Девушка с девятью париками - Софи ван дер Стап

Возраст тоже добавляет моему случаю таинственности. Хотя я еще молода, тот факт, что я уже не ребенок, не очень-то помогает прогнозам[6]. Детский организм восстанавливается быстрее и лучше, чем взрослый. Реагировать на лечение будет так же тяжело, как и бороться с болезнью. Поэтому врачи так внимательно следят за моими анализами. Переливания крови делаются из-за низкого уровня эритроцитов, инъекции лейкоцитов – из-за низкого уровня белых кровяных телец, а переливания тромбоцитов повышают мои показатели еще сильнее. Плохие анализы крови означают, что химии не будет. В обычной жизни я могу судить об этом по бледности своей кожи и нехватке энергии, моей слабой иммунной системе и вечных синяках по всему телу.

После того как доктор Л. закончил, я выхожу из его кабинета – подальше от того напряжения, которое испытывала еще несколько минут назад. Даже несмотря на хорошие новости, кабинет доктора Л. никогда не станет тем местом, где я смогу расслабиться.

И все же я знаю, что лечение помогает, даже и без результатов сканирования. Мое тело получает новые лекарства и быстрее восстанавливается после каждого этапа химии. Я медленно возвращаю утраченный вес, и, пока я принимаю специальные препараты, меня больше не тошнит. Хотя химия убивает слишком много полезного, я стараюсь относиться к ней не как к врагу, который травит меня, а скорее как к подруге с причудами – той, которая заставляет меня бороться за выздоровление. Это моя болезнь и моя борьба.

В эти дни я больше учусь в медицинской библиотеке больницы, чем в университете. Здесь я могу наконец столкнуться с самыми серьезными своими страхами. Копию истории болезни я таскаю повсюду. Ее изучает каждый доктор, которому доведется встретиться на моем пути. Медсестры во время перерывов на обед снимают для меня копии с медицинских журналов. Некогда чуждые мне понятия в карте лабораторных анализов сейчас уже хорошо знакомы и даже могут меня утешить. Я хочу знать, понимать и изучить все, включая мои шансы на выживание; однако какой же грубой может показаться твоя собственная смерть, переведенная на язык статистики. В день, когда стало известно, что опухоли крепятся только к легким, но не к печени, шансы подскочили с пятнадцати процентов до семидесяти. Мое первое сканирование уже в прошлом, а количество влажных футболок у моей кровати сведено к нулю. Я даже переехала обратно в свою комнату Подальше от грудью вставших на мою защиту родителей, но все еще на расстоянии вытянутой руки от них.

Среда, 6 апреля

Мой отец не единственный, у кого проблемы с комбинированием цветов. Больничные декораторы, судя по всему, вообще дальтоники. По-видимому, основные цвета разделенных на квадратные заплатки стен пульмонологического отделения несут какую-то психологическую нагрузку. Желтые оконные рамы и синие стены, наверное, должны были принести мне мир и покой. Да уж – беспокойство, которое я чувствовала здесь в эпоху доктора К., было в большей степени вызвано этим чудовищным сочетанием, чем огромными иглами. В отделении С6 тоже придерживаются экспериментального дизайнерского подхода, и потому все окрашено в сиреневый с голубым, напоминая мне о начальной школе. Возможно, подобный интерьер также призван успокаивать его обитателей.

Я называю С6 моим спа-центром, что не так уж далеко от истины. Мне здесь предлагают все то же, что и в спа: мир и покой, процедуры, которые (как все надеются) сделают меня здоровее, чем в первый день, и сестер, ухаживающих за моими руками и ногами.

Сегодня я получаю последний из моих еженедельных химических коктейлей. После этого за следующими дозами я должна буду приходить лишь раз в три недели.

Бас уже собирается выкрикнуть привычное “Эй, Болди!”, когда видит на моей голове Сью.

– Сюрприз! – кричу я. Сестре Поук, еще одной в отделении С6, не смешно, и она тут же берется за дело.

– Сердце, мочевой пузырь и почки – за этими органами мы должны следить особо. У тебя есть жалобы? – Мне нравится, что она не сюсюкает.

– Мое сердце? Ну, мне не помешало бы чуть больше любви, но это, вероятно, не то, что вы имеете в виду, – отвечаю я шутливо. – Если серьезно, то я уже не так долго могу терпеть до туалета, как привыкла. Иногда подтекаю, – я замолкаю. Бас шутит о том, что найдет мне подгузники, как для старушки, и ведет меня в палату.

Меня понизили до койки в одной из общих палат. До сих пор от подобной участи меня оберегали. Четыре отдельные палаты на отделении зарезервированы для умирающих, нуждающихся в абсолютном покое, и других исключительных случаев. Собственно, раньше я попадала в последнюю категорию, поскольку была слишком молодой и с недавно обретенным диагнозом, но, к сожалению, под первые две категории подпадает еще больше больных. В общем, мое состояние улучшилось, и я осуждена на палату, полную рака.

Стиснутая тетушкой Агонией и тетушкой Депрессией, я случайно обмениваюсь понимающими взглядами с еще одной пожилой пациенткой, которая несколько дней была невольной участницей фестиваля сплетен. Средний возраст этой палаты – семьдесят один год, но мое появление снизило его до пятидесяти восьми с половиной.

– Доброе утро. Кто-нибудь хочет пить? – Вечно улыбчивая кофейная дама делает свой обход.

Ни шороха, ни звука.

– Не все сразу, – шутит она. По-прежнему нет ответа; мы, овощи, заняты своим овощным образом жизни. Она все равно наполняет наши кружки чаем и кофе. Меня подключили к капельнице, и ужасная новая сестра предпринимает множество тщетных попыток взять у меня кровь на анализ.

Следующей заходит уборщица, чтобы простерилизовать палату от летающих по ней раковых клеток.

Мама сидит в кресле рядом с моей кроватью. Дорогая, верная мама. Ни дня не было, чтобы она не красила губы неизменной красной помадой, даже когда сама проходила через химию. Она энергична и напориста, особенно в том, что касается здоровья ее дочери. Она едва дает передохнуть интернам, и даже ординаторам время от времени приходится нелегко.

“Вы в этом уверены? А доктор Л. об этом знает?” – вот ее любимая тема. “Только в том случае, если вы можете сделать это с закрытыми глазами. Иначе можете отправляться за своим заведующим”, – говорит она во время смены капельницы. Мою постель она охраняет, как рыцарь – свой замок. Мы многое делим в этой неловкой ситуации. Она видит, как на моих губах замирают слова, когда вставляют иглу капельницы, и как улыбка сходит с лица, когда у меня болит живот. Когда все кругом – отстой. Она поддерживает меня, когда беспокойство и стресс почти невозможно сносить в одиночестве. В те дни, когда вся больница кажется полным дерьмом, а люди в ней – уродами. Так все и происходит. И она это знает. В больнице она гораздо больше, чем просто мама. Она как никто другой понимает, через что я прохожу.