Петкана - Лиляна Хабьянович-Джурович

Когда умер мой страстный и прекрасный супруг, император Роман, мне было всего двадцать два года. Сердце мое превратилось в кровавую рану. А все нутро мое и чресла буквально выли по нему, как изголодавшаяся собака. Но я не могла предаться скорби по моему возлюбленному. Не могла оставаться неутешной вдовой. Ведь я была царица! А царица не имеет права утратить трон. К тому же я была еще и матерью и должна была сохранить престол для моих сыновей. «Как? Каким образом?» — спрашивала я себя, зная, что мне не на кого опереться ни в армии, ни при дворе. Все, что у меня было, так это моя необыкновенная красота. Да еще необычайное искусство, делавшее меня восхитительной любовницей. «Невелики эти две мои силы», — думала я. Но при этом знала, что они могут оказаться более чем достаточными при столкновении с мужской слабостью.

Двое мужчин представляли реальную угрозу для моих сыновей. И только они могли защитить меня с детьми друг от друга. Иосиф Вринга и Никифор Фока. Вринга был евнух. Стало быть, оставался только Фока. Здесь речь шла не о выборе. Выбора у меня не было.

Да, Никифор был из славного рода великих полководцев! И сам был прославленным византийским военачальником — особенно на фоне нашего трехвекового позора. Все его ценили и осыпали почестями. Но для женщины, привыкшей к ласкам императора, который был прежде всего непревзойденным любовником, вся эта ратная слава ровным счетом ничего не значила.

Фока был на тридцать лет старше меня. Грубый солдафон и урод. Его прикосновение было мне омерзительно, равно как и смрадное дыхание. Тем не менее я заманила его в свою постель. Стала сперва его любовницей, а затем и женой. Отдала свою красоту за его власть. Свое тело — за его душу. Свои страстные ласки — за его неуклюжую грубость и жалкий лепет о том, что он-де ради меня нарушил обет, данный Богу! Ради меня! Жалкий дурень! Да если бы у меня был выбор, он бы снова мог напялить рубаху своего дядюшки!

А Полиевкт называл меня развратницей. И даже сам брак наш объявил гнусным и преступным. Он, видите ли, только после венчания узнал, что Фока, оказывается, был крестным отцом одного из моих сыновей! Полиевкт! И его сплетни! Их распространяли попы и монахи. И прочие мои ненавистники. А народ принимал все это за чистую правду.

Они расхваливали эту безупречную девицу. И говорили, что она именно меня имеет в виду, когда говорит: «Покайтесь!» И когда со слезами повторяет: «Омойте грехи свои, а не только лицо». Она, мол, от Бога послана, чтобы призвать меня и Никифора к покаянию. Подобно тому как призывал к покаянию царя Ирода и его жену Иоанн Креститель. Так я сделалась царьградской Иродиадой! О, моим врагам только этого и надо было! Всё, как в старых сказках. Грех. Грешники. Призыв кпокаянию. Только на этот раз, вместо полудикого отшельника, вестником воли Божией выступала красивая и нежная девица.

«Чистота Параскевы — зеркало царицыной гнусности!» — говорили сторонники Полиевкта. И тысячи слабоумных повторяли это за ними.

О, как я желала разбить это зеркало вдребезги!

Воистину, гневу моему не было предела!

Однако я умела обуздывать многие свои страсти. К тому же история и жития святых недвусмысленно свидетельствовали: жалок и достоин презрения тот правитель, кого потомки помнят только благодаря его жертвам. Что бы ни говорил Полиевкт, я все-таки была не Иродиада. Я не желала убивать эту девушку и делать из нее святую. Хотя, кто знает, может быть, в конце концов и пришлось бы это сделать. Чтобы заставить ее замолчать. Чтобы она больше не появлялась на улицах и в церкви. И чтобы народ больше не глазел на нее. И не смел меня с нею сравнивать.

Не знаю, молилась ли она Богу о том же, о чем и я, но только в итоге Он смиловался над нами обеими. Когда я услышала, что она исчезла из столицы, я долго благодарила Его, стоя на коленях и усердно кладя поклоны, чего давно уже не делала. И обливалась слезами — к собственному немалому удивлению. Я щедро оделила милостыней всех нищих и бедняков, которых удалось застать в тот день в лечебнице при Влахернской церкви. И повелела в течение семи дней возносить в царьградских церквах благодарственные молитвы Господу. Но никому не поведала истинную причину своей радости. И не призналась в этом даже тогда, когда в народе стали поговаривать (я сама это слышала), что всю эту шумиху с милостыней и колокольным трезвоном я самым бесстыдным образом, на позор Никифору, устроила лишь для того, чтобы отпраздновать ратную победу и счастливое возвращение своего любовника, Иоанна Цимисхия.

ПЕТКАНА

Все, что посылает нам Бог, все, с чем мы сталкиваемся по воле Его (даже если это происходит с другими, а мы — лишь невольные свидетели), — все это может быть знаком Его десницы, указующей нам путь. Всякая встреча, любой разговор, пусть и самый незначительный с нашей точки зрения, может содержать в себе ответ на вопросы, что давно мучили нас и которые мы тщетно пытались разрешить. Нам надо только научиться видеть. Слышать. Распознавать. И тогда мы откроем присутствие Вездесущего в нашем сердце и услышим глас Его.

Все это я еще в детстве усвоила отЕвфимия. Но никогда не была уверена, что ясно вижу и замечаю сии путеводные знаки на дороге моей жизни. Знаки, что установил Сам Бог, чтобы обозначить путь на духовную вершину и к источникам чистой, живой воды. И уберечь человека от западни и пропасти, от ложных, окольных путей. И как мучительно было осознавать, что глас, слышимый порою и воспринимаемый мною как глас Всевышнего, я часто слышала смутно и не могла поручиться, что способна правильно истолковать его. И был ли это действительно Его голос или же голос моих собственных желаний и мыслей?

Поэтому я молилась: «Говори со мной так, чтоб я понимала Тебя! Не от лености духа прошу я Тебя об этом и не оттого, что для меня мучительно тяжко угадывать Твою волю, но потому, что страшно мне впасть в грех непослушания. А как мне не согрешить, если нет твердой уверенности, что я ясно слышу Твой глас? И как мне послушать Тебя, если я Тебя не понимаю?»

Так молилась я. И Он, Всемилостивый, услышал мои моления. Он часто говорил со мной языком видений. Простых и ярких картин, которые способно понять и прочувствовать даже малое дитя.

Мне часто снились сны.

Два из них я никогда не забуду. Оба пришлись на последний год моего пребывания в Царьграде.

В первом сне я шла по крепостной стене над водной гладью. Но смотрела не под ноги, а по направлению к другому берегу, вдоль которого тянулась вереница домов. Все они были приземисты и походили один на другой как две капли воды, вот только цвета были разного. В каждом доме было окно, выходящее на реку. И все они были закрыты. Кроме одного. Одного-единственного, ради которого я и устремилась взором и всем своим сердцем к противоположному берегу. Я знала, что оно непременно должно быть там и искала его упорно.

Наконец взгляд мой достиг его. А за ним — за этим единственным распахнутым окошком, посреди златого сияния небесного — стоял Спаситель, распахнув мне Свои объятия и улыбаясь. О, то была поистине чудесная картина, с которой не могло сравниться ничто из того, что я прежде видела! Я была озарена Его светом! Его чарующая улыбка влекла меня ксебе! Он весь был как улыбка. Он Сам был Светом. И я возжаждала — возжаждала всей душой прильнуть к Нему. Чтобы обрести надежную защиту в кольце Его рук. Обрести тепло и радость. Покой, о котором я давно мечтала и которого нигде не могла найти... Но между нами перекатывались темные волны. Такие темные, как будто несли всю нечистоту этого мира.

В другом сне я уже не видела Спасителя. Не видела даже берега. Весь мой сон затопили темные воды. Черные и непроницаемые. Тяжелые. Жирные от смрада и нечистоты, которую смывали.

Они обволакивали меня липкой и скользкой массой. Густым слоем чего-то клейкого и отвратительного покрывали кожу и тело. Посреди этого удушливого текучего смрада я явственно

ощущала присутствие других тел. Человеческих и змеиных. Я не видела их во мраке, но чувствовала это по страху, переходящему в панический ужас. В безумие. В исступление. Каждый смертельно боялся своего соседа. И судорожно шарахался от встречных тел в потоке нечистоты. И мой страх также нарастал с каждым мгновением. Страх перед змеей. И перед тем, кто держал эту змею, протягивая ее ко мне. Абсолютно беспомощная и неспособная к сопротивлению, я скорее угадывала, чем ощущала приближение ледяного извивающегося хвоста. И кричала. Кричала в исступлении, страхе и ужасе, призывая на помощь имя Господне.

«Есть два способа попасть на противоположный берег: либо зайти в воду и прийти к Спасителю покрытой нечистотами, либо же освободиться от тяжести тела и перелететь к нему чистой», — размышляла я после первого сна.

После второго сна я знала, что нельзя — ни в коем случае нельзя заходить в воду. Господь показал мне, что ждет идущих этим путем. Он не хотел, чтобы я избрала его. Не устраши Он меня, неизвестно, на что бы я решилась. Сон сей был, по сути, призывом к оставлению всей прежней суетной жизни, которая нет-нет да касалась меня одной из своих сторон, словно змея скользким хвостом. И я готова была последовать Его зову. Готова была пойти за Ним. Но как? И куда? Я хотела, чтобы Он Сам мне это сказал. Ибо единственным моим желанием — других желаний я уже не имела — было следовать Его святой воле.