Плод воображения - Андрей Дашков

Она поймала себя на том, что шепотом разговаривает с собой. Или не с собой? Или с собой как не с собой? Черт, свихнуться можно. Такое впечатление, будто что-то витает в здешнем воздухе. Какое-то дерьмо, парализующее способность трезво оценивать свои действия. И при этом не было ощущения, что ее одурманили. Вино, которое она пила с Каплиным, — это всего лишь вино; тут нечто другое. Легкое опьянение давно прошло. Она словно наблюдала за собой со стороны, причем в данном случае «со стороны» означало — изнутри. Небольшая дистанция порождала иллюзию, что лично ей ничего не угрожает. Это как смотреть фильм и знать, что выйдешь из зала, даже если с главной героиней, которой сопереживаешь, случится непоправимое. Да, выйдешь из зала. Из мертвого города — тоже. Говорят, бояться надо живых…

Вот, наконец, двор, знакомый ей с раннего детства. И тут время понемногу возвращало природе старые долги, но первым делом Оксана подняла взгляд на окна дядиной квартиры. Они были закрыты, стекла целы. Это хорошо; ей не хотелось бы очутиться в комнатах, загаженных птичьим пометом, или еще хуже — облюбованных летучими мышами, чьи стремительные силуэты уже мелькали в темнеющем небе. А как насчет (ха-ха) дядиного трупа? Глупо, девочка, глупо. Так недолго и накликать беду…

Ноги сами понесли ее к подъезду. На закрытой двери кто-то вывел красным мелом и печатными буквами: «Не аткрывай эту дверь». Детей давно нет, а надписи остались. Грустно, хоть плачь. На самом деле ей не было грустно, но зачем-то она стерла надпись ладонью. Это было одно из тех действий, которым не находишь объяснения — ни сразу, ни потом.

Она открыла дверь, миновала темный первый этаж и начала подниматься по лестнице. В подъезде ничем не пахло; сверху доносился шум голубиной возни. Эти привычные звуки успокаивали. Она нащупала связку ключей, которую заранее переложила из сумки в карман. Возвращение спустя полтора десятка лет казалось будничным до серости. А чего она ожидала? Драматических приступов ностальгии? Каких-то особенных воспоминаний? Всё по-прежнему тонуло в дымке, похожей на туман, что стелился над темной рекой времени…

На двери квартиры номер 69 было написано то же самое: «Не аткрывай эту дверь». И, насколько могла судить Оксана, той же самой рукой. Хорошо, что детские игры ее уже не касаются, а то она напряглась бы. Она начала отпирать замки. И, само собой, стерла ладонью надпись.

Оксана открыла дверь и вошла в квартиру. Обстановка прихожей, знакомая ей до мелочей, осталась нетронутой со дня ее последнего визита. Дядя был не из тех, кто гонялся за модой, но и не из тех, кто отказывал себе в добротном уюте — особенно с возрастом. Маска какого-то африканского демона по-прежнему висела на стене. Оксана помнила, как, играя, прятала за ней лицо, а дядя говорил ей: «Осторожнее, моя красавица! Однажды ты можешь поменяться лицами с демоном». Шутил, наверное…

Застекленная дверь, ведущая из прихожей в коридор, была закрыта. На волнистом матовом стекле бархатистыми дюнами лежала пыль, и оттого оно сделалось еще более мутным. Но сначала Оксана завернула в туалет, ощутив острый позыв. Входную дверь она оставила приоткрытой. В туалет едва проникал свет через узкие оконца под самым потолком, и искать унитаз пришлось почти на ощупь. Воды, конечно, не было. Поскорее бы приехали здоровяки из команды. Некоторые из них смотрели на нее так, что становилось ясно: при желании она могла бы получить определенные льготы. И, похоже, подобное желание скоро возникнет.

Она поморщилась, нашла в сумке пакетик с влажными салфетками и вытерла пальцы. Стоило забираться в такую даль… «Не ной, — сказала она себе, — ты еще ничего не видела». Она открыла застекленную дверь и медленно двинулась темным коридором. Дядя отличался педантизмом и, видимо, не изменил себе даже во время исхода — двери в комнаты были аккуратно закрыты. Ее тянуло в его кабинет: если в этой квартире и осталось что-нибудь ценное для нее, то, без сомнения, там.

Она толкнула дверь кабинета, в который падал свет через два больших окна в южной стене и в эркере. Здесь тоже ничего не изменилось… даже фигура за столом. Сколько раз, входя сюда, она заставала дядю за работой. Стол стоял так, чтобы, сидя за ним, хозяин кабинета мог смотреть на город через окна эркера. Вид открывался впечатляющий… Но сейчас Оксане было не до непривычно темной панорамы за стеклами. Страх приковал ее к месту.

Человек, сидевший к ней спиной, точно не был мертвецом — он что-то писал белым гусиным пером, напевая себе под нос какую-то мелодию. Несколько секунд спустя она окончательно убедилась в том, что это не дядя — фигура была низкой и щупловатой. Хотя нет, тело выглядело скособоченным, как будто правая и левая половины принадлежали разным людям… Человек не мог не слышать, как она вошла — если только не был глухим, — и его безразличие казалось ей чуть ли не зловещим. Она словно вторглась в чужой дом, хуже того — в чужое время, где ей не было законного места, и оставалось только застыть в оцепенении, ожидая, когда страх отпустит и всё разъяснится.

И это действительно случилось… но какой ценой.

Человек бросил перо на стол и обернулся к ней. Оказалось, что и лицо его смахивает на какой-то жуткий коллаж, соединивший в себе две половины: левая могла бы принадлежать ее сильно постаревшему дяде, правая — розовощекому юнцу с гладкой кожей и белозубой улыбкой. По отдельности каждое из этих лиц, наверное, было по-своему симпатичным; результат их слияния в противоестественном союзе выглядел кошмарно. Голова получилась несимметричной, словно ее силуэт не слишком аккуратно вырезали ножницами из иллюстрированного журнала. Левого глаза не было. Вернее, почти не было. На дне глазницы что-то поблескивало, словно жемчужина в черной раковине. Оксана могла бы поклясться, что это миниатюрный кукольный глаз. Но эти «недостатки» не казались последствиями странной болезни, ранения или врожденного уродства, да и сама чудовищная пародия на двуликого Януса, очевидно, не чувствовала себя ущербной.

— Наконец-то, — произнес человек чуть ли не по слогам, — я тебя заждался.

Он взял со стола что-то, напомнившее ей сначала дохлое животное. Оказалось, что это маска, сохраняющая форму, словно застывший воск, и пугающе похожая на человеческое лицо. Оксана не сразу узнала это лицо — возможно, дело было в отсутствии глаз. Сквозь прорези она на мгновение увидела ухмылку — белые зубы юнца справа и часть дядиных протезов слева.

— Что смотришь? — спросил «Янус» всё так же медленно, будто с трудом подбирал слова. — Я еще расту…

А маску она узнала немного позже, когда человек встал и приблизился к ней вплотную со словами:

— Пришло время меняться, моя красавица. Примерь-ка вот это.

Всё ее внимание было приковано к маске, и, возможно, поэтому она не сразу заметила в другой его руке раскрытую опасную бритву.

21. Елизавета в саду

Едва одетая женщина стояла в саду, по колено утопая в густой влажной траве. Несмотря на холод, которым тянуло от земли, она не двигалась уже очень долго. За это время тонкий полумесяц народившейся луны успел заметно сместиться вправо от колокольни, которая возвышалась над крышами и верхушками деревьев.

Елизавета поступила так, как велела ей Лада. Отошла от церкви ровно настолько, чтобы балкон скрылся из виду, и направилась к первому попавшемуся на глаза дому. Здесь она просидела до глубокого вечера, глядя на облупившиеся стены и разбитое зеркало. Неудобств и окружающего уродства она не замечала. Ей было всё равно, где и на чем сидеть.

В одиннадцатом часу двое из «обслуживающего персонала» — мужчина и женщина — приехали на микроавтобусе и занесли в комнату компьютер, баллон с питьевой водой и двухдневный сухой паек. Они не обменялись с Елизаветой ни единым словом. Потом она снова осталась одна.

В начале двенадцатого Лиза открыла ноутбук и послала сообщение своему «хозяину». Без четверти двенадцать получила приказ. После того как в полночь отключили электричество, находиться в доме стало невыносимо. С тех пор она, подобно статуе или привидению, торчала в саду. Это не противоречило приказу. Пока не противоречило.

У нее появилось время всё обдумать. Ну что же, она хотела уйти от мужа — и вот она свободна. Правда, найти ее не составило бы труда, достаточно включить телевизор и посмотреть репортаж о проекте. Она получила фору лишь потому, что ее благоверный всю последнюю неделю провел в Дубае с какой-то шлюшонкой. Впрочем, крепкие парни, которые охраняли Периметр, вселяли надежду на то, что здесь он до нее не доберется, несмотря на свои связи, деньги и «референтов по особым поручениям».

В будущее она не заглядывала, там всё было подернуто мраком. Она привыкла жить одним днем, иногда — одним часом. Может быть, поэтому она не ощущала уходящего времени. Сейчас главным для нее было снова почувствовать себя человеком, а не боксерским мешком, обернутым в дорогие тряпки, и не куклой, чьи желания и потребности абсолютно ничего не значили.