Третий ключ - Татьяна Корсакова

Все ж таки я не выдержал, рванул ворот сорочки так, что посыпались пуговицы, захрипел, точно сам погибал от удушья.

– Иван Александрович, друг сердечный, ну что же вы? Вот выпейте-ка! – На плечи легли мягкие ладони Ильи Егоровича, а перед носом появился стакан с чем-то едко пахнущим. – Выпейте, выпейте, сейчас полегчает. Мы понимаем, как дико все это звучит, но по-другому никак. И, ежели что, вы не говорите никому, выберите нескольких верных людей из прислуги, чтобы могли за Оленькой ухаживать да не болтать лишнего. Ну и меня, конечно же, сразу кликните. Уж вместе мы с Божьей помощью как-нибудь справимся.

А и то верно! Пусть Ульяна за Оленькой присматривает, эта точно лишнего не сболтнет. Даст Бог, и не будет больше этих приступов...

Мелкий гравий неприятно поскрипывал под ногами, брызгал из-под подошв каменной крошкой.

– Черт! Надо будет распорядиться, чтобы заасфальтировали! Каблуки можно сломать! – Люся, покачиваясь на своих высоченных шпильках, чертыхалась всю дорогу от главного здания до подсобных строений, но не отставала, крепко держала Михаила за руку. – Свирид, ну на хрена тебе эти статуи? – спрашивала она, как заведенная.

– Посмотреть хочу. – Несмотря на выпитые таблетки, головная боль не проходила, и каждый шаг отдавался в его черепной коробке набатным звоном.

– А что там смотреть?! Хреновины зеленые! Я бы, знаешь, что? Я бы их на переплавку от греха подальше. Или в металлолом.

– Люсь, помолчи, – Михаил в раздражении мотнул головой и тут же об этом пожалел: боль сделалась нестерпимой.

К счастью и огромному его облегчению, бывшая замолчала, только буркнула что-то злое себе под нос.

Дверь, ведущая в мастерскую, была заперта изнутри, пришлось стучать в железные ворота и болезненно морщиться от каждого удара.

– Иду я, иду! Кто там такой нетерпеливый?! – наконец послышалось из недр мастерской.

Лязгнул засов, и в открывшемся дверном проеме показался щурящийся от яркого солнечного света Степаныч. Одет он был не в привычные парусиновые брюки и вручную расшитую косоворотку, а в изрядно замызганную спецовку, а в прижатой к груди руке держал ветошь.

– Миша? – широкое лицо Степаныча расплылось в улыбке. – Когда приехал?

– Да вот час назад. – Не дожидаясь приглашения, Михаил переступил порог. В мастерской было относительно прохладно, пахло древесной стружкой и еще чем-то едким, похожим на химреактивы. – У вас тут прямо алхимическая лаборатория, – сказал он, всматриваясь в полумрак.

– Так уж и алхимическая, – усмехнулся Степаныч. – Так, шаманю от нечего делать. Тебе ж Люся уже все рассказала, раз приехал?

– Рассказала.

– И про Даму, стало быть, тоже рассказала?

– Не, Степаныч, я его просто так к тебе притащила, чтоб он ацетону нюхнул, – огрызнулась Люся. – Наш босс возжелал на Спящую даму посмотреть. Не насмотрелся в свое время, понимаешь.

Секунду завхоз рассеянно теребил зажатую в кулаке ветошь, а потом махнул куда-то в глубь мастерской:

– Там она, Миша. Я уже почти закончил. Идите гляньте, если хотите.

– Очень нужно! – Люся брезгливо огляделась вокруг, но руку Михаила не выпустила, двинулась следом.

С каждым шагом сердце ухало все громче и громче, словно подходил он не к статуе, а к любимой девушке. От непонятного волнения даже головная боль немного отступила. Статуя стояла у дальней стены, за пятнадцать лет она практически не изменилась. Нет, она стала еще красивее...

Женщина была прекрасна какой-то неживой, не присущей обычному смертному красотой. Тонкие черты лица, чеканный профиль, ямочка на подбородке, распущенные по плечам длинные волосы, наклон головы, такой, будто она хотела, но никак не решалась обернуться, вытянутые вперед не то в умоляющем, не то в предостерегающем жесте руки, струящееся, похожее на хитон платье, босые ноги с крошечными, почти детскими ступнями, тяжелый взгляд из-под полуопущенных век.

Михаил обошел статую, не решаясь коснуться тянущихся к нему тонких пальцев, всматриваясь в узнаваемые и одновременно незнакомые черты. Рядом с шумом втянула в себя воздух Люська, спросила севшим вдруг голосом:

– Свирид, а тебе не кажется, что это не совсем она?

– Что значит – не совсем? – Он обернулся, посмотрел на бывшую с интересом.

– Ну, у той глаза были закрыты, я это точно помню, – Люся попыталась оттащить его от статуи, – а эта, смотри, точно подглядывает.

– Может, свет падает под таким углом? – Михаил вежливо, но решительно высвободился из цепкой Люсиной хватки. – Обман зрения?

– Да какой там обман?! Она смотрит!

– Смотрит.

– А должна спать! Она ж Спящая дама, а не Смотрящая! Не, мужики, зря вы на батяню моего грешили, это не та статуя!

– Сейчас узнаем, та или не та. – Михаил присел перед Дамой на корточки, ногтем поскреб подол бронзового платья.

Выцарапанная гвоздем надпись «М+А=?» не оставила никаких сомнений, потому что он сам, собственными руками, пятнадцать лет назад накорябал на хитоне Спящей дамы это безобразие...

Люся присела рядом, посмотрела поверх плеча и презрительно фыркнула. Столько лет прошло, даже семейная жизнь уже позади, а она все не угомонится, никак не простит того, чего по большому счету и не было.

– Ну что? – послышался над их головами голос Степаныча. – Она?

– Она. – Михаил встал, еще раз внимательно всмотрелся в лицо Спящей дамы. А ведь права Люся, что-то со статуей не то. И дело не только в глазах. Разворот головы, кажется, другой. И вытянутые руки не строго параллельны земле, как раньше. И в застывшей фигуре чудится то, чего и быть не может, – движение...

– Вижу, у тебя какие-то сомнения возникли. – Степаныч вплотную подошел к статуе, окинул внимательным взглядом от макушки до пяток. – Признаться, давненько я ее не видел, но и меня кое-что смущает.

– А если сравнить? – предложила рациональная Люся. – Ну, если сравнить статую со старыми фотографиями?

– А у тебя они есть? – в один голос спросили Михаил и Степаныч.

– Не помню, – дернула плечом Люся. – Надо у Петьки узнать. Это ж он у нас одно время с фотоаппаратом наперевес бегал, мечтал папарацци стать. Может, и сфоткал когда случайно...

– А мы иначе поступим. – Степаныч дернул себя за ус. – Когда графский дом было решено под клуб приспособить, я кое-какие архивные документы откопал. Не бог весть какое богатство, коли в хламе чердачном валялось, но помнится, были там эскизы и карандашные наброски.

– Чьи эскизы? – уточнил Михаил.

– Я не уверен, но думается мне, что самого Антонио Салидато.

– Это того самого, который ее сделал? – Михаил кивнул на статую.

– Не сделал, а сотворил! – поправил его Степаныч. – Это лодочную станцию или вот мастерскую можно сделать, а такую красоту можно только сотворить. Эх, жаль, неизвестно о нем ничего! Ведь, по всему видать, талантливый был скульптор.