Старослободские повести - Геннадий Скобликов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мишка... как он там, Андрей?
Андрей посмотрел на нее... и у нее замерло все.
— Убило его, — сказал. И отвел глаза.
...Всего год назад совсем завалился старый плетневый половень на огороде Насти. А то все стоял, напоминая деревенским вдовам и без того никем не забытые безутешные их слезы. Так и велось тогда в деревне: получит баба похоронную — наревется с семьей дома, а сумерками идет в Настюхин половень — и в вечерней тиши слушают люди, как причитает-убивается там горемычная. И никто не идет успокоить, потому что не нужно это: пусть побудет одна, пусть выкричится, ослобонит слезами душу. И только не заиграет в этот час в деревне гармошка, не запоют девки своих песен.
Отголосила свое в том половне и Варвара. А что дома ночами глушила подушкой рыданья, так их мало кто слыхал...
А через месяц нежданно проглянула надежда на радость. Никита, принес извещение: муж ее, Кузнецов Михаил Осипович, пропал без вести. Вместе со свекром и свекровью, Осипом и Матреной, ходила она еще раз к Андрею, спрашивали, не ошибся ли он. И опять уверял Андрей, что на его глазах убило Мишку, но хоронить он его не хоронил, потому что самого ранило и его отправили в госпиталь. Рассказывал все это Андрей как-то неохотно, будто хотел поскорее отделаться от разговора. И Варвара терялась. Андрею не было никакого смысла говорить неправду, а извещение давало хоть какую-то надежду: пропал без вести — так, может, еще отыщется, мало разве таких случаев!
— Сходи-ка ты к Грачихе, — как-то сказала ей Настя. — Сходи, погадай, может, чего и скажет. Вон, даже с других деревень идут к ней бабы.
До этого Варвара не хотела к ней идти. Говорили, что мать Грачихи была ведьмой, коров по ночам доила, а перед смертью она передала «слово» дочери. Сама Грачиха тоже на ведьму была похожа: высокая, сгорбленная, костлявая, один глаз сплошное бельмо, другой черный. Боялись в деревне неосторожного взгляда Грачихи, говорили: могла она сглазить и ребенка, и взрослого человека, и скотину. Дом ее стоял в проулке, на отшибе деревни, и кому приходилось идти ночью по проулку, все старались побыстрей пройти это место. Побаивалась Варвара, а после совета Насти решилась. Насыпала в платок фунта два муки, завернула кусок масла и пошла к гадалке.
Грачиха гадала на блюдце. Она расправила на столе замусоленный лист бумаги, на нем по кругу были написаны все буквы алфавита, поставила в этот круг блюдце и велела Варваре смотреть на черную метку на нем. Сама Грачиха водила пальцем по блюдцу — все быстрей и быстрей и нарочито таинственным голосом шептала какие-то непонятные заклинания. Варвара воочию видела, как блюдце вращалось то быстро, то медленно, а Грачиха спрашивала, на каких буквах задерживается риска. К концу гаданья Грачиха объявила: жив Мишка. «Жив! Вот смотри: «он» точно показывает!» — говорила Грачиха. И хотя Варвара сомневалась в этом гаданье, а надежда, что муж жив, укрепилась в ней.
Эту надежду поддерживал в Варваре и председатель сельсовета Егор Иванович. Тыщин дружил с отцом Варвары, гулял у нее на свадьбе и теперь тоже не забывал о ней. После того, как их отряд сжег по району хлеба, Егор Иванович воевал. На фронте он потерял ногу и к концу сорок третьего года вернулся домой на протезе. Его и поставили председателем сельсовета. Егор Иванович тоже надеялся, что жив ее Мишка: на войне, мол, чего не бывает.
И она все больше верила в эту веру.
V
За Мишку назначили пенсию.
Получила Варвара в сельсовете первые семьдесят рублей — и в тот же вечер зашел к ней Андрей. Его, за отсутствием других подходящих мужиков, поставили председателем колхоза, и он взял в привычку наведывать вечерами баб, сшибать рюмки. Пришел Андрей уже крепко выпивши и без всякого стесненья попросил поставить поллитровку. Дескать, надо же обмыть пенсию. Выгнала б его Варвара: нашел, бесстыжий человек, что обмывать, — да хотелось ей еще раз расспросить его о муже. Достала она поллитровку самогона, поставила на стол. Дети спали. Стакан один поставила. Выпивали в деревне бабы, и Варвара при случае стопку-другую осиливала, но с Андреем не хотела: давно подозревала — что-то темнит он с Мишкой. Андрей выпил стакан, потом еще один. Совсем опьянел председатель, а уходить не собирался.
— Ну, пора тебе, Андрей, — сказала она.
— А я, может, у тебя хочу посидеть...
— Иди-ка ты к своей жене, — просто посоветовала она ему. — Ей и так уж за тебя стыдно.
— Лучше других хочешь быть, значит. Ну, ладно... — Андрей встал, подошел к Варваре. Остановился, стоит — шатается, ковыряет в зубах уцелевшим мизинцем изуродованной правой руки. И хотя пьяный, а конопатое лицо недоброе. — А тебе не стыдно липовые деньги получать? — сказал. — Пенсию за живого мужа?
Словно под колени ударили ее. Вцепилась она пальцами в дверной косяк, сама глаз с Андрея не сводит.
— Не думала? В плен сдался твой Мишка. Немцам в плен.
Так и сказал. Оцепенела она, прижалась к стенке, смотрит на Андрея.
— Я никому не говорил, — продолжал Андрей, пьяно уставившись на нее. — Никому не говорил. И не скажу...
Она будто не слышала, что он ей говорит. Повестка, что муж пропал без вести, теперь плен... неужто правда? Господи, неужто правда — и он, Мишка, жив!
— Никому не скажу, — повторил Андрей. — ...Он и меня уговаривал сдаться.
— И тебя уговаривал сдаться? — машинально спросила она. — Тебя уговаривал?
— Я в одной роте с ним был, ты ж знаешь, — продолжал Андрей. — Мы с ним пулеметчиками были. Нас вместе в атаку гоняли. Три раза гоняли — а немцы нас назад. В третий раз твой Мишка и не вернулся. Сдался...
— И тебя, стало быть, уговаривал? — До нее вроде только теперь дошло — о ч е м он.
— Я ж сказал...
— Что мой Мишка уговаривал тебя сдаться в плен?! — Она выпрямилась, скрестила руки на груди, сделала шаг к Андрею. Тот попятился от нее. — Ты сказал? Ты сказал, что его убило при тебе. Теперь говоришь, что он в плену. Сам сдался. И что тебя уговаривал. А ты не захотел. Ты... Дезертир! — закричала она. — Сам себе в руку выстрелил, гад! Вот ты кто. Вон из хаты, сволочь!..
— Н-ну хорошо! — На пороге Андрей обернулся. — Хорошо. Погоди, сука. Погоди. Попомнишь еще Андрея. — И ушел.
А она, даже не закрыв за ним дверь, упала лицом на постель...
Через две недели Егор Иванович срочно вызвал ее в сельсовет, даже свою рессорную бричку прислал за нею в поле.
В октябре это было, они тогда рожь докашивали. Помучились они с этой рожью. Уродилась она хорошая, густая да высокая, а перед самой косовицей буря все поле лежмя положила. Вот они и косили ее голыми косами чуть не до Покрова.
Она сразу поняла тогда, что о муже речь будет. И пока ехала в сельсовет, все гадала и прикидывала, что же скажет ей Егор Иванович. Просыпалась надежда, что отыскался ее Мишка, но эта несмелая радость тут же гасла: объявись Мишка — так Егор Иванович не стал бы скрывать, с возницей передал бы ей эту весть.
Сельсовет тогда помещался в соседней деревне, в красном кирпичном доме, построенном когда-то местным барином на выгоне, рядом с церковью. После немцев тут так и осталась «молочная» — перегоняли на сепараторе молоко. А сельсовет занимал маленькую комнату.
Егор Иванович сидел за старым канцелярским столом, щелкал на счетах. На приветствие Варвары он только кивнул, показал ей на лавку, чтоб подождала, — и она поняла, что хорошего он ей ничего не скажет. Да уж и чего хорошего было ждать ей!..
Тыщин заканчивал какие-то подсчеты. Медленно щелкал на больших счетах, заносил цифры в конторскую книгу. Воротник гимнастерки был расстегнут, армейская фуражка лежала тут же на столе. Варвара, кажется, в первый раз обратила внимание, как постарел за годы войны их бывший колхозный председатель. Голова у Егора Ивановича совсем поседела, прокуренные усы обвисли, щетина тоже была белая. И глаза были усталые, поблекшие.
Егор Иванович закончил щелкать, прошел, припадая на протез, к двери, закрыл ее на крючок. Сел на свое место, выставив протез в сторону, и невесело уставился на Варвару:
— Знаешь, зачем позвал?
— Про Мишку что-нибудь?
— Про него. Похоже, в плену он.
Какое-то время они сидели молча. Тыщин скрутил самокрутку, сидел, дымил, не глядя на Варвару.
— А может, брехня это, Егор Иванович, — неуверенно сказала она. — Ить это, я знаю, Андрей все воду мутит. Он и мне говорил про плен, когда я пенсию за Мишку получила. — Она расплакалась.
— И я знаю, что Андрей, да не в нем дело. Тут дела хуже. Вот. — Тыщин достал из нагрудного кармана сложенную бумажку и прочитал: — «Доводим до сведения, что колхознице Кузнецовой Варваре Петровне в пенсии отказано, так как стало известно, что ее муж, Кузнецов Михаил Осипович, считавшийся пропавшим без вести, сдался в плен и является изменником Родины». Это мне нынче из района прислали. — И Тыщин протянул ей бумажку.
Она еще раз прочитала слово в слово эти слова, отпечатанные на машинке. Внизу бумажки были чья-то подпись и печать. Прочитала — и не знала, что подумать, что сказать: ее муж — изменник Родины. Остановилось все у нее в груди, страшно стало...