Сгоравшие заживо. Хроники дальних бомбардировщиков. - Иван Черных

— Товарищ майор! Товарищ майор!

Меньшиков открыл глаза. Его тормошил водитель:

— Пора, товарищ майор, на аэродром…

У КП Меньшикова поджидал инженер полка майор Баричев, пропахший бензином и маслом, в замусоленном комбинезоне, неумытый, усталый. Но доложил бодро: шесть бомбардировщиков уже подготовлены к полетам, еще четыре будут готовы к двенадцати часам. С остальными дело обстоит хуже — требуется замена деталей, более серьезный ремонт. Надеется, к вечеру машины четыре отремонтируют. И извиняюще попросил:

— Разрешите, товарищ командир, на шестнадцать человек летного состава оставить расход на завтрак на десять часов. До пяти утра они помогали техникам. — И, заметив на лице майора неудовольствие, пояснил: — Это их личная инициатива, привел ваш воздушный стрелок старшина Королев. Сказал, что успеют отдохнуть. В общем, убедил.

— Только воздушные стрелки помогали? — Меньшиков думал уже о Туманове: если окажется, что ночью он был на аэродроме, Петровского не убедят никакие доводы.

— И стрелки-радисты.

У Меньшикова отлегло от сердца.

— Разрешаю.

28/VI 1941 г. Боевой вылет с бомбометанием по танковой колонне в районе Броды…

(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)

Бомбардировщики, как и в первом боевом вылете, шли плотным правым пеленгом, звено за звеном. Группа на этот раз была небольшая, всего девять машин, и вел ее заместитель командира полка по политчасти майор Казаринов. Правда, теперь в каждом самолете было по два стрелка. В нижний люк удалось установить крупнокалиберный пулемет 12,7 мм. И погода благоприятствовала: кругом расстилались мощные кучевые облака, высокие белоснежные горы, и бомбардировщики летели между ними, как по ущелью, часто меняя курс, чтобы не влезть в зону невидимости и болтанки. В «окна» просматривались зеленые квадраты полей, узкие речушки и озера, белые украинские хатки под соломенными крышами с неизменными палисадниками, сараюшками, огородами. И эти хатенки, палисаднички, сараюшки казались такими уютными, милыми, умиротворяющими, и не верилось, что где-то совсем недалеко полыхает огонь войны.

Александр Туманов летел во втором звене лейтенанта Дмитрия Захарова замыкающим. Ведущий хорошо выдерживал скорость, курс и высоту, и ведомым не составляло большого труда держать строй: Александр отрегулировал управление триммерами с такой точностью, что бомбардировщик не требовал усилий, и летчик лишь держал руки на штурвале.

Когда Гордецкий рассказал Александру о разговоре Меньшикова с Тулиновым (а ему доверительно шепнул дежурный по аэродрому лейтенант Тенадзе), Александра охватили гнев и отчаяние. Хотел пойти к Петровскому и все выложить о себе: пусть делают с ним что хотят, судят его или милуют, но пусть знают — совесть его перед Советской властью чиста.

Гордецкий, заметив на лице друга злую решимость и поняв, что он может в горячке наделать глупостей, успокаивающе ткнул его в бок.

— Не кипятись и не переживай преждевременно. Петровский — не пуп земли, Меньшиков не особенно-то послушался его. Так что полетаем еще…

И вот они летят. Меньшиков — настоящий командир и добрейшей души человек. Другой на его месте вряд ли стал бы конфликтовать с оперуполномоченным, тем более что Александр и Гордецкий действительно были виноваты и заслуживали наказания. Надо во что бы то ни стало оправдать доверие командира. Он, Туманов, имеет право на все — на подвиг, на гибель, на возвращение тяжело раненным, не имеет права лишь попасть в плен… Нет, и погибнуть он не имеет права.

Облака стали редеть, до фронта оставалось не так уж далеко, и опасность встречи с фашистскими истребителями с каждой минутой возрастала. Командир группы качнулся с крыла на крыло — «Сомкнуть строй!». Александр продублировал команду по переговорному устройству:

— Усилить осмотрительность, подходим к линии фронта.

— Смотрим в оба, командир, — бодро отозвался стрелок-радист сержант Рыбин, уже обстрелянный над Румынией и сбивший там «мессершмитт». Стрелком с ним летел его друг механик по вооружению младший сержант Иван Гайда, тихий и застенчивый украинский паренек, по-крестьянски неторопливый и рассудительный. Когда объявили о записи желающих в стрелки, Гайда с полчаса ходил вокруг самолета, кусая в задумчивости губы. Решиться помог ему Рыбин.

— Не бойся, ты ж со мной будешь, а меня «мессеры» как огня боятся.

И Гайда написал рапорт. Но как он поведет себя в бою? Бодрый голос Рыбина несколько успокоил Александра: рядом с ним Гайде стыдно будет дрейфить.

Небо почти совсем очистилось от облаков, лишь вверху, на большой высоте, тонкой паутиной тянулась с запада на восток перистая зыбь да внизу, тысячи на две, встречалась еще отдельная размытая кучевка. В таких облаках не спрячешься.

Еще минут через пять Александр заметил на опушке леса танки. Они прятались под деревьями, вокруг суетились бойцы, укрывая машины ветвями, маскировочными сетками. Танков было немало, не менее пятидесяти, и Александр порадовался: есть, есть у нас танки, и здесь фашисты не пройдут торжественным маршем.

Но вскоре радость начала гаснуть: внизу тут и там пылали дома, вспыхивали разрывы снарядов. Фронт. Земля исполосована ломаными линиями траншей, видны пушки, разбитые машины, танки…

По курсу полета бомбардировщиков чуть выше повисли белые облачка — ударила зенитная артиллерия. Майор Казаринов начал противозенитный маневр — перевел бомбардировщик в набор высоты с отворотом вправо. Ведомые последовали за ним. Огонь зениток переместился вправо, а группа уже со снижением уходила влево. И все-таки разрывы снарядов приближались, полыхали то слева, то справа, то перед самым носом бомбардировщиков.

«А вот в такой ситуации плотный строй ни к чему», — подумал Александр и машинально крутнул штурвал вправо, пытаясь удержать вздыбившуюся вдруг машину, брошенную взрывной волной к левому ведомому. Снаряд разорвался совсем близко, под правым крылом, и, несомненно, натворил бед. Моторы, правда, никаких признаков неисправности пока не подавали, работали ровно и одноголосо, но Александра это не успокоило. Он глянул на приборную доску и увидел, как дергается, будто в предсмертной агонии, стрелка манометра масла правого мотора. Дернулась несколько раз и затихла на нуле. Видимо, перебита маслосистема. А без масла мотор долго не протянет.

Так оно и случилось: температура головок цилиндров быстро стала расти. Туманов убрал газ, выключил мотор, а питание левого мотора переключил на правую бензосистему, чтобы скорее опустошить бензобаки из правого крыла и облегчить его. Передал по радио ведущему: