Убийца Шута - Робин Хобб

Определенно, мне пора было возвращаться в таверну и найти отца, как бы я не боялась, что Шан потащит нас по своим делам. А вдруг отец пошлет с ней Риддла, или просто даст ей денег? Посреди улицы остановилась упряжка из четырех лошадей, запряженная в телегу с бочонками сидра, и мне пришлось обходить ее. Чтобы вернуться в таверну, я должна была пройти мимо серого нищего.

Я остановилась посмотреть на него. Он выглядел опустошенным. Пустой была не только его грязная ладонь на колене, взывающая к милости, а весь он, будто сливовая кожица, болтающаяся на ветке после того, как осы вытаскали всю сладкую плоть, оставив лишь пустую оболочку. Я посмотрела на его руку, но мне стало отчаянно жалко двух последних медяков. Поэтому я сказала:

— У меня есть яблоко. Вы хотите яблоко?

Он перевел глаза на меня, будто мог меня увидеть. Они были ужасны, мертвые и мутные. Я не хотела, чтобы он смотрел на меня такими глазами.

— Ты добрый, — сказал он, и я смело наклонилась, чтобы вложить яблоко в его ладонь.

В этот момент дверь лавки распахнулась, и тонкая маленькая женщина, хозяйка, вышла на крыльцо.

— Ты! — воскликнула она. — Ты все еще торчишь здесь! Убирайся! Уходи, говорю тебе! На улице полно покупателей, а в лавке пусто, потому что никто не желает перешагивать через твои вонючие кости и тряпки. Убирайся! А то придет мой муж с палкой и поучит тебя танцевать!

— Я ухожу, ухожу, — чуть слышно пробормотал нищий.

Его серая ладонь сжала красное яблоко. Он спрятал его на груди, под рваную рубашку, и начал медленно, тяжело подниматься. Женщина глядела на него. Я наклонилась, на ощупь нашла его палку и вложила ее ему в руку.

— Ты добрый, — снова сказал он.

Он крепко схватил палку двумя руками и поднялся на ноги. Качнувшись, он медленно повернул голову.

— Улица свободна? — жалобно спросил он. — Если я сейчас пойду, улица свободна?

— Достаточно свободна. Шагай! — резко сказала женщина, и будто по команде из-за угла вывернула тележка, направляясь в нашу сторону. Я решила, что никогда ничего не куплю в ее лавке.

— Стойте, — предупредила я его, — вас раздавят. Подождите, и я провожу вас.

— Эй ты, назойливый огрызок! — она наклонилась, чтобы подразнить меня. Ее тяжелые груди бросились вперед, как цепные псы. — Знает ли твоя мать, что ты шастаешь по улице и болтаешь с грязным попрошайкой?

Я хотела сказать ей что-нибудь умное, но она повернулась и крикнула в глубину лавки:

— Хен? Хен, этот нищий все еще сидит у двери! Выпроводи его уже, я давно тебя просила!

Тележка с грохотом проехала мимо.

— Идемте, — сказала я.

Пахло от него ужасно. Мне не хотелось трогать его. Но я знала, что отец не оставил бы его на милость этой женщины. Пора было вести себя, как дочь своего отца. Я взялась за палку, ниже его пальцев.

— Я проведу вас, — сказала я ему. — Теперь идем.

Дело шло медленно. Даже держась обеими руками за палку, он едва мог стоять. Он делал два маленьких шажка, выбрасывал палку вперед, — и снова два маленьких шажка. Когда я отвела его подальше от двери лавки специй, то вдруг поняла, что не представляю, куда его вести. Куда-то, где ветер не достанет его. По обе стороны от нас двери лавочек отрывались и закрывались, покупатели выходили и входили. Впереди — только городская площадь. Мы медленно заковыляли к ней. Никто не вернулся к тому месту, где умерла собака. Кто-то убрал в сторону ее тело и голову быка, и, как попросил отец, накидал чистого снега, но кровь уже просочилась сквозь него. Розовый снег, почти красивый, если не знать, что это на самом деле. Я не знаю, почему повела его туда, ведь это было открытое место. Под деревом валялась тряпка, которой была прикрыта голова быка. Возможно, он мог посидеть на ней.

Я оглянулась на дверь таверны, зная, что если не вернусь в ближайшее время, отец или Риддл придут за мной. Или оба.

Или никто. Там была Шан, способная занять обоих настолько, что они позабудут обо мне. Скверное чувство сжало мое сердце. Ревность. Наконец-то я нашла ему имя. Я ревновала.

Это подстегнуло меня помочь слепому нищему. Я не хотела возвращаться. Пусть они придут и найдут меня, и увидят, что я могу быть такой же смелой и доброй, как отец. Помогаю нищему, которого никто не хочет касаться.

Жестянщик на тележке смотрел на нас с отвращением. Наверное, он хотел, чтобы мы отошли от него подальше. Я набралась смелости и поправила сумку на плече.

— Дайте мне руку, — решительно сказала я. — Я помогу вам идти.

Он колебался, понимая, как отвратительно он выглядит. Затем усталость взяла свое.

— Ты слишком добр, — с какой-то грустью сказал он и протянул мне палку.

Я взяла ее. Он слегка покачнулся. Я оказалась ниже, чем он ожидал. Его грязная рука сжала мое плечо.

Мир колесом закрутился вокруг нас. Радуга окрасила небо. До этого момента всю жизнь свою я видела как в тумане. Теперь он растворился, будто восторженный ветер разорвал его. Я в страхе смотрела на красоту, раздирающую сердце. Все они, хмурый жестянщик, девушка с короной из остролиста, целующая мальчика за деревом, кот под крыльцом таверны, старик, торгующийся за новую войлочную шляпу — все они разливали такие великолепные цвета, о которых я даже не знала. Все пороки с лихвой перекрывались заложенной в них красотой. Я коротко охнула, а нищий громко всхлипнул.

— Я вижу! — закричал он. — Зрение вернулось ко мне. Я вижу! О, свет мой, солнце мое, откуда ты пришел? Где ты был?

Он прижал меня груди, а я была очень рада этому. Красота и великолепие, что зацвели вокруг, текли через меня к нему. Все, все было так, как должно было быть. Не крошечными проблесками, не бессвязными снами. Куда бы ни я глянула, вероятности множились. Это напомнило мне тот случай, когда отец впервые посадил меня на плечо, и я узнала, как же далеко он может видеть. Но теперь я смотрела не только из удобнейшей позиции, не только вдаль, но во все времена сразу. Было приятно стоять в безопасном сердце этого бурлящего водоворота. Я не боялась следить за мириадами нитей. Одна привлекла мое внимание. Целующаяся девушка выйдет замуж за парня, увенчанного оранжевыми цветами, родит ему девять детей на ферме в долине. Или нет. Она будет флиртовать с ним до поры до времени, но он женится на другой, а память об этом моменте придаст сладость каждому выпеченному ею пирожку, и любовью, которую познала, она будет делиться с курами и кошками, пока, одинокая, не умрет в семьдесят два. Но нет. В эту ночь они убегают, ложатся вместе в лесу, а на следующий день, по дороге в Баккип оба умирают: его ранит стрела, а ее насилуют, бьют и бросают умирать в канаве. И из-за этого ее старшие братья объединятся и станут Дубовыми стражами. От их руки падёт пятьдесят два разбойника и более шестисот путешественников они отобьют у боли и смерти. Цифры были просты. И эта простота стала неожиданностью. Все, что я должна была сделать — слегка подтолкнуть их. Если я улыбнусь им, прогуливающимся по зеленому городку, и скажу: «Вы светитесь любовью. Любовь не ждет. Бегите сегодня!», они увидят во мне предвестника и примут мой совет. Его боль будет длиться лишь мгновение, ее — всего несколько часов. Гораздо меньше, чем она потратит, рожая первенца. У меня была власть. Власть и выбор. Как много добра я могла принести в этот мир! Как много добра… Множество решений для блага мира. Я хотела начать с девушки в короне из остролиста.

Он прижал меня крепче и зашептал в ухо.

Стой. Остановись. Не делай этого. Не без великого замысла и еще… еще… так много угроз. Очень много угроз!

Он отвернул мои глаза, и нити расщепились на тысячи других нитей. Это оказалось не так просто, как я думала. Каждая нить, за которой я пыталась следовать, становилась множеством, а когда я выбирала одну из множества, она снова разлеталась на еще большее количество вероятностей. Она может нагрубить ему, и он убьет ее вечером. Она скажет отцу, что поцеловала его, а отец благословит их. Или проклянет их. Или выгонит ее из дома в бурю, и она умрет ночью от холода.

Некоторые из них гораздо вероятнее, чем другие, но у каждой есть по крайней мере один шанс стать реальностью. Каждый путь нужно тщательно изучить, прежде чем будет выбран один. Ты видела тот, где они оба должны умереть? Если мы предопределим создание Дубовой стражи, нам надо смотреть и смотреть. Всегда, всегда есть другие временные нити, которые приведут к той же цели. Какие-то — более опасные и скверные, какие-то — менее.

Я думала, что он говорит вслух. Но потом поняла, что мысли его просачиваются в меня через узы, связавшие нас. Он выливал знания из своего разума, будто он кувшин, а я — чаша. Или жаждущий сад, который ждал заботы все это время.

А нити меняются, они постоянно меняются. Некоторые, уже невозможные, исчезают, вероятность других растет. Именно поэтому обучение занимает столько лет. Много лет. Сначала обучение, потом — сны. Потому что сны — это вехи самых важных моментов. Самых важных моментов…