Смерть раньше смерти - Деон Мейер

— Из-за некоторых фактов моей биографии, — вздохнул Яуберт.

Психолог посмотрела на него; на губах у нее заиграла сочувственная полуулыбка. Яуберт заметил, что она не пользуется помадой. Рот маленький, но нижняя губа полная, ярко-розовая от природы.

Через некоторое время, видя, что она не отвечает, Яуберт заметил:

— Наверное, так надо.

— Как по-вашему, а почему так надо? — снова спросила она полушепотом. Он расслышал, что она сказала, только благодаря ее музыкальным модуляциям.

Значит, вот как она работает! Пациент садится и в присутствии доброго доктора сам вскрывает свой гнойник, выпускает гной из раны. А она промывает рану и накладывает повязку. С чего ему начать? Может, она хочет узнать о его детстве? Неужели доктор Нортир полагает, будто он не слышал о Фрейде? Рассказать ей о Ларе? Или закончить Ларой? Ее гибелью? Рассказывать ли об Ивонне Стоффберг? Доктор, хотите послушать анекдот о детективе и соседской дочке? Ужасно смешно. Детективу хочется, но он не знает, сумеет ли.

— Потому что из-за этого страдает работа. — Яуберт сразу понял, что ответил необдуманно. И доктор Нортир тоже все поняла.

Она довольно долго молчала.

— У вас такой интересный выговор. Я из Гаутенга. Никак не могу привыкнуть к тому, как говорят жители Кейптауна. Вы здесь родились?

Яуберт посмотрел на свои коричневые туфли, которые не мешало бы почистить.

— В Гудворде, — кивнул он.

— У вас есть братья, сестры?

Разве в его личном деле нет сведений о близких родственниках?

— Старшая сестра.

— Она живет в Кейптауне?

— Нет. В Секунде.

Яуберт взглянул на Ханну Нортир. Какое интересное лицо! Широкий лоб, большие, широко посаженные карие глаза, густые брови.

— Вы с сестрой похожи?

— Нет. — Яуберт понимал, что должен сказать что-то еще. Его ответы слишком уж кратки. — Она похожа на отца.

— А вы?

— На маму. — Ему стало неловко, не по себе. Все, что он хотел сказать, казалось ему банальным. Но тем не менее он продолжал: — Я вообще пошел в родню по маминой линии. Ее отец, мой дед, тоже был крупным. — Он глубоко вздохнул: — И неуклюжим. — Он сразу понял, что последнее слово лишнее, и разозлился на себя. Он похож на вора, который нарочно роняет ключи на месте преступления.

— Вы считаете себя неуклюжим? — механически спросила Ханна Нортир. Как ни странно, у Яуберта полегчало на душе. По крайней мере, она не чувствует себя хозяйкой положения.

— Я и есть неуклюжий.

— Почему вы так говорите? — оживилась психолог.

— Я всегда таким был. — Он обшаривал взглядом книжные полки, но ничего не видел. — С тех пор, как себя помню. — Сразу нахлынули воспоминания. Яуберт поднял палец и, запинаясь, продолжал: — В начальной школе… я всегда приходил последним на соревнованиях по бегу… — Яуберт не знал, что на его лице появилась кривая улыбка. — Я очень переживал из-за этого… в младших классах. Потом привык.

— Почему вы переживали?

— Мой отец… Я хотел быть похожим на него. — Яуберт снова замкнулся в себе. Пора заткнуть плотину.

Психолог продолжила не сразу.

— Ваши родители еще живы?

— Нет.

Она молчала.

— Мой отец умер три года назад. От инфаркта. Мама умерла годом позже. Ему было шестьдесят один год. Ей — пятьдесят девять. — Вспоминать ему не хотелось.

— Чем занимался ваш отец?

— Служил в полиции. Семнадцать лет был начальником участка в Гудвуде. — Яуберт посмотрел на психолога и понял, что та начала сопоставлять, сравнивать. В голове завертелись колесики. Отец пациента был полицейским. Сам пациент тоже полицейский. Это что-то да значит. Но если она начнет делать выводы, то обязательно ошибется. — Я стал полицейским не потому, что мой отец служил в полиции.

— Вот как?

Она очень умна. Поймала его-таки. Но больше такого не повторится. Яуберт промолчал. Принялся шарить в карманах, ища сигареты. Нет, еще рано. Он вытащил руки, снова скрестил их на груди.

— Он был хорошим полицейским?

Да что она так привязалась к его отцу?

— Не знаю. Да. Он был человеком другой эпохи. Подчиненные его любили… как белые, так и цветные.

Об отце он не говорил даже с Ларой.

— Но по-моему, они его боялись.

Он никогда не говорил об отце с Блэки Суортом. И с мамой, и с сестрой. Обсуждать характер отца ему не хотелось.

— Он унижал всех цветных, независимо от цвета их кожи. Был самым настоящим расистом. Малайцев он называл не «цветными», а «мулатами» и «желтопузиками» Так и говорил им в глаза: «Иди сюда, желтопузик!» Коса и зулусов он называл только «ниггерами». И не просто «ниггерами», а «проклятыми ниггерами». В его времена чернокожих полицейских не было, были только чернокожие преступники. Их становилось все больше и больше; они переезжали из Восточной Капской провинции в поисках работы. Он их ненавидел.

Яуберт поерзал в черном кожаном кресле, скрестил руки на груди, голову наклонил вперед. Волосы у него были взъерошены — не мешало бы причесаться; туфли нуждались в чистке. Галстук съехал набок. Он слышал собственный голос словно со стороны. Как будто вылетел за пределы собственного тела. Говори, Матт Яуберт, говори. Пусть докторша препарирует остатки твоей жизни с помощью своих познаний. Высосет из них кровь.

— Я тоже сначала ненавидел чернокожих, потому что их ненавидел отец. Но позже я начал читать; у меня появились друзья, чьи родители придерживались других взглядов. А потом я начал просто… презирать отца за узость его мышления, за примитивность, за бесполезную, бессмысленную ненависть. Это было частью… общего процесса.

Яуберт блуждал в лабиринтах воспоминаний.

Ему стало больно. Он вспоминал, как стоял у могилы отца и понимал, что ненавидит его. Никто ни о чем не догадывался. Хотя отец что-то подозревал.

— Я ненавидел его… доктор. — Он нарочно не обратился к ней по имени, отдаляясь, создавая дистанцию. Она любопытствовала. Хотела знать. Хотела услышать, какие призраки бродят в его голове. Что ж, он ей все расскажет. Мало не покажется! Сам расскажет, до того как она все из него вытащит с помощью своего тихого голоска и научных познаний. — Я ненавидел его, потому что он был таким, каким я ни за что не смог бы стать. И еще потому, что он презирал все, что нравилось мне. Отец был такой сильный и… быстроногий. В пятницу вечером, бывало, он выстраивал цветных констеблей на улице за участком. «Ну-ка, желтопузики, посмотрим, кто из вас обгонит меня, быстрее добежит до фонаря. Кто обгонит, получит отпуск». Ему было за пятьдесят, но им ни разу не удавалось обогнать его. А я был медлительный. Отец ругал меня, обзывал лентяем. Говорил, что я должен играть в регби, потому что регби сделает из меня мужчину. Я записался в секцию плавания. Очень старался… Я плавал так, как будто от результата зависела моя жизнь. В воде я не был ни толстым, ни неуклюжим, ни уродливым. Отец считал, что плавание — спорт для девчонок. «Пусть девчонки барахтаются в водичке. Настоящие мужчины должны играть в регби. Регби закаляет, от него крепчают яйца». Он не курил. Говорил, что курение вредит здоровью. Поэтому я начал курить. Он не читал, потому что считал, что для настоящих мужчин существует единственная книга — жизнь. Чтение он тоже считал занятием для девчонок. Поэтому я начал много читать. Он постоянно всех обижал, задевал. Третировал и мать и сестру. Я обращался с ними мягко и вежливо. Он называл небелых «желтопузики», «ниггеры» и «китаезы». Я ко всем обращался на «вы». А потом отец взял и умер.

Волнение перехлестнуло через край, стеснило грудь. Его затрясло. Неожиданно он закрыл лицо руками. Ну и что, что она смотрит…

Вдруг ему захотелось рассказать ей о смерти. Желание овладело им, словно в лихорадке. Он предвкушал облегчение. Поговори об этом, Матт Яуберт, и освободишься…

Он выпрямился, сунул руку в карман. Достал сигареты. Руки у него дрожали. Закурил. Сейчас доктор наверняка что-нибудь скажет. У нее такая работа.

— Почему вы выбрали ту же профессию?

— В Гудвуде детективы, сотрудники уголовного розыска были на особом положении. Работал там такой лейтенант Кумбс. Он носил шляпу, черную шляпу. И говорил тихим голосом. Со всеми. И курил самокрутки, набивал их баночным табаком. Носил костюмы-тройки, ездил на «форде-фэрлейне». Кумбса знали все. О нем несколько раз писали в газетах; он раскрыл много убийств. Мы жили рядом с участком. Как-то я сидел на крыльце и читал, а он проходил мимо, возвращался из управления уголовного розыска на Фортреккер-роуд. Наверное, заходил к отцу. Он остановился у нашей калитки и посмотрел на меня. И сказал: «Нам в полиции нужны умные люди». Потом он ушел. Больше он ни разу со мной не разговаривал. Я даже не знаю, что с ним потом стало.

Яуберт затушил окурок. Он не докурил сигарету и до половины.

— Отец всегда говорил, что его детям в полиции не место. А мне после слов Кумбса захотелось стать детективом. Я мечтал, чтобы мой отец был таким, как Кумбс.