Я отвечаю за все - Юрий Герман

— А знаешь, батя, — вдруг сказала Варвара, следя взором за отцом. — Я все окончательно решила. Тебе работать надо.

— Это кем же? — удивился он.

— А хоть бы педагогом. Математика, физика. Ведь ты академию кончил. И только представь: в школе преподаватель — контр-адмирал, Герой Советского Союза. Только подумай.

— Подумаю, — нерешительно обещал он.

И в который раз удивился на свою дочь: ну откуда могла она знать самые потаенные его мысли? Или, может быть, действительно, он взял себе стариковскую привычку бормотать то, что думает? Нет, никогда он об этом не говорил. И думал даже вокруг да около, не такой готовой фразой, как произнесла Варвара. Думал приблизительно, что-де, пожалуй, чем заедать государственный хлеб дарма, неплохо каким-никаким делом заняться. А то, чего доброго, станешь в кастрюли залезать носом, в кухонные, — заглядывать, что нынче парится-жарится. Но учить? А впрочем, это, пожалуй, и есть то, что он сам, не отдавая себе в этом отчета, больше всего любил. И вдруг, совершенно забыв нынешнюю отвратительную историю с Женькиной комбинацией, живо и деловито заговорил с Варварой о том, как, по ее мнению, он, приотсталый отставник и фагот, сможет заниматься с молодежью — ведь, наверное, в педагогике много новых веяний, появились всякие там системы, взгляды, направления…

— Ах, да брось ты, батя, — покачивая ногой в спадающей туфле, сказала Варя, — какие там веяния. Ты — знающий, умный, всего повидавший человек, как это можно в себя не верить? Вот вернется Аглая Петровна…

— А ты уверена — вернется? — быстро спросил он.

— Но ты же слышал, как давеча девочка — беленькая эта, с косой — сказала, что есть правда! Ужели ее может не быть, правды?

— Да, да, — согласился адмирал, подергивая плечом и отворачиваясь. Ему вдруг сделалось противно самому на себя за то, что он уже давно перестал верить этой неопределенной правде. — Да, да, — повторил он, — конечно.

И, еще пройдясь по комнате, спросил:

— Где же мы, однако, дорогая моя дочь, жить станем? Как предполагаешь? Ведь тут оставаться категорически невозможно, это ты, наверное, понимаешь! Согласна?

Варвара кивнула, думая о чем-то своем. Ей было совершенно все равно, где жить. Сама-то она, в конце концов, здесь только гостья, ей пора в Гриднево возвращаться, к геологам. Ей вообще было все равно: разве не все равно где жить, когда неизвестно, зачем живешь? Ей стало жутковато от этой горькой мысли, она взяла у отца папиросу, закурила, пустила дым ноздрями, как на войне, зевнула и пожаловалась, словно в давние годы, когда жила у Степанова на эсминце:

— Скучно мне, папа.

— Я знаю, — не сразу ответил он. И посоветовал, хоть нелегко ему было именно это ей советовать: — Уезжай!

— Куда?

— К черту на кулички! — крикнул он. — Куда глаза глядят, только уезжай отсюда, брось эти свои мечтанья, брось его, забудь о нем, полюби хорошего человека, очнись, прочухайся…

— Лучше его нет, — сказала Варвара.

— Есть! — побагровев шеей, яростно закричал адмирал. — Все лучше его! Так с тобой поступить, так тебя не ценить, так ничего не понимать…

— Все он понимает, — спокойно и светло глядя в сердитые глаза отца, перебила Варвара, — не может не понимать! Ах, да что мы, право! Ведь это все чепуха, куда бы я ни уехала, ничего не изменится…

— Изменится, — опять зашумел Степанов, — на Сахалине изменится, и на Камчатке изменится, и в Архангельске изменится, и в Крыму изменится. Из-за меня, из-за дурака, ты опять с ним встретилась, больница эта, будь она неладна, то я, то Амираджиби, то партизан этот, Земсков, зачем ты ходила к нам, зачем тебе это дурацкое положение…

И этот разговор опять ничем не кончился. Часов в пять Ираида осторожно позвала их обедать. По столовой, заложив руки за спину, выкатив вперед плотный животик, в шелковой синей с желтым пижаме прохаживался Женя, насвистывал «Тореадора».

— Тореадор — смелей? — осведомился Степанов, входя в столовую.

Ираида распаковала давешнюю покупку, шпагат она повесила себе на шею, вместе с цепочками и побрякушками, которые по-прежнему носила в большом и даже неловком изобилии.

— А дед Мефодий где? — спросил Степанов.

— Он, наверное, по обыкновению, в кухне, — дыша в большой хрустальный бокал, который она только что вынула из мягкой бумаги, сказала Ираида. — Его, папа, невозможно оттуда вытащить…

Женя перестал свистеть и запел:

Тореадор, тореадор…

— Ох, Женька, у тебя голосочек, — почти со стоном сказала Варя, — словно ножом по стеклу…

Евгений не ответил, опять засвистел. Павла внесла суповую миску, Степанов велел ей привести деда. Женька у буфета налил себе рюмку водки, выпил, поискал по столу вилкой и, поразмыслив, закусил маринованным грибочком. Адмирал со строгим выражением лица открыл дверь в переднюю, потом в коридор, потом в кабинет Евгения Родионовича. Ираида с Женькой быстро переглянулись.

— Не тесно вам здесь жить? — спросил Степанов резким голосом.

— Что? — не понял Евгений.

— Спрашиваю, не тесно тут вам — семейству? — крикнул Родион Мефодиевич. — Спрашиваю, вам здесь…

И смолк внезапно, потому что из передней, вытянув к нему руки, сияя всей измазанной чернилами мордочкой, бежал Юрка, обожающий деда человек, явившийся из своего первого «Б» класса с парой неоспоримых двоек и потому совершенно счастливый, что всегдашний его заступник дома.

Родион Мефодиевич смяк, поднял мальчика на руки, ударил его лбом в лоб, по старой их манере, и сказал:

— Здорово!

— Салют! — ответил Юрка. — А Павла Назаровна думала, что ты помрешь!

— Кукиш с маслом! — ответил дед (Ираида поморщилась — ей всегда казалось, что не кто другой, как Родион Мефодиевич, учит мальчика грубостям). — Фиги! Я, Юрец, еще поживу на свете, покуражусь…

— По морям, по волнам, — подсказал мальчик дедову присказку, — да?

Евгений и Ираида еще раз переглянулись: самодур-адмирал как будто был опять в хорошем расположении духа, гроза проходила стороною. Дело заключалось в том, что супруги знали, зачем приходили к Степанову пионеры, и ждали взрыва, который вполне мог произойти перед обедом. Важно было мирно отобедать, а там Евгений уже подготовил легкую беседу на тему о том, как все в самое ближайшее время рассосется с проклятым Домом пионеров и школьников Приреченского района. Впрочем, решиться заговорить об этой истории не представлялось Женечке безопасным шагом.

За щами Юрка рассказывал школьные новости, Варвара была весела, как бы помогая разрядить то угрюмое и даже угрожающее состояние, в котором перед обедом пребывал Родион Мефодиевич, Женька из кожи вон лез — сыпал анекдотами, Ираида нарочно громко хохотала, даже деду Мефодию никто не выговорил, когда он, зацепившись рукавом, вывалил на скатерть хрен со свеклой и ужасно переконфузился и залебезил. В общем, все шло к тому, что история с пионерами могла рассосаться, если бы не бокалы, которые Ираида, им всем на беду и горе, купила по знакомству в комиссионном магазине. Случилось так, что адмирал, мучимый изжогой от пирожков, встал после супа, чтобы попить боржому, и, как всегда, не замечая качества и ценности посуды, по дороге к буфету прихватил бокал, который стоял на радиоприемнике.

— Осторожнее, папочка, — крикнула издали Ираида, — это уникальная вещь!

— Уникальная? — еще совсем спокойно удивился адмирал. — А что в ней уникального?

— Шесть, — немножко даже задохнувшимся голосом, но негромко, а лишь крайне почтительно к тому предмету, который разглядывал адмирал, объяснила Ираида, — их всего шесть, этих фужеров. Вы взгляните на свет, там гравировка…

Степанов простодушно посмотрел.

— Корона? — осведомился он, дальнозорко отставляя от себя уникальную вещь. — Римское два и литера «Н»? Правильно?

Он все еще ни о чем не догадывался.

— Царь Николай из них пил, — пережевывая супное мясо, дал справку Женька, — на футляре написано, что эти бокалы «принадлежат к инвентарю яхты „Штандарт“. А продолжение судьбы фужеров тоже занятное в своем роде. По слухам, они каким-то образом попали впоследствии в Унчанск и были здесь преподнесены военному коменданту майору СС, по фамилии цу Штакельберг унд Вальдек…

Вот тут-то все и случилось.

Уже по тому, как буро побагровел адмирал во время монолога Женьки, Варвара поняла, что сейчас произойдет, и не успела вскочить, как именно то, чего она ждала, произошло.

— Унд Вальдек! — крикнул адмирал таким хриплым и не похожим на свой голосом, что Женька вскочил. — СС? И Николай из них пил? Ваше величество, император?

Варвара рванулась к отцу, но было уже поздно. Под визг Ираиды и испуганный, заячий вопль Юрки адмирал ударил один фужер об стенку, другой — об пол, третий запустил в дверь. Варвара повисла на крутом плече отца, он не оттолкнул ее, он только все силился достать с приемника оставшиеся бокалы и быстро трясущимися губами шептал: