не от мировых вопросов люди топятся, стреляются, делаются пьяницами, — я испытал это и знаю, что поэзия сердца имеет такие же права, как и поэзия мысли, — лично для меня первая привлекательней последней, и потому, например, лично на меня ваши пьесы (стихи) без тенденции производят сильнейшее впечатление, нежели пьесы с тенденцией…»

Это же не Мариенгоф писал Есенину, а Чернышевский… и кому? Некрасову!

В двадцатых годах у нас в Москве спрашивали:

— Кому на Руси живется хорошо?

И отвечали:

— Максиму Горькому в Сорренто.

Он тогда был невозвращенцем. С Лениным не сговорился. А вот со Сталиным, видите ли, и с его Ягодами нашел общий язык!

Чистейшего Чехова цензура запрещала «по цинизму и сальности».

Она всегда идиотка, эта цензура. Если она будет существовать и при коммунизме (а это не исключено), так идиоткой и останется.

Умнеют-то машины, а не люди.

Вот три века тому назад, к примеру, Мильтон не только понимал, но и требовал, чтобы книга рождалась так же свободно, как человек, чтобы на ней стояло лишь имя автора и издателя и чтобы она, как человек, сама за себя отвечала.

Ан, нет! И через триста лет какому-нибудь невежде и подлецу у нас платят деньги, чтобы он, шлепнув блямбу, изволил надписать «разрешено к печати».

Достоевский писал жене: «Роман Толстого (про Анну Каренину) довольно скучный и уж слишком не бог знает что. Чем они восхищаются, понять не могу».

Вот они — современники. И какие! Достоевский!

Европейские ученые называли российскую революцию Петра Великого «самым красивым опытом XVIII века».

Опыт Владимира Ильича не менее красив.

Смерть это факт. Иван Петрович любил говорить:

«Перед господином фактом сними шляпу».

Я человек вежливый — снимаю.

А какое-то дурацкое дерево макроцамия, растущее в Австралии, живет 15 000 лет!

Микеланджело прожил 88 лет, Бах — 88, Тициан — 99. О чем это говорит? Ни о чем… А сколько гениев умерло совсем молодыми людьми.

Древние египтяне для удлинения жизни принимали рвотное и старались побольше потеть. При встрече они приветствовали друг друга словами:

— Как вы, сударыня, потеете?… Как вас рвет?…

Все условно. И очень по-разному. Но авторы исторических романов и пьес даже таких пустяков не понимают. Они только переодевают своих героев: вместо римской тоги — боярский кафтан, потом камзол с короткими штанами, потом клетчатые брюки со штрипками.

Выдающийся врач XVII века Сиденгэм утверждал, что прибытие в город паяца значит для здоровья жителей больше, чем десяток мулов, нагруженных лекарствами.

Вот это был невропатолог!

Не анекдот. Везут покойника; случайный прохожий спрашивает:

— Отчего помер? От рака?

— Нет.

— Инфаркт?

— Нет.

— Туберкулез?

— Нет, от гриппа.

Случайный прохожий машет рукой:

— А! Это пустяки!

— Возмутительно! — негодует Никритина. — Он же его лучший друг! Спать с женой своего лучшего друга!…

И разводит руками.

— Ну чему ты, Нюха, удивляешься? Это было, есть и всегда будет.

И шикарно цитирую пророка Иеремию:

«Они откормленные лошади: каждый из них ржет на жену другого».

«Мне скучно, бес».

Милый Пушкин, как я вас понимаю!… Но вам же тогда двадцать шесть лет было! А каково на седьмом десятке?

«Записки Бога»!… Нет, я уже не пишу их. Поздно. А жаль все-таки.

Примерно четверть века тому назад они были у меня задуманы, продуманы — эти «Записки». Собрал материал. Все казалось: поднакоплю немного деньжат (годика на полтора) и засяду. Но никак не мог накопить больше, чем на месяц. Это в самое благополучное время, когда еще не запрещали все, подряд все, что я писал, — прозу, стихи и для театра.

Вот вкратце эти «Записки Бога»:

Голгофа. Стража, конечно, и там была, но деньги, вино и поцелуи тоже издревле существовали. Женщины, обожавшие Иисуса, сняли его с креста прежде, чем он умер. На крестах умирали от голода, а не от легких ран на ступнях и ладонях. Учеников и в помине поблизости не оказалось — они покинули своего учителя еще до того, как он поднялся на Голгофу, таща на плечах тяжелый крест. Покинул Иисуса даже Иоанн, его юный нежный возлюбленный, которого все называли — «маленький». Про таких во «Второзаконии» упомянуто: «Мужчина не должен одеваться в женское платье». А в книге «Левит» сказано: «Не ложись с мужчиною, как с женщиной». Спасенному Иисусу пришлось бежать без оглядки из фанатичной страны, где людей за философию распинали, сбрасывали с крутых обрывов и побивали камнями. Он не простился даже с матерью, перебравшейся после смерти Иосифа в Кану. Не простился с братьями и с замужними сестрами, жившими в Назарете.

Как известно, Галилею пересекала старинная проезжая дорога — по ней он и зашагал с посохом в руке. Его привлекала Греция, привлекали Афины — город философов. Там Иисус и поселился, смешавшись с говорливой толпой стоиков, эпикурейцев и киников. Красивые юноши были его друзьями. Прошли годы. Уже слегка засеребрились волосы Иисуса. И вот в афинском ареопаге неожиданно появился тщедушный рыжий человек с красными веками. Это был апостол Павел. Он привлек внимание горожан красноречием и горячностью, чрезмерной даже для греков. Иисус, опершись на посох, остановился послушать оратора. «Что такое!» Он услышал рассказ о себе. Рассказ фантастический, наивный, приукрашенный какимито глупыми чудесами, вызывавшими смех у афинян.