Юность, 1974-8 - журнал «Юность»

— Вот она, моя подружка, с которой столько всего вместе пережили. — Раскрыв футляр, Витвит показал Диме свою скрипку. Вынул смычок, поцеловал его. — Мой друг, — сказал. — Самый верный, самый неподкупный…

Все это было, возможно, и трогательно, но все-таки смешно.

Однако больше всего Диму удивила четвертинка водки, стоявшая на столе, а рядом с ней лист бумаги, на котором крупными буквами было написано:

«С приездом, Виталий Витальевич! Добро пожаловать, маэстро!»

Дима удивился и обрадовался за старика. Стало быть, он не так уж одинок, кто-то ждет его, поздравляет с приездом?

Он спросил:

— От кого это?

— От меня самого, — ответил Витвит и, глядя в недоумевающие глаза Димы, безмятежно пояснил: — Я так всегда пишу себе, если уезжаю. А приеду, погляжу — вроде, кажется, и в самом деле кто-то меня ждет.

Витвит взял скрипку, припал к ней щекой, тщательно протер струны. Осторожно провел смычком по струнам. И начал играть.

Дима не был силен в музыке и потому не смог бы сказать, как играл Витвит, хорошо или плохо. Да он и не очень слушал его. Все время глядел на лист бумаги, где были написаны слова, которые сразу же запомнил наизусть.

Витвит играл, полузакрыв глаза, видно, наслаждался знакомыми звуками, близостью скрипки, прижатой к его щеке и ставшей, наверное, оттого теплой.

А Диме внезапно захотелось увидеть отца, маму, ощутить привычный дух дома, родной семьи…

Что за страшная штука одиночество!

И он сказал намеренно резко:

— Ладно, пойдемте, нам пора в консерваторию…

Теперь Витвит снова у них на даче.

Они все вместе сидели на веранде, пили чай.

Отец подчеркивал, что Валя ему нравится. Порой Диме казалось, будто он это делает специально для Димы, понимая, как это приятно сыну. А вот Валя, ему думалось, чувствовала себя в их доме немного стесненной, больше молчала. Дима уверял, что мама и папа полюбили Валю, она, посмеиваясь, возражала: «Так уж и полюбили…»

Пили чай, слушали беседу отца и Витвита.

— Так о чем же вы вещали, маэстро? — спросил отец.

Он обычно называл Витвита «маэстро», и старик, как видно, принимал это прозвище всерьез.

— О Сальери. Перед смертью Сальери признался, что отравил Моцарта. Об этом свидетельствуют дневники его современников. И вот, представьте, ни один оркестр мира никогда, ни в одной стране не соглашался исполнить хотя бы одно произведение Сальери. Такова была месть музыкантов тому, кто погубил гения.

Витвит был заметно взволнован. Рисуясь, картинным жестом тряхнул седыми волосами.

— Старик распустил перья перед тобой, — шепнул Дима Вале.

Валя недовольно нахмурилась.

— Перестань… — Встала из-за стола. — Уже поздно, мне пора.

— Я провожу тебя, — сказал Дима.

Они дошли до реки, перебрались по мостику на другой берег. Река блестела под луной, обычно узенькая, незамысловато ровная, она казалась сейчас, поздним вечером, загадочной; знакомые деревья над ней словно бы выросли, таинственно шелестя ветвями.

— Скоро осень, — сказала Валя. — Все хорошее быстро кончается, вот и лето тоже кончается…

— Слушай, — начал Дима, — давай завтра с утра пойдем в Соколовский лес, там, говорят, уже грибы появились…

— Завтра я уезжаю.

Ему показалось, что он ослышался.

— Ты? Уезжаешь? Но почему? У тебя же еще отпуск не кончился. И почему только сейчас об этом говоришь?

— Мы с Нюсей поссорились. А прежде я не хотела говорить, потому что не хотелось тебя заранее расстраивать…

— Почему вы поссорились?

— Я ничего не умею скрывать. Нюся. как видно, обо всем догадалась. А я и не хотела врать, и вообще не люблю врать. Она пристала ко мне, скажи правду, ты видишься с Димой? Ну, я ей и сказала: да, вижусь, он и сам этого хочет…

— Молодец! Хорошо сделала, что так ответила. Ведь это правда.

— А она начала ко мне все время придираться: то не так, это не так, подкалывает меня то и дело, а мне это все уже вот… — Валя провела ребром ладони по горлу. — Нюсе кажется, что все от нее без ума с первого взгляда… Скажи, а ты мог бы в нее влюбиться?

— Никогда в жизни!

Валя улыбнулась.

— Тише, не кричи, я тебе и так верю.

Рано утром, когда все еще спали, Дима был уже на ногах. Наскоро умылся, выпил стакан молока, побежал к калитке. Отец выглянул в окно.

— Ты куда, Дима?

— Валю провожаю, она уезжает сегодня.

— Ты с ней в Москву едешь?

— Да, я дам ей ключ, она у нас поживет пару дней, пока не достанет билет.

— Ну-ну, — сказал отец. — Вечером приедешь?

— Да, — сказал Дима, — постараюсь.

— Передай Вале привет от нас.

— Есть, передам.

Валя ждала его в березовой роще, по дороге на станцию.

— Небось, не спал всю ночь? — спросила. — Боялся, что без тебя уеду?

— Чего мне бояться? — в тон ей ответил Дима. Вынул из кармана ключ, подбросил его на ладони. — Куда ты денешься без меня и без ключа? — Взял из ее рук небольшой брезентовый чемоданчик. — Пошли быстрее, скоро поезд.

Только успели взять билеты, как вдали послышался гудок электрички.

— Что будем делать? — спросил Дима, когда они сели в вагон.

— Оставлю у тебя чемодан и поеду на вокзал за билетом.

— Поедем, — поправил он ее.

— Хорошо, поедем.

— Поживи у нас хотя бы неделю.

— У меня уже денег нет.

— Возьми у меня. Сколько тебе нужно? Я попрошу у папы, он мне никогда не отказывает. У него, кстати, завтра получка.

— Не люблю ни у кого просить, — сказала она, — и давай больше не будем об этом.

— Ну, хорошо, а на билет у тебя есть?

— На это я с самого начала отложила.

— Я думал, мы друзья, нам нечего стесняться друг друга. Если у тебя нет, я тебе помогу. Если мне надо будет помочь…

— У тебя всегда все будет, — перебила она его. — Ты меня с собой не сравнивай.

— Какая ты все-таки! — с упреком проговорил он.

— Ладно, не сердись. Я что-то не то сказала, но ты не сердись.

Помолчали, глядя в окно вагона.

— Расскажи что-нибудь, — попросила Валя.

— Что тебе рассказать?

— Что хочешь. Ты куда-нибудь ездил прошлым летом?

— Ездил с папой в Каунас. Это в Литве. Мы много ходили, каждый день с утра куда-нибудь отправлялись. Мне там особенно запомнилась одна небольшая корчма…

— Что такое корчма?

— Такой ресторан или погребок, называй как хочешь. Деревянные столы, свечи, на окнах решетки, на стенах скрещенные мечи. Я, как вошел туда, говорю папе: «Мы с тобой сейчас вроде как в романе Вальтера Скотта».

— А это кто такой?

— Был такой писатель. Шотландский. Ты не читала?

— А что он писал? Назови хотя бы одну книгу.

— «Айвенго». Не помнишь?

— Нет. Ты же знаешь, я вообще мало читала, куда меньше, чем ты.

Ее правдивость, лишенная какой бы то ни было рисовки, все сильнее покоряла Диму. Настойчиво, изо дня в день он открывал в ней только одно хорошее.

Ему хотелось сказать ей такие слова, которых еще никто никогда не говорил, сказать о том, как сильно он ее любит, но он не знал, как начать, и поцеловал ее в ухо.

— Перестань, ты что, с ума сошел?

— Здесь же никого нет!

— Все равно так нельзя, понял?

— Понял. Больше не буду.

Поезд остановился.

За окнами была Москва.

Над площадью трех вокзалов уже вовсю светило солнце, было жарко и душно. Валины каблуки врезались в мягкий, тающий от жары асфальт, оставляя крохотные ямки.

— Почему ты все время глядишь на мои ноги? — спросила Валя.

— Твои каблуки ввинчиваются в асфальт, словно дорожные шахматы в доску.

— Жарко. Зачем я только туфли на каблуках надела?

— Сейчас приедем домой, снимешь.

В троллейбусе Валя прошла вперед, Дима остался позади, оторвал два билета. Валина голова виднелась около передней двери.

«Вон стоит самый мой любимый человек, — подумал Дима, глядя на Валин затылок. — Как много здесь всяких людей, и все чужие, я никого не запомню, и меня никто не запомнит, и только она одна — самая любимая, самая необходимая мне». Могло же случиться совсем по-другому, и они никогда не встретились, если бы он не пошел в тот раз на стадион. Теперь уже и не вспомнить, почему это ему захотелось пойти на стадион, но если бы он туда не пошел…

Неужели могло так случиться, что они никогда не усидели бы, но узнали друг друга?..

Витвит умер неожиданно, субботним вечером. Несколько дней назад он приезжал на дачу, и они с Димой ходили по грибы.

Молодая осень уже позолотила верхушки деревьев, и, хотя день был пасмурный, серый, казалось, на деревьях застыл солнечный луч, потому что листья наверху были сплошь золотые, время от времени они слетали на землю, медленно кружась в воздухе. В лесу пахло грибной сыростью, грибов было много, под каждым кустом, под соснами и березами прятались их крепенькие, разноцветные шляпки.