Последний удар сердца - Кирилл Казанцев

По склону холма спускались Юра и Даник. Мальчишка обернулся и помахал тете ладошкой, она взмахнула в ответ и попыталась улыбнуться ему.

— Может, зря вы не хотите сказать ему о смерти отца? — спросила Наташа.

— У меня на это сейчас нет сил, — призналась Юля. — И, честно говоря, я сама еще не верю, что его нет с нами. Вряд ли поверю и потом. Мне кажется, что Илья где-то рядом. Видит нас, слышит.

Наташе хотелось сказать, что для нее самой много странного в смерти Ильи, но не решилась.

— Они уже не видят нас, — произнесла она, села на корточки и расстегнула спортивную сумку.

Урна стояла на траве. Женщины смотрели друг другу в глаза.

— Вы откроете? — спросила Наташа.

Юля кивнула, попыталась снять крышку, но та не поддавалась.

— Наверное, приклеена, — растерянно проговорила Прудникова.

В четыре руки, помогая себе маникюрной пилочкой, им удалось сорвать крышку, при этом пепел просыпался им на ладони.

Юля вытянула перед собой руку и остановилась:

— Наверное, надо что-то сказать?

— Мы все, что могли, сказали ему при жизни, — отозвалась Наташа. — Теперь остается только думать.

Прах тонкой струйкой стекал из угла урны, ветер подхватывал его, нес, рассыпая над склоном.

Покровский старался увести Даника подальше, ведь мальчишка чувствовал неладное, то и дело оглядывался.

— Вон биатлонисты тренируются, — отвлекал внимание Юра.

— Как наш Илья?

— Да, и папа твой здесь тренировался. Мы же специально сюда приехали, чтобы тебе показать это место.

Финт удался, Данька заинтересовался. Во все глаза смотрел на рослых, статных мужчин и женщин с длинными винтовками за спинами, рассекающих по асфальту на лыжероллерах. Юра сел на пенек, закурил.

— Можно, я поближе подойду? — спросил мальчик.

— Конечно, — согласился Юрка Покровский.

Даник приблизился к ограде, идущей вдоль трассы, восхищенно уставился на стремительно проезжавших мимо него спортсменов. Издалека доносились хлопки выстрелов. Мальчишка улыбался, ведь он был здесь не совсем чужим, его отец тоже когда-то тренировался на этой спортивной базе.

— Вот вырасту… — сам себе пообещал он.

Жужжали ролики, приближался очередной биатлонист в темно-синем спортивном костюме. На лице — широкая маска пластиковых очков. Жужжание стало ниже, спортсмен остановился напротив мальчика.

— Нравится, Данька? — хрипло спросил он.

— Откуда вы меня знаете?

Мужчина снял очки. Данькины глаза округлились.

— Илья? Ты же в тюрьме…

— Был в тюрьме, — Илья тут же понял, что о его «гибели» мальчику не известно. — А теперь на свободе. Только ничего никому обо мне не говори.

— Даже Юле?

— Юля не знает. Никому ни слова. Понял?

— Понял, — отозвался Данька. — Ты из тюрьмы убежал?

— Неважно. У тебя свой мобильник есть?

— Конечно. Мне его дядя Юра на день рождения подарил. Айфон называется, на три карточки.

— Это хорошо, тогда держи. Как-нибудь тебе позвоню, — Илья вложил в ладонь Данику сим-карточку. — Сам вставишь?

— А то!

Краем глаза Илья заметил спешившего к ним Покровского.

— Ну, все. До встречи, — Илья опустил на глаза широкие пластиковые очки и, заработав палками, зажужжал роликами по ровному асфальту.

Юра подошел к мальчику:

— Ты с кем говорил?

— Так, дядя-спортсмен один, — прищурился Даник. — Спрашивал, хочу ли я биатлонистом стать, когда вырасту. Я сказал, что хочу.

Покровский с подозрением проводил взглядом удаляющегося спортсмена. Прежде чем скрыться за поворотом, тот обернулся, солнце ослепительно отразилось в широких пластиковых очках.

— Он тебе что-то дал?

— Конфету хотел дать, но я не взял, — Даник разжал кулак и показал пустую ладонь.

— А вот и Юля с Натальей, — повернул голову Покровский.

Женщины стояли под сосной и поливали друг другу на руки воду из пластиковой бутылки. Юля плеснула себе в лицо, чтобы скрыть слезы.

Илья катил к позиции для стрельбы, жалея, что обернулся, не выдержал. На дорожку вышел Борис Аркадьевич, скрестил над головой поднятые руки.

— Все, тренировки отменяются. Дело есть. Пришло время поработать.

Они сидели в машине на заднем сиденье. В руках Илья держал несколько фотокарточек. С одной на него браво смотрел моложавый полковник с аккуратной щеточкой черных усов под носом. На груди пестрели наградные колодки. На другой — был все тот же полковник Панкратов, но уже не в мундире, а в гражданке. Он сидел, развалившись в шезлонге. На загорелой груди кучерявились волосы. Пьяный взгляд направлен мимо объектива. Рядом с ним стоял в плавках-шортах немного ссутуленный тип, украшенный многочисленными бесхитростными зоновскими татуировками, лысый череп поблескивал, словно полированный.

— …запомнили клиентов? — Получив утвердительный ответ, Борис Аркадьевич забрал фотографии и спрятал их в папку. — Тебе же и раньше приходилось убивать? — внезапно перешел он на «ты».

— Думаю, вы об этом знаете, — не стал давать прямого ответа Прудников.

— Глаза мне твои сейчас не нравятся, — улыбнулся Борис Аркадьевич. — Словно это тебя самого на казнь отправляют. Небось думаешь, что человека грех убивать?

— Есть такое, — признался Илья.

— Во-первых, хочу тебе напомнить, что ты сам согласился на такую работу.

— Выхода другого не было.

— Это возражение не принимается. Выход всегда есть, и ты его нашел, как умел, как понимал ситуацию. Во-вторых, этих типов трудно назвать людьми, — Борис Аркадьевич похлопал ладонью по папочке, напоминая о фотографиях. — Один хоть и носит погоны полковника, хоть и является моим коллегой по ФСИН, но на нем клейма негде ставить. Подумай, сколько на нем оборванных жизней зэков, искалеченных судеб. Разве не ты, пока отбывал на зоне первый срок, а потом снова в СИЗО сидел, в мыслях зло шептал «чтоб вы все сдохли, уроды». Про таких, как он, ты шептал. Было такое? Мечта твоя сбудется, собственными руками одного прикончишь. А на второго, лысого, не смотри, что мастюхи у него, как у авторитетного вора. Ссученный он, если с ментами якшается. Мразь он татуированная. Хочешь, я тебе полное досье на обоих выдам…

Борис Аркадьевич грамотно додавливал Илью, знал его больные места. Получалось, что, убив полковника ФСИН и авторитета с погонялом Топор, Илья только сделает мир чище, отомстит за всех, кто от них пострадал. Возражать было сложно. Подобную публику Прудников знал хорошо. Пусть не они сами, но другие, подобные им, сломали и его жизнь.

— Ладно вам меня за «советскую власть агитировать», — наконец произнес Илья. — Все это лирика. Не за это их двоих на тот свет мне предстоит отправить. За что?

— Думаешь перед смертью от них такой вопрос услышать? Если с ответом у тебя туго получится, подскажу. Просто гаркни им в рожи: «Сами знаете». Они знают, не сомневайся. — Сказав это, Борис Аркадьевич полез в карман, вытащил набор гитарных струн, запакованный в прозрачный пакетик. — Держи.

— Я на гитаре не играю, — пожал плечами Илья.

— Придется научиться, — хохотнул Борис Аркадьевич.

11

Ласковая ночь искрилась звездами. Тихо перешептывался лес, плескало озеро в сваи уходившего в воду помоста. Из трубы бани валил смолистый, ароматный дым. От самого крыльца начинался овальный подсвеченный лампочками бассейн. Голубая смальта его стенок переливалась, создавая иллюзию глубины. Над подогретой водой поднимался полупрозрачный парок. По другую сторону бассейна высился двухэтажный деревянный дом с изящно изогнутой крышей. Высокий забор окружал строения и с двух сторон далеко уходил в озеро.

У бортика бассейна был накрыт столик с выпивкой и закуской. Две голые девицы нежились в шезлонгах. И, хоть ночь была не слишком теплой, они не зябли. На них светили четыре гигантские инфракрасные лампы на высоких штативах. Толстушка открыла глаза, нервно повела плечами.

— Сколько ждать можно? Мы с тобой скоро поджаримся, как две курицы гриль. Меня колбасить начинает. Подгони их.

— Попробую, — худощавая девица набросила на плечи простыню и шагнула в баню.

В предбаннике было туманно от табачного дыма. Полковник Панкратов с авторитетом Топором сидели за дощатым столом, закутанные в простыни. Перед ними стояла недопитая бутыль вискаря и два захватанных стакана.

— Мальчики, — проворковала худощавая, аппетитно демонстрируя в прорехе простыни непропорционально большой бюст. — Народ к разврату давно готов. Уж климакс близится, а Германа все нет.

Панкратов недовольно уставился на девицу:

— Когда разврат начинать, здесь я решаю. Не видишь, у нас базар?

— Ты же дозу обещал, — в глазах худощавой загорелись нездоровые огоньки. — Сколько терпеть можно? Сдохну.