См. статью «Любовь» - Давид Гроссман

— Пардон, меня зовут Отто Бриг, у меня имеется разрешение отобрать из числа заключенных евреев несколько рабочих.

Орф решил воспользоваться неожиданной возможностью и тут же подпихнул Гинцбурга этому Отто Бригу.

— Бери его! — рявкнул он срывающимся голосом. Он был близок к истерике и боялся завопить от отчаяния. — Бери и убирайся отсюда!

Но когда взглянул на Отто, обхватившего едва живого и истекающего кровью Гинцбурга за талию, когда увидел, как они удаляются, тесно прижавшись друг к другу, подумал вдруг в панике, что, очевидно, вообще не понял, что произошло в следственном кабинете, что, возможно, этот ужасный еврей высказал там, своим диким и непостижимым образом, самую главную человеческую истину — представил самое важное свидетельство о человеке.

— Арутюн, неутомимый борец с тиранией аппарата сенсорного восприятия. По профессии фокусник.

Арутюн родился в самом начале двадцатого века в Армении, в маленькой деревушке Фарадян. Талант чудотворца обнаружился у него случайно, в сущности, благодаря некой безвыходной ситуации. Сыны сердца, совершившие в машине времени перелет в прошлое (а именно в тот год, когда потребовалось спасти жителей указанной деревни от турецких солдат), спрятались в пещере, но турецкий полк выследил их и уже был готов ворваться в укрытие. На этом эпизоде заканчивалась девятая глава повести. Спустя неделю, позволив читателям вволю поволноваться относительно дальнейшего развития событий, Вассерман принес Залмансону в редакцию журнала десятую главу с продолжением: в последний момент команда «Сыны сердца» сумела улизнуть от преследователей через дополнительный выход, имевшийся, как выяснилось, в глубине пещеры. Спасители были спасены. Таким образом Вассерман обычно вызволял своих героев из тех бед, которые сам же коварно им подстраивал. Новый отрывок уже был сдан в печать, Залмансон и Вассерман еще немного поболтали, мирно расстались, и каждый отправился восвояси. Вскоре после этого, в полночь, Залмансон что есть сил колотил руками и ногами в дверь Вассермана и, что называется, поднимал своими воплями мертвых из гроба. Вассерман в полосатой пижаме (как всегда, прекрасно отглаженной) и домашних тапочках, с растрепанными волосами (теми немногими, что еще сохранились у него на голове) и весьма испуганным видом осторожно отпер дверь, из-за которой на него тотчас обрушились гневные проклятия Залмансона. Оказалось, что произошла кошмарная ошибка: уже улегшись в постель, Залмансон вдруг вспомнил, что в одной из предыдущих глав Вассерман успел изложить во всех подробностях, как Отто, почуяв, что турки выследили Сынов сердца, в отчаянье блуждал по этой самой пещере, пытаясь найти какой-нибудь выход из нее, какой-нибудь лаз, обследовал каждую ее пядь, каждый сантиметр стен и потолка, но не нашел нигде даже самой малой щелочки. Вассерман тоже все вспомнил и затрясся от стыда и досады. Залмансон стоял в дверях, одетый в пальто поверх красной шелковой пижамы, и орал своим высоким бабьим голосом: «Точность, Вассерман, точ-ность и обстоятельность!» Они помчались в типографию и остановили печатный станок. Вассерман был напуган и совершенно растерян. Ему освободили стол. Печатники, вынужденные прекратить свою работу, сгрудились вокруг и наблюдали за ним. Он был уверен, что не сможет выдавить из себя ни единого слова. Ему всегда требовалась по меньшей мере неделя, чтобы собраться с мыслями и сварганить что-нибудь удобоваримое. Комната утопала в папиросном дыму и была пропитана едким удушающим запахом типографской краски. Печатники в перепачканной рабочей одежде выглядели озлобленными и готовыми расправиться с этим заморышем, помешавшим им спокойно закончить работу и разойтись по домам. Залмансон демонстративно уселся напротив и барабанил пальцами по крышке стола. В эту минуту Вассерман почувствовал себя, в точности как его герои, запертые в пещере, осажденной многочисленными врагами. Он застонал в отчаянье. Очки его запотели, он ничего не видел перед собой. Он понял, что спасти его может только чудо (см. статью чудо). Так к команде «Сыны сердца» нежданно-негаданно присоединился Арутюн, до тех пор ни разу не упомянутый ни единым словом на страницах всех девяти глав. «Прислушайтесь, — прошептал Отто своим перепуганным и растерянным товарищам, — мне кажется, до ушей моих доносится крик младенца». Залмансон тотчас злобно и с определенной долей остроумия заметил, что, если этот болван Отто, производя «тщательный» осмотр пещеры, умудрился не заметить младенца, возможно, он проморгал и какой-нибудь ход, ведущий на поверхность? Но времени для препирательств и оскорблений не оставалось. «Или, допустим, — прибавил Вассерман в тоске, — это плачет снаружи кто-то из деревенских детей». Через несколько минут, когда у входа в пещеру уже взвились и засверкали ятаганы и клычи — кривые турецкие сабли, — из нее взмыла ввысь стайка таинственных белоголовых сипов, которые несли на своих крыльях, над головами обалдевших турок, дружно попадавших на землю ниц и восклицавших в ужасе «Аллах, смилуйся над нами, Аллах!», армянского юношу, наделенного необыкновенным даром чудотворства. Десятая глава повести вызвала такие восторженные отклики, что Залмансон повысил гонорар Вассермана на двадцать пять процентов, хотя выражение его лица в тот момент, когда он сообщал об этом, испортило Вассерману всякую радость. С этого дня милый армянский отрок уже не покидал команду «Сыны сердца» и принимал участие во всех ее геройских похождениях. И помимо совершения чудес он умел еще играть на свирели, причем с таким чувством, что слезы катились градом из глаз самых закоренелых преступников и злодеев. После того как в 1925 году команда прекратила свою благородную деятельность (именно тогда был опубликован последний отрывок повести), юный Арутюн (понятно, что на протяжении всех лет, пока продолжалась публикация, герои нисколько не старели) принялся скитаться по свету уже самостоятельно, и, следует заметить, удача не оставляла его. Он выступал в самых известных цирках всего мира в качестве фокусника, а порой и клоуна. Целых пять лет работал с легендарным создателем самого замечательного бродячего цирка, «Королем веселого надувательства» Финисом Тейлором Барнумом. Хотя Арутюн и не получил никакого систематического образования, он был умен и проницателен и превосходил интеллектом большинство повстречавшихся ему на жизненном пути людей. Очевидно, именно поэтому он демонстрировал публике лишь самую малую, самую банальную часть своих возможностей, номера, не требующие большого воображения, иллюзионные аттракционы, которые способен выполнить любой профессиональный фокусник. Со временем он пополнил свой репертуар милыми проделками «клоуна всех времен» Макса Грока (настоящее имя Адриен Веттах) и потрясающими номерами безумного венгерского фокусника Хорнека. Вассерман считал своим долгом снова и снова подчеркивать: не было никакой связи между удивительным природным даром Арутюна, подлинного мага и чародея, и его профессиональным мастерством циркового фокусника. Ему приходилось прикладывать огромные усилия для совершенствования своего мастерства, постоянно учиться и тренироваться, и все-таки он никогда не достигал тех вершин успеха, которые шутя обеспечило бы ему его природное дарование, пожелай он им воспользоваться. Но он предпочел максимально развить в себе ловкость рук и прочие ухищрения для отвода глаз публики и скрыть свой удивительный дар чудотворца. Он любил свою работу и посвящал ей все время. Он наслаждался видом разноцветных платков, выскальзывающих цепочкой из рукава; смеялся всякий раз заново, как наивный ребенок, пораженный внезапным появлением семи сияющих белизной голубей, поочередно выпархивающих из его собственного черного цилиндра. Он всегда казался застигнутым врасплох восторженными аплодисментами, хотя в душе никогда не насыщался изумленными возгласами зрителей. Он любил их всех — и детей, и взрослых, и испытывал счастье от того, что доставляет им удовольствие.

Но чем больше он старел и шаг за шагом обретал жизненный опыт, тем больше грусти светилось в его прекрасных глазах — радость жизни словно бы сама собой угасала, и мудрые улыбки становились все более печальными. Впрочем, он и в молодости не был общительным человеком. Всегда был погружен в работу и любил уединение. Не обзавелся ни женой, ни детьми, не мог похвастаться сколько-нибудь серьезными связями с женщинами (хотя случайных приключений было множество), в силу обстоятельств не имел семейных привязанностей — резня, учиненная в его родной деревне, унесла всех его близких. Он оказался человеком без корней, без прошлого, без родины. Будущего у него тоже не было. Не было продолжения, и не оставалось продолжателя. Он был достаточно богат, чтобы покинуть цирк Барнума и начать путешествовать по миру — просто так, из праздного любопытства, что называется, для собственного удовольствия. Испытывая порой денежные затруднения, присоединялся на некоторое время (непродолжительное) к какому-нибудь местному цирку и без особого труда поражал своим искусством воображение не слишком притязательных зрителей. Но безделье начало тяготить его. Ему надоело менять ландшафты, города и страны. Все больше и больше его охватывало то же самое чувство, которое испытывали и остальные члены команды, разбредшиеся по всему миру: из его жизни исчезло главное — стремление и возможность совершить что-то по-настоящему важное и полезное. С каждый годом все сильнее преследовало ощущение бессмысленности существования. Впереди не было ни достойной цели, ни обольстительного идеала, ни надежды на целительные перемены. Не приходилось ожидать и новых захватывающих приключений. Удручающая пресность и бессодержательность похожих друг на друга дней лишали последних сил и желаний. Короче говоря, наш милый армянский отрок превратился в героя романа, отложенного автором в сторону и позабытого в суете дней. Действие остановилось и заглохло. Из этой ситуации существовал только один выход: срочно вернуть сочинителя к письменному столу и заставить вдохнуть в произведение новую жизнь, наметить дальнейшие повороты сюжета, осветить какой-нибудь смелой выдумкой абсурдный унылый путь, которым герои плетутся без руля и без ветрил — и без всякой радости — чуть ли не двадцать, а может, и сорок лет (учитывая особое движение времени в художественном произведении). Арутюн решил, что он не готов более влачить столь жалкое существование. Тут, в этой точке, в повествование вмешался оберштурмбаннфюрер Найгель и задал чрезвычайно заковыристый вопрос: почему же Арутюн не использовал свой удивительный дар и не превратил себя в счастливого человека? Похоже, что Вассерман только и дожидался этого вопроса — терпеливо сидел в засаде и подкарауливал противника: выяснилось, что Арутюн испытывал непреодолимое отвращение к своим удивительным способностям. Они казались ему незаслуженным преимуществом, доставшимся ему, скорее всего, по ошибке. И чем больше мудрости обретал он с годами, чем лучше познавал безвыходный лабиринт, в котором люди заключены в силу своего естества, тем сильнее досадовал на свой сверхъестественный талант и на того, кто наделил его им. Он усматривал в этом некий неблаговидный поступок, подкуп, тайную взятку с целью избавить Творца Вселенной от угрызений совести: создав столько несчастных, нищих и убогих, взять вдруг и оказать нежданную великую милость одному из них — только одному. По его мнению, эта лукавая нечистоплотная подачка унижала и позорила человеческую часть его существа, ту часть, в которой не содержалось даже малой толики чуда.