Девятный Спас - Анатолий Брусникин

Опять он стоял перед зеркалом. Глядел на себя, ибо ни от кого иного подсказки всё одно не будет.

Сбоку, на стене, бился и трепетал огонек свечи, и от этого лицо в зеркале представало то темно-пятнистым, будто у полуразложившегося мертвяка, то золотым, как у латинского бога Юпитера, что отчеканен на кубке, который недавно поднесли правительнице цесарские послы.

Выбор у ближнего стольника был примерно такой же: либо в гроб пасть, либо на гору Олимпий взлететь.

Обычный слабый человек при полном крахе всего тщательно продуманного предприятия теряется духом и гибнет.

Человек особенный, настоящий, не сдается никогда, ибо знает, что всякое поражение можно обратить в победу. Если воз, на коем ты ехал, перевернулся вверх тормашками, встань с ног на голову и ты. Погляди на дело противуположно.

Что бы мог получить ближний стольник Зеркалов от Софьи, если б всё по её вышло?

Пожаловала бы окольничьим, ну вотчинкой бы одарила. Большого хода Автоному не вышло бы — Васька Голицын не потерпел бы. Он ведь, черт гладкий, сразу примчался б, как только нарышкинскому мятежу конец. И царевна его простила бы, она Ваське всегда прощает. Тем более он ныне не просто полюбовник, а ее дочери отец.

Так или иначе, власть существующая на благодарность шибко щедра не бывает. Потому что привыкла быть властью. Куда обильней может наградить власть новорожденная, робкая, в себе не уверенная. Ничего не пожалеет для человека, который поможет ей на ноги встать.

Додумать до сего места было самое трудное. Дальнейшее прыткий ум Автонома Львовича скорёхонько выстроил.

Бочки с золотом Петру выдать — это обязательно. Такое великое подношение сторицей вернётся.

Второе: Софьину выблядку в Троицу представить, с собой, Авдотьей и Яшкой во свидетелях. Эх, жаль, Срамной с повивальней поспешил! Ну ничего, Нарышкиным и троих очевидцев будет довольно, чтоб упозорить блудную царевну. Не поднимется после такого Софья уже никогда.

А самое главное — икону передать. У кого в руках Девятный Спас, тот на Руси и государь.

Ей-богу, быть за такое Автоному при новой власти в первых людях. Не окольничьим, не думным дворянином пожалуют, а прямо боярской шапкой. Приказным дьяком тоже бы неплохо!

Перед важным деянием Зеркалов, бывало, подолгу колебался, и так вертел, и этак. Но уж если что решено, не медлил.

Вызвал к себе Яху, объяснил, что нужно делать. Для верности велел повторить — всё ль запомнил и понял. Оступки допускать нельзя, ведь их только двое.

Сначала запрягли Авдотьину колымагу, подогнали ко дворцу сзади. Княгиню с люлькой поместили внутрь.

— Никшни, не то пропадешь, — припугнул сестру Автоном.

Пошел на соседний двор, где под охраной полуполковника Мишки Розанова содержалась телега с казной и золоченый возок иконный.

— Михайло, государыня желает до свету выехать, неприметно. Прикажи обе повозки запрячь, в проулок выведи и караул приставь. По два человека, не боле, но чтоб самые лучшие.

— У меня все лучшие, — отозвался полуполковник, ничего не заподозрив. Знал, что Автоном Львович у царевны в доверенности.

— Прочих построй с другой стороны. Улицу перегородить, никого не пропускать. Так надо.

А Розанову что — его дело стрелецкое. Приказали — исполняй и не думай.

В скором времени во дворе стало пусто. Всю стражу полуполковник за главные ворота увел. Телега с возком выехали через малые врата в глухое заднеулье.

Стольник следом. Походил взад-вперед, головой недовольно покачал.

— Нет, так негоже. Царевнина колымага посередке встанет. Ну-ка, вы двое, телегу вперед отгоните, шагов на полста. А вы тут оставайтесь.

Сам тоже остался. Когда убедился, что передней повозки по темноте уже не видно, велел обоим караульным рядом встать. Одному поправил пояс с саблей. Другому — шапку.

— Глядите в оба, братцы. Преображенцы потешные с Троицы налетят — шутить не станут.

Чернобородый стрелец, на полголовы выше немаленького стольника (в Стремянной полк только богатырей берут), пробасил:

— Цыплята они, мелюзга петровская. Плюнуть да растереть…

Для наглядности и правда плюнул — на бородище повисла нитка слюны.

Автоном ему ласково рот вытер, да и зажал ладонью. А другой рукой воткнул в сердце нож.

Ко второму караульному сзади из тьмы подкатился Яха, ударил в какое-то такое место, что детина и не пикнул.

Бердыши стольник подхватил, чтоб, упав, не брякнули. А в остальном шуму вышло немного. Опять же на улице, по ту сторону двора, целая сотня топотала, оружьем гремела.

В общем, почин вышел хороший. Спешить только надо было. Икону в плоском кипарисовом коробе Автоном вынул непочтительно, даже не перекрестившись. Не до того. И скорей вдоль забора, к передней повозке. Там тоже быстро управились, в два ножа.

Перед тем как сунуть короб под рогожу, к бочкам с золотом, Зеркалов всё-таки не удержался, слюбопытствовал. Что за Спас такой? Ведь отдашь Петру — больше не увидишь никогда. Открыл створки, и во тьму будто пролилось тихое сияние.

Светлый Спасителев Лик глядел на Автонома Львовича ясными мерцающими очами — строго, а в то же время и жалостливо, будто прозирал всю дальнейшую стольникову судьбу и заранее ей печалился.

Зеркалов заежился от побежавших по коже мурашей, побыстрей захлопнул ставенки. Богу Божье, а нам, грешным, своё.

— Трогай!

Они выехали из Воздвиженского в кромешной тьме. Не шляхом, а проселком, что вел через поле к дальнему лесу. Автоном правил колымагой, Яхе доверил драгоценную телегу, где и злато, и Спас.

Расчет у Зеркалова, как обычно, был в несколько ступеней, с лишним бережением.

Верней всего хватятся повозок не скоро, а если и хватятся, то решат, что ближний стольник по царевниному наказу увез куда-то икону с казной. Мертвецов Яха за ноги в бурьян утянул, скоро не сыщутся.

Софья, если верить Срамному (а он в таких вещах толк знает), очнется не скоро и будет слаба-слабешенька. Пока сообразит, что её обворовали, всё самое драгоценное увели, — это ещё сколько времени пройдет. Что ей останется делать? Только в Москву поворачивать.

Но всех этих соображений Автоному Львовичу показалось мало. А что если быстро хватятся?

Или Софья в себя придет, станет звать, а нет никого? Да всполошится, да погоню отрядит?

Или под разъезд угодишь? Меж Воздвиженским и Троицей, ночь-не-ночь, много дозоров шастает, с обеих сторон. В таком большом деле на авось нельзя.

Всё это умом проницая, выбрал стольник дорогу дальнюю, зато безопасную.