Луна, луна, скройся! (СИ) - Лилит Михайловна Мазикина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Столько разных «что»…
Я покупаю вечером в относительно случайно — после двухчасового блуждания по улицам и переулкам — подвернувшемся ларьке-бистро стаканчик невкусного, зато сладкого чая и тарелку с варёной картошкой, безо всяких следов масла, но посоленной (минус шестнадцать злотых, столько же осталось, отмечает мой внутренний кастелян). Кроме меня, в очереди к ларьку стоят только двое помятых, не очень чистых мужчин. Они всё время на меня оборачиваются, тоже устроившись со своим ужином на одной из скамеечек неподалёку, но я не подаю виду, что замечаю. Опыт моей ранней юности подсказывает: взгляд может быть воспринят как повод для флирта или агрессии. А у таких персонажей, к тому же, первое редко отличается от второго.
К вздыхающему кургану я выхожу уже затемно и брожу до рассвета. Безо всякой пользы. Курган не вздыхал, Люция не объявилась, жрецов тоже не было видно. Продрогшая, я возвращаюсь в дормиторий и забираюсь в кровать.
— Кофе?
Я моргаю — солнечный свет спросонок режет глаза. Должно быть, уже часа три-четыре дня.
— Мар… чин? — имя застревает в горле, словно слишком большой кусок невыносимо сухого бисквита.
— Я помогу тебе сесть… если ты позволишь.
Для мертвеца мой родственник чувствует себя слишком хорошо при свете дня. Впрочем, он же свободно ходил по залитой солнцем галерее в нашу предпоследнюю встречу. Одет он, как всегда, в чёрное. В сочетании с некоторой старомодностью костюма это делает его похожим на неформала-готика.
— Как ты вошёл? Это женская спальня, тебе сюда нельзя!
— Я спросил разрешения у портье и твоей соседки. Они не были против.
Я с опаской гляжу на кровать, занятую девушкой из Клайпеды, почти уверенная в том, что увижу рассечённое саблей надвое тело. Но соседка моя снова читает, лопая при этом шоколадные конфеты из коробки, и выглядит целой, здоровой и даже цветущей.
— Так тебе помочь сесть? Я взял у портье для тебя чашку кофе, и она ещё не успела совсем уж остыть.
Почему я не попыталась хотя бы пожелать, засыпая, не быть обнаруженной? Надо же было так расслабиться! Но ведь Марчин, казалось, совсем потерял меня из виду. Я и подумать не могла, что он не оставил поисков после того, как упустил меня в лесу.
Не дождавшись ответа, Твардовский-Бялыляс мягко, но настойчиво усаживает меня, поправляет под спиной подушку. Смысла сопротивляться нет, я и не сопротивляюсь. Покорно принимаю из его рук чашку и терплю его пальцы на своих, когда он словно старается эту чашку зафиксировать в моих руках.
— Как ты меня нашёл? — спрашиваю я тихо.
— Просто искал твой труп. Осматривал по очереди могилы чародеев.
— Чтобы забрать мой череп?!
— Чтобы похоронить нормально. Так, как ты этого хотела бы.
— Значит, ночью ты был у кургана? Видел меня?
Как же это могло случиться? Вроде бы я внимательно смотрела по сторонам…
— Нет, я думал там быть ночью, но задержался. Я увидел, как ты уходишь оттуда утром.
— И проследил…
— Да.
Мне хочется ударить себя по голове чем-нибудь тяжёлым. Я это заслужила. Как можно было так расслабиться? Что я буду делать теперь? Второй раз мне из замка уже не выбраться, я уверена. Марчин теперь будет настороже. И это не считая того, что он будет в лучшем случае меня домогаться, а в худшем… подумать противно.
Кофе действительно ещё не остыл, он тёплый, почти горячий. И очень гадкий на вкус. Впрочем, прошлым летом я и не такое пила. А сейчас бы ещё и поела чего-нибудь столь же отвратительного качества — лишь бы питательного.
— Что ты всё это время ела? — словно угадав мои мысли, спрашивает Марчин. — У тебя пальцы как спички стали. И лицо похудело. Ты бродяжничала? Ты… тебе пришлось побираться, или…
— А если «или», то что? — любопытствую я. — Я тебе теперь больше не подхожу?
Твардовский с лица спадает, хотя, казалось бы, ему дальше некуда, но отвечает твёрдо и спокойно:
— Ты мне всегда подходишь. В принципе. Если ты пришла в себя, я свожу тебя пообедать.
— А если я после этого беременна?
— А ты беременна?
— Я не знаю. Выйди, я оденусь.
Естественно, одевшись, я вылезаю в окно.
Наверное, так же естественно, что он кладёт мне руку на плечо, когда я уже выхожу задами на незнакомую мне улицу.
— Это глупо, Лиля. Не надо. Идём, тебе надо поесть, а мне — поговорить с тобой.
У Марчина есть деньги, самые обычные деньги. Да, я знаю, откуда. Но я всё равно согласна их проесть, потому что даже самый маленький намёк на голод — вроде вчерашней пустой картошки — вызывает у меня панику гораздо большую, чем присутствие Твардовского-Бялыляса. Марчин не знает города и предоставляет мне самой выбрать ресторан. Я отыскиваю с венгерской кухней — она очень похожа на цыганскую, большего я здесь не найду. Ресторан очень предсказуемо называется «Иштван Батори». И нашим, и вашим.
— А ты ничего не закажешь себе?
Марчин качает головой, и официант уходит выполнять мой заказ. Только тогда родственник открывает рот и сообщает:
— Мне есть пищу живых опаснее, чем тебе — пищу мёртвых. А ведь и тебе с неё приходилось несладко, если помнишь.
— Когда это я ела пищу мёртвых? — тупо спрашиваю я.
— У меня.
— У те… — до меня начинает доходить. — Только не говори, что это был жертвенный барашек!
— Но это был жертвенный барашек. В Литве ещё есть люди, которые приносят еду на кладбища или в дубовые рощи, отдают её духам предков. То есть — мертвецам.
— А Яд… вига? Она же не «волк», как она его ела? Или я чего-то не так понимаю?
— Ты всё правильно понимаешь. Но Ядвига не ела жертвенной пищи, только овощи с огорода или то, что привозил я специально для неё, еду живых. То, что на огороде… можно есть всем, но людям и «волкам» неполезно.
— Угу, голова так ехала, что я всерьёз думала — ты меня чем-то опаиваешь. А у Ядвиги что, не едет башка, такое лопать?
Марчин смотрит на меня болезненно, и я соображаю, что ляпнула бестактность. По счастью, официант приносит мой кофе, и это немного скрадывает неловкость.
— Я не собирался причинять тебе вреда. Никакого. Просто мне трудно было добывать много обычной еды. Почти всё уходило на сестру.
Я даже не спрашиваю, где он брал эту еду. Наш мир, мир ночи — паразитный. Вампиры отнимают деньги у жертв, «волки» забирают деньги у вампиров, жрецы — воруют или принимают подаяния. Наверное, только Батори и его «семья» более или менее честно