Исход - Петр Проскурин

— Ребята, дорогие, — обрадовался Юрка и качнулся вперед.

— Стой! — остановил его резкий голос того, без пилотки. — Я те дам дорогие! Нашелся, гостек!

— Да я же свой! — взорвался Юрка и выругался, неумело, без вкуса, так, чтобы только выразить свое возмущение, и пока он матерился, все слушали, а тот, что держал его на прицеле, даже голову свесил набок, и Петлин увидел в его глазах насмешливое любопытство.

— Ну, хватит, — прервал тот, что держал Юрку на прицеле. — Ладно, понятно, что русак, хотя и желторотый, матюгаешься неумело.

«Наверно, окруженцы, — подумал Петлин. — Вот черт, их трое, сожрут кабана, тоже, видать, на лесном харче, одни носы торчат».

Его успокаивало, что на пилотках у солдат звездочки, но лесная жизнь уже выработала в нем недоверчивость и осторожность; он не стал особо выказывать открыто своей радости, хотя вид звездочек на пилотках сильно на него подействовал, ему хотелось подойти, обнять этих троих, неизвестно откуда взявшихся, он чувствовал, что они — свои, и видел, что они относятся к нему, вооруженному, в штатском человеку, недоверчиво, и понимал, что так они и должны относиться, и не очень обижался.

Один из солдат, лет двадцати пяти, с противогазной сумкой через плечо, в которой топорщился явно не противогаз, а что-то другое, подошел и взял карабин Петлина, и только после этого низенький отпустил свою винтовку и мирно сказал:

— Ну, вот, теперь давай поговорим. Ты что, на свое брюхо только кабана завалил?

Юрка оглянулся и совсем расстроился, один из солдат с ножом присел возле кабаньей туши и рассматривал то место, откуда был отрезан окорок.

— Ясно, на одного, — сказал солдат. — Видишь, окорочек-то отделил, попортил тушу. Хорошо, пришли на выстрел, сколько мяса сгинуло б.

— Кабан мой, он мне нужен, — рассердился Петлин. — Вы за чужую тушу не переживайте.

— А ты, парень, не дури, — крепко свел брови низенький. Петлин давно понял, что он здесь старший. — Сейчас со мной пойдешь, а вы займитесь здесь кабанчиком, — приказал он своим товарищам. — Доложу капитану, он еще вам человек четырех подошлет, а так не утащите.

. — Ну, это свинство.. — Юрка поглядел на низенького и встретил, холодный, спокойный взгляд. — Кабан нам тоже нужен, товарищи.

— Кому «нам»?

— Ладно, — сдержался Петлин. — Ведите меня к вашему капитану. Все равно я ничего не скажу. Не имеете права чужого кабана забирать. Знаете, как это называется?

— А ты придержи язык, укоротить ненароком могу.

Когда минуты через три Юрка Петлин, шагавший впереди низенького солдата, оглянулся, у него сжалось сердце: двое других, сняв гимнастерки, хлопотали над тушей.

— Не сумяться, — засмеялся низенький. — Тебя накормим.

Юрка мрачно плюнул в ствол старой березы и всю дорогу больше не оглядывался.

Владимир Скворцов бредил, и все удивлялись, сколько может наговорить один человек в бреду; никто не знал, как помочь раненому, и все только тревожно переглядывались. У Скворцова были закрыты глаза в то время, когда он говорил, и потому на него было особенно тяжело смотреть. Простреленное плечо гноилось, и Почиван, удивленно покачивая головой, сказал:

— Вот чешет, парень, сразу видно учителя-словесника, слышишь, как по-писаному чешет.

Почиван взялся лечить Скворцова и часто менял ему повязки, прикладывая к прострелу толстые старые листья подорожника, за которыми ходил куда-то очень далеко. Почиван сокрушался, что не удалось найти молодых листьев, — он верил в чудодейственную силу этой травы, за три дня он привык к раненому и чувствовал ответственность за него.

«Пуля прошла навылет, — рассуждал он сам с собой, — значит, в середине собралась всякая дрянь, вроде гноя. А подорожник — трава умная — она дрянь на себя тянет, значит, все будет хорошо, вот только бы ему бульончик из петушка помоложе, да вот спирту, жаль, нету, рану хоть раз промыть». Не отряд у них, а одно горе, командир в лежку лежит, теперь еще один, а скоро холода, и что дальше делать, никто не знает. И он, Почиван, хоть и был начальником районной милиции, тоже не знает. Глушов называет его своим начальником штаба и начхозом, и он порой с тоской вспоминает о ребятах из милиции, вот бы их сюда, хотя бы человек пять, сразу бы развернулись.

— Ну, погоди, погоди, — сердито говорит Почиван Скворцову, поворачивая его на бок, чтобы сменить повязку. — Вера! — зовет он, высовываясь из шалаша. — Иди, помоги, руки подержишь, дергается, не сладишь с ним.

Вера Глушова оставляет свои дела у костра и идет.

— Давай я подержу, — говорит громко Рогов и пристально смотрит ей вслед. Вера не отвечает, идет прямо, не оборачиваясь. — От повязок воняет, хоть нос затыкай, — снова громко говорит Рогов, ни к кому не обращаясь.

— Ничего, я привыкла, в обморок не упаду.

Глушов слышит голос дочери и улавливает в нем тревогу и неуверенность; он тоже думает о Рогове и понимает, что намечается между дочерью и им. Глушову неприятно, что происходит это неожиданно, на виду у всех и как-то очень уж скоропалительно. Что ж, Рогов парень здоровый, видный, и тут обстановка сыграла свою роль. Вера, как всякая женщина, потянулась к силе, и сейчас, в такое тревожное, неуверенное время, — особенно. Глушов уверен, дочь не допустит никаких глупостей, восприятия его сейчас обострены болезнью, он сразу почувствовал перемену в дочери, начавшуюся с приходом в отряд Рогова, что ж, бороться с этим — все равно что плевать против ветра, но как у них, у молодых, будет все дальше? Он понимал, что будет им дальше нелегко, потому что жизнь — она жизнь, свое возьмет, а война тоже свое предъявит, и никуда от этого не денешься.

Глушов позвал Сигильдиева помочь ему выбраться из шалаша на волю.

— Петлин еще не возвращался, Камил? — спросил он, устраиваясь на своем привычном месте под дубом возле шалаша.

— Ждем, Михаил Савельевич, что-то нет. Почиван говорит, что слышал выстрел.

— Я тоже слышал. Стоит, может, сходить, посмотреть.

— Я могу, Михаил Савельевич, но это лес. Проклятый лес, я не могу отойти от шалаша десяти шагов, чтобы не заблудиться.

Глушов слабо улыбнулся.

— Однако, Камил, он, этот лес, пока нас прикрыл и спасает. Не будь неблагодарным.

— Э-э, я далеко ушел от тех времен, когда мои предки прыгали по деревьям. Я утратил с ними все связи, почему-то мне кажется, что лучше жить в городе и спать в чистой постели.

— Да, Камил, действительно, почему?

— Знаете, Михаил Савельевич, — говорит Сигильдиев с неожиданным воодушевлением, и глаза у него останавливаются, светлеют и смотрят в одну точку. — Знаете, Михаил Савельич, пусть я буду проклят, я его убью.

— Кого?

— Немца.

— Одного или всех? Если одного, то кого именно? — В груди становится легче, не так теснит, Глушов безбоязненно вдыхает воздух в самую глубину. Он понимает, Сигильдиеву это нелегко выговорить вслух, он приучает себя к мысли, что когда-нибудь ему нужно будет убить.

Глушов улыбается, желтая кожа на его скулах сильно натягивается:

— Вот уж не думал, Камил, что ты такой жалостливый, не в предков.

Закончив перевязывать Скворцова, подошел Почиван, присел рядом, выворачивая карманы и вытряхивая ка ладонь остаток махорки, с ним подошел Рогов и тоже сел рядом, жадно следя, как Почиван сворачивает цигарку и закуривает. Почиван недовольно на него покосился, — цигарка получилась жиденькая, и одному не накуриться.

— Черт носит этого Петлина, — сказал Почиван раздраженно, ни к кому не обращаясь. — А ты за него тут думай.

— Придет, не заблудится. Тут сто верст пройдешь, живой души не увидишь. А зверь осенью сытый, не тронет.

Глушов говорил, ни на кого не глядя, лежа на спине: он глядел в небо, закинув руки назад, положив их ладонями вверх одна на другую под затылок.

Почиван ничего не ответил, он был сердит, продукты совсем кончались, и все хотели есть. Когда он делит сухари, он видит, как все следят за его руками, а Глушов все молчит, хотя Почиван точно знает, что Глушову известно расположение хотя бы двух-трех заранее заложенных баз. Почиван злился, куда Глушов берег запасы? Что ж теперь, с голоду подыхать? К черту осторожность, в такое время беречь запас! Кто может поручиться, что любой из них завтра останется жить? Нет, Почиван не согласен с Глушовым. Да и потом, что за осторожность! Вот возьмет старик да и загнется со всей неожиданностью и не успеет никому ничего передать. К чему такое недоверие? Уж ему-то, Почивану, проработавшему с ним вместе двенадцать лет, мог бы верить.

Вера пошла к ручью стирать грязные бинты, и Глушов проводил ее взглядом; все его раздражало сегодня, ну что вот они, эти четверо, пришли и сидят, чего они ждут от него, сидят и ждут, ведь знают, что сделать все равно он ничего не может. Почиван третий или четвертый раз за последние два дня пытается навести разговор на базы, и Глушову пришлось резко оборвать его. Ему нельзя рисковать; место расположения баз знал не только он, а еще несколько человек, и что бы там ни случилось, они не затеряются. А выдавать расположение баз раньше времени он не мог, он знал, что Почиван сердит на него, но все равно не мог, не имел права.