Львы Сицилии. Закат империи - Стефания Аучи

– Моя жена не боится скорости и действительно прекрасно чувствует машину. Она легко обгонит многих моих знакомых пилотов… – Юбер Ле Блон подходит к жене, кладет руку ей на плечо и нежно целует в щеку.

Винченцо приветствует его и целует руку мадам Ле Блон, думая, что и он не отказался бы посоревноваться с этой дамой.

– Синьор Флорио, мы почти готовы.

Голос принадлежит молодому человеку с густыми бровями и усами и с темными проницательными глазами. Однажды Винченцо в шутку спросил Алессандро Каньо, не кормила ли его, случайно, кормилица моторным маслом вместо молока, так страстно он любит автомобили. Как и Винченцо, ему двадцать три года, и он участвует в гонках уже лет пять, до того поработав механиком и набив руку в автомастерской Луиджи Стореро в Турине, а затем на заводе ФИАТ Джованни Аньелли, у которого он еще и служит личным водителем. Как механик, он участвовал в 1903 году в «гонке смерти» Париж – Мадрид, остановленной в Бордо из-за слишком большого количества аварий, в одной из которых погиб Марсель Рено. В 1904 и 1905 годах он отличился в Кубке Гордона Беннетта, а недавно выиграл престижную горную гонку в Мон-Венту.

– Добрый день, синьор Каньо! Правда, что в Турине про вас сочинили песню?

Каньо смущается.

– На самом деле в ней поется и про Феличе Наццаро, и про Ланчу…

– И про вашу «Италу», так ведь?

– «Итала» сегодня у меня сама будет петь, вот увидите, каким соловьем она зальется, – отвечает Каньо, нахлобучивая берет на голову.

Винченцо громко смеется и машет рукой, прощаясь. Поворачивается к трибунам, ищет глазами Франку и брата. Они остановились вместе с семьями Трабиа и Тригона в «Гранд-отеле Терме» в Термини-Имерезе. В элегантном здании отеля, спроектированном Дамиани Альмейдой, разместились пилоты и высокое палермское общество. Не найдя своих, Винченцо фыркает и качает головой. Они еще не приехали, а ему хотелось перекинуться парой слов хотя бы с Иньяцио, разделить с ним этот момент.

Вдруг среди автомобилей мелькает розовое пятно, оно то появляется, то исчезает в толпе пилотов и механиков. Удивившись, он следит за ним глазами. Только когда пятно останавливается рядом с автомобилем «Берлие» месье Бабло, Винченцо ее узнаёт.

– Аннина! – кричит он.

Анна Аллиата ди Монтереале – для всех просто Аннина – младшая сестра одной из ближайших подруг Франки, Марии Кончетты Ваннуччи, княгини ди Петрулла. Она на два года младше Винченцо, и они знакомы с детства.

Молодая женщина оборачивается, узнаёт его, идет ему навстречу со шляпкой в руке, с раскрасневшимися щеками и горящими от восторга глазами.

– Аннина, ты что здесь делаешь? Ты испачкаешься!

– Подумаешь! Мне так нравятся эти автомобили, здесь так весело! Я тоже хочу купить себе машину! – Она опускает глаза на кружевной обор платья, обрызганный грязью, и на сапожки в масляных пятнах, качает головой. – Но maman говорит, это не для женщин. – Фыркает. – Какие глупости!

Винченцо не знает, как ей правильно ответить. Прежде они с Анниной обменивались лишь несколькими словами во время балов и ужинов, так сказать, в формальной обстановке. Он всегда знал, что она девушка жизнерадостная и умная, но страсть, которую он увидел на ее лице, для него настоящее открытие.

– Твоя мать переживает за тебя, – смущенно предполагает он. – С тех пор как она осталась вдовой, ей пришлось заботиться обо всей семье…

– Да нет, вовсе не это. Просто она мыслит… по-старому. – Во взгляде Аннины появляется недовольство. – Ей надо бы уже понять, что прошло время четверки лошадей и прогулочных экипажей. Будущее уже здесь.

– Нелегко расставаться с прошлым и принимать новое время, – отвечает Винченцо, вспомнив о своей матери. Она осталась в Оливуцце, заявив, что ей надо побыть с донной Чиччей, которая почти не встает с постели. Но он-то знает, что она ни за что бы не приехала сюда.

В этот момент Винченцо замечает в толпе кого-то из своих помощников по организации гонки. Вероятно, они ищут его. Он тут же поворачивается к ним спиной. Только не сейчас, думает. Не в данный момент.

– Знаешь, сначала мама сердилась на меня за то, что, когда я катался по аллеям Оливуццы, я портил ее сад и до смерти пугал ее птиц в вольере. Но она пожилая женщина, ее можно понять. Но Иньяцио ведь не старый, а он много раз говорил, что у меня ветер в голове. Все дело в том, что он трусит, родился трусом. Представь себе, он даже верхом не ездит, потому что боится слишком большой скорости.

Аннина смеется и хитро смотрит на него.

– Но небольшой ветерок в твоей голове гуляет, правда?

Он улыбается.

– Небольшой, – отвечает непривычно искренне. Но не признается, что от быстрой езды у него кровь вскипает в жилах, скорость помогает ему почувствовать себя живым, кружит голову. И что ее смех вызывает в нем те же чувства.

– Дон Винченцо! – Широкими шагами к нему идет механик. – Мы вас искали, синьор.

Винченцо кивает, мол, сейчас он подойдет. Снова поворачивается к Аннине:

– Иди на трибуну. Твоя мать наверняка волнуется…

– Хорошо. Но обещай, что прокатишь меня на каком-нибудь из своих автомобилей.

– Обещаю. До скорой встречи, – улыбается он ей.

Аннина поворачивается, делает шаг, оборачивается, кладет свою руку в перчатке на руку Винченцо. Говорит тихо, но ее звенящий чистый голос не перекроет никакой рокот машин?

– Сегодня я еще раз убедилась, что не стоит ждать, когда сбудутся мечты. Надо самому идти им навстречу. Надо мечтать масштабно. Спасибо, ты показал мне, что человек может воплощать в жизнь свои желания.

* * *

Иньяцио следит за подготовкой к соревнованиям с трибуны, в английском пальто, купленном год назад. В этом году он не обновлял гардероб. С одной стороны, не было времени, с другой – он не хочет накапливать счета сверх тех, что уже лежат у него на столе: мать, Франка и даже Иджеа – шестилетний ребенок, это надо же! – только и делают, что скупают шляпки, платья, перчатки, туфли и сумки по всей Европе. Он много раз просил Франку сократить расходы, но она только выслушивала его с безразличным видом, не удостаивая и взгляда.

Только однажды она ему ответила:

– Думаю, других женщин ты не просишь экономить на украшениях и гостиницах.

Она произнесла это спокойно, без гнева, окинув его таким ледяным взглядом, что ему стало неловко.

В ответ он пробубнил лишь: «Что за чушь!», отчего ему до сих пор стыдно.

Холод, исходящий от