Мальчики из блокады (Рассказы и повесть) - Александр Крестинский

Вначале на Гнома это подействовало - он, словно нехотя, намазывал хлеб маслом... Потом, крадучись, вытащил банку...

Рейкина, простив ему слабость, продолжала опекать его с прежней слоновистой настойчивостью.

После случая с миной нас с Гришкой чуть не выгнали. О это многозначительное "чуть"! Сколько раз грозили нам исключением, отправкой в город - сколько раз! Но ни разу угроза эта не была приведена в исполнение. Город был под непрерывными бомбежками и обстрелами, и не для того нас сюда привезли, чтобы вдруг, пусть даже за серьезный проступок, отправить обратно под вражеский огонь. Мы прекрасно понимали символический смысл этой угрозы, но делали вид, что относимся к ней серьезно, - как будто и мы, и воспитатели наши играли в какую-то странную игру, где все договорились скрывать истинный смысл вещей.

На очередном разборе крайнюю меру заменили более мягкой - нас постановили расселить. Мне приказали перебираться к Гному.

Сейчас я думаю, что воспитатели вовсе не хотели унизить меня переселением в Гномов чулан, тем более что с его легкой руки комната стала вполне обитаемой. После того вечернего разговора с Гномом один на один Анастасия Власовна оставила его в покое.

Я старался представить себе, о чем они там говорили после ужина в кабинете Анастасии Власовны. Но если после этого разговора она позволила себе оставить его в "пещере", если она не применила к нему крутых мер, если не испугалась, что к ней может привязаться неожиданная комиссия, значит, разговор у них с Гномом был серьезный и важный, и не только для него, но и для нее, старой учительницы, пережившей многие педагогические моды и оставшейся верной здравому смыслу и естественным движениям души.

Гришка считал: покажи характер и никуда не уходи. Надоест - отстанут. И я послушался, но на следующее утро пришла Анастасия Власовна и сказала глухо, в сторону:

- До обеда не переедешь - матери напишу.

Когда я переступил порог Гномовой комнаты, увидел его приветливое лицо и услышал такой не мальчишеский мелодичный голос: "А я тебе уже место освободил..." - я даже сплюнул от злости. Нужна мне его забота!

На ком было сорвать раздражение? Конечно, на Гноме. Я и оправдать себя мог легко, если б захотел. Тогда в моих глазах несоответствие Гнома всем нашим мальчишеским понятиям и нормам, его неловкое выпячивание из общего ряда само по себе служило достаточным основанием для обвинения его во всех моих бедах.

- Сарай, - презрительно сказал я, оглядев голые дощатые стены (в других комнатах были хоть старенькие, да обои). - Не видно ни фига. Ослепнешь тут...

- Разве темно? - искренне удивился Гном. - Нет, сейчас не темно. А вечером свет зажжем, я лампочку хорошую достал.

Он огляделся в своем жилище, как бы приглашая меня познакомиться с ним повнимательнее. Невольно вслед за его взглядом я прошелся по стенам. Там были прибиты картинки из "Огонька" - портреты каких-то героев, фотографии - ястребки в небе, морская пехота идет в атаку, старый чабан в высокой шапке провожает сына на фронт...

Слева от окна в глубокой косой нише, где потолок под углом сходил на нет, стояла Гномова койка, аккуратно прикрытая серым солдатским одеялом со штампом "ноги". Рядом, на стуле - книги.

Светлей всего было у стены, противоположной окну. Я сказал:

- Здесь койку поставлю.

- Здесь, здесь, - заторопился Гном радостно, - тут хорошо, светло!

- Светло! - усмехнулся я и вспомнил: "А я тебе место освободил..." Значит, его койка раньше тут стояла. Я разозлился: - Вот что, Гном, вали обратно, мне подачек не надо.

- Да что ты, что ты! - Гном засуетился, покраснел. - Это так, пока, потом поменяемся, по очереди будем, ладно?..

Он как бы услужливо предлагал лазейку для моего самолюбия "пока...".

- Ну ладно, если пока, - проворчал я, а сам подумал: "Раз ты дурак, пусть тебе будет хуже..."

У Рейкиной на этот счет было свое мнение. Она ворвалась в комнату ("Стучать надо", - сказал я. "Еще чего!" - ответила Рейкина), увидела мою койку на месте Гномовой и зашипела:

- Это еще что? Димка, я его сейчас вышвырну!

Гном подошел к ней и тихо проговорил:

- Не надо, Галя. Видишь, его наказали...

- Исусик несчастный! - закричала Рейкина и хлопнула дверью. Тут же она вернулась: - Рубашку не надевай, я очередь за утюгом заняла!..

- Санчо Панса, - сказал я презрительно, когда она ушла.

- А тебе не нравится Санчо Панса? - серьезно спросил Гном.

Конечно, он мне нравился. Но не мог же я сказать этого Гному. Я выругался - обида душила меня.

Кто-то встал у нашего окна, заслонил свет, крикнул:

- Эй, гномишки, как делишки?!

Вот так. Я презирал Гнома, я был по ту сторону ч е р т ы, с ними, а им уже наплевать на меня, они уже зачислили меня в "гномишки"...

Я взглянул на Гнома и увидел по его лицу (хотя он и прятал глаза), что он все понимает, жалеет меня, боится показать свою жалость и мучается этим...

- Здесь прохладно, - сказал он, - на улице жара, а здесь хорошо, верно?

- А мне наплевать! - заорал я. - Наплевать! Понял? Я в этой яме жить не хочу! И не буду! Понял?..

...Я обиделся на весь мир, и на Гришку в первую очередь. Почему не его, а меня переселили? Почему?!

Обида накатывала волна за волной, и я забывал свои прежние чувства: желание быть на равных с Гришкой, стыд за мою роль помоганца... Теперь в порыве обиды я готов был все валить на Гришку. Со мной поступили несправедливо - так я считал. А Гришка от меня отвернулся - это ясно.

Я мучил себя, представляя нашу светлую комнату с окном на залив, откуда вечером, в темноте, видны были мрачные всполохи огня в стороне, где город.

За Гришкой всюду бегал теперь, забыв свою лень, Вовка Углов. Вовка подмигивал мне при встрече, - дескать, у нас тут такое... Он словно носил за Гришкой мешок его секретов.

"Значит, никакой дружбы не было, - думал я, - просто жили рядом, вот и все..."

Сначала я избегал Гришки, потом не выдержал, подошел к нему. Взгляд его был холоден, безразличен. Мне бы опомниться, уйти, а я сказал что-то вроде: "Чего злишься?" Глупее и унизительнее придумать нельзя!

- Я? Злюсь? - он усмехнулся. - С чего ты взял?

Тут меня понесло:

- Значит, не дружим больше, да?

- С тобой-то?.. Характера у тебя маловато. Приказали - ты и лапки кверху.

- Зато у Вовки характер.

- Вовка солдат. От него больше не требуется.

Я не нашелся, что ответить. В том, что сказал Гришка, была и правда и неправда, как раз в том сочетании, которое ранит больней всего...

Я не спал по ночам, я чуть не плакал, я обдумывал планы мести и тут же отбрасывал их один за другим, потому что Гришка был неподвластен моей мести. И получалось так, что я по-прежнему вымещал свои обиды на том, кто был рядом, кто был слабей меня, - на Гноме.

Когда он хотел читать - я тушил свет. Когда он хотел спать - я зажигал свет и лениво листал какую-нибудь книжку, хотя глаза мои слипались. Когда он закрывал окно - я открывал его. И наоборот.

Особенно распалялся я при свидетелях. Мы были отверженные, с нами не считались. На наше окно садились, заслоняя свет, походя кричали: "Гномики, ку-ку!" Гном все терпел, а я кипел от злости. Мне казалось ужасным, ужаснее, чем развал моей дружбы с Гришкой, быть "гномом", ходить в "гномах". Я старался, чтоб все видели, чтоб все слышали, как я презираю Гнома. Чтобы все знали: если мне приходится жить здесь, это еще не значит, что мы с ним кореша. Стоя у окна, я балаганил, я созывал зрителей, я предлагал им вместе поиздеваться над Гномом. "Спешите! - кричал я. Скорей сюда! Гном в пещере! Последний гном! Спит на хлебных корках!.."

Гном молчал. Меня пугала его неуязвимость. Я ненавидел его за нежелание взорваться, возмутиться, броситься на меня с кулаками.

Какие там кулаки! Он был полон доброжелательства, он хотел общаться, он был рад, что не один теперь...

Говорит мне вечером:

- Как ты думаешь, что с Землей будет?

- Что-о?! - В эту интонацию я вкладываю все пренебрежение к нему, ко всем его вопросам, настоящим и будущим.

- Как что? - волнуется он. - Смотри: воду выкачивают, нефть, уголь, железо берут...

- Ну? - подначиваю я его насмешкой. Он ее не замечает.

- Так ведь пустая когда-нибудь станет. Одна скорлупа останется! Что тогда?

- Дурак ты. Ничего особенного не будет.

- Нет, будет! - Голос его понижается до шепота. - Масса меньше станет!

- Ну, меньше, - соглашаюсь я нехотя.

- Значит, изменится орбита, - говорит Гном, - а если орбита изменится, всем хана. Наступит всеобщий мрак и лед.

- Трепотня!

- Да нет, это серьезно! Очень серьезно! И знаешь, есть выход!

- Какой?

- Надо накачивать пустоты каким-нибудь газом.

- Ай да голова!

- Только вот не знаю каким. Газ взорваться может...

Я издеваюсь над ним, а сам думаю с завистью: "Черт, откуда у него все это в голове?.."

- Куда вы, куда?! Здесь нет ничего! Миленькие, не трогайте! Руки обжег, руки, у-у-у-у, задымились... Пустите меня, ну, пустите, здесь мертвые все, я не хочу, пустите... сахар, сахар, сахар... это не лед, это сахар, кусочек отколи, кусочек...