Манипуляция сознанием - Сергей Кара-Мурза

Или еще тезис: «Государство не должно юридически запрещать никаких форм собственности!» — и это после стольких веков борьбы за запрет рабства или крепостного права (а ведь возрождение рабства — реальность конца ХХ века). «Государство должно воздействовать на хозяйственных субъектов только экономическими методами!» — во всем мире «хозяйственные субъекты» весьма часто оказываются в тюрьме, а у нас, значит, бей их только рублем. «Основным критерием и мерой общественного признания общественной полезности деятельности является прибыль!» — но тогда да здравствует наркобизнес, норма прибыли у него наивысшая. Ну не бред ли за подписью академиков?

В выступлениях идеологов, особенно из ученых, бросалось в глаза принципиальное (как бы наивное) отрицание накопленного человечеством навыка логического мышления. Сами став первой жертвой операции по расщеплению сознания, они заражали этой искусственной шизофренией массу. В их выступлениях была чуть ли не мистическая тяга сказать нечто прямо противоположное знанию и опыту — причем сказать в связи с очень важным положением, на котором они и выстраивали свою идеологию.

Вот передача «Момент истины». На экране Святослав Федоров требует «полной свободы» предпринимателям и доказывает, что частная собственность — естественное право человека. Что питекантроп превратился в человека именно тогда, когда получил собственность, а без нее человек превращается обратно в питекантропа. И при этом наш знаток «естественной истории» постоянно обращает внимание на то, что он — профессор. А надо бы профессору вспомнить, что при общинном строе люди (похожие на питекантропов не больше, чем самый цивилизованный предприниматель) жили в 2 тысячи раз дольше, чем при частной собственности. Но кульминацией рассуждений С.Федорова был убийственный аргумент против вмешательства государства в хозяйственную деятельность. «Экономика, — говорит С.Федоров, — это организм. А в организм вмешиваться нельзя — он сам знает, что ему лучше. Мы вот сидим, разговариваем, а печень себе работает, как надо». От кого же мы это слышим? От профессора медицины! Да не просто врача, а хирурга! Он всю свою жизнь только и делает, что вмешивается в деятельность организма, да не с лекарствами (хотя и это — очень сильное вмешательство), а со скальпелем, и прямо в глаз. Каким же расщепленным должно быть сознание человека, чтобы выбрать именно ту аналогию, которая действует прямо против его собственного тезиса.

Элементарный акт мышления всегда связан с диалогом, с оппозицией утверждений. Мы же наблюдаем полный разрыв с диалогичностью, полный отказ демократической интеллигенции от ответа оппонентам. Это делается с помощью самых тупых приемов — молчания или идеологических штампов (вроде «мы это уже проходили»). Все помнят, как писатель Юрий Бондарев задал Горбачеву вопрос: «Вы подняли в воздух самолет, а куда садиться-то будете?». Что здесь обидного или реакционного? Вполне естественный вопрос разумного человека. Об ответе и речи не было, но какую же ненависть вызвал Ю.Бондарев у всей либеральной интеллигенции! И ведь эта ненависть нисколько на утихла сегодня, когда мы все убедились, насколько прозорлив был вопрошающий.

Отключение от рациональных критериев стало общим, массовым явлением прежде всего в среде интеллигенции. Так, интеллигенция, в общем, поддержала удушение колхозов как якобы неэффективной формы производства. И ей не показалось странным: в 1992 г. правительство Гайдара купило у российского села 21 млн. т зерна по 12 тыс. руб. (около 10 долл.) за тонну, а у западных фермеров 24,3 млн. т по 100 долл. за тонну. Почему же «неэффективен» хозяин, поставляющий тебе товар в десять раз дешевле «эффективного»? То же с молоком. Себестоимость его в колхозах до реформы была 330 руб. за тонну, а у фермеров США 331 долл. — при фантастических дотациях на фуражное зерно, 8,8 млрд. долл. в год (136 долл. на каждую тонну молока)!

Как шел процесс иррационализации, навязанный службами «архитекторов перестройки»? Не будем лезть в дебри логики и теории доказательства. Рассмотрим структуру простых логических построений, которую используют политики и средства массовой информации. Аристотель называл их энтимемами (риторическими силлогизмами) — неполно выраженными рассуждениями, пропущенные элементы которых подразумеваются. Вот схема разумного, хотя и упрощенного, рассуждения:

Данные (Д)— Квалификация (К) — Заключение (З)

¦ ¦

Поскольку (Г) — Оговорки (О)

¦

Ведь (П)

В популярной книге А.Моля читаем: «Аргументация определяется как движение мысли от принятых исходных данных (Д) через посредство основания, гарантии (Г) к некоторому тезису, составляющему заключение (З)». Подкрепление (П) служит для усиления «гарантии» и содержит обычно хорошо известные факты или надежные аналогии. Квалификация (К) служит количественной мерой заключения (типа «в 9 случаях из 10»). Оговорки (О) очерчивают условия, при которых справедливо заключение («если только не…»).

В митинговых, крайне упрощенных рассуждениях обычно остаются лишь главные три элемента: Д-Г-З. Но это — абсолютный минимум. Аргументация ответственных политических дебатов намного сложнее, в них требуется, например, отдельно обосновывать и выбор данных, и надежность гарантии, и методы квалификации. Что же мы наблюдали в процессе перестройки и реформы? Из аргументации были сначала полностью исключены подкрепления, оговорки и квалификации. А затем была разрушена и минимальная триада — была изъята или чудовищно искажена гарантия.

Вот уже упомянутый пример с приватизацией торговли:

Д: в государственных магазинах нет товаров;

Г: в частных магазинах США и ФРГ изобилие товаров;

З: если приватизируем магазины, наступит изобилие.

Достаточно ввести в этот силлогизм мало-мальски честную оговорку: «если только дело не в доступности цен для широких масс населения», как становится очевидной несостоятельность самой гарантии: в США полки магазинов ломятся не потому, что магазины частные, а потому, что цена ограничивает покупательную способность населения. Потому и в России достигнуто «изобилие на прилавках», что резко повышены цены и снижены доходы, а вовсе не вследствие приватизации магазинов.

Но оговорка не вводится, а квалификация заменяется просьбой поверить в абсолютную надежность заключения (на этот счет А.Моль замечает: «Как показано в исследованиях массовой пропаганды, ложь должна сообщаться без всяких оговорок, лишь истина может позволить себе роскошь быть спорной»). И подготовленная таким образом публика спокойно воспринимает даже в августе 1992 г. уверения Ельцина, что с осени «начнется наполнение потребительского рынка товарами». Хотя всем было известно, каков спад производства и насколько меньше товаров поступало в розничную сеть (в 1992 г. наполнение товарами упало на 40 процентов, после того как этот показатель упал уже в 1991 г.). Сегодня правительство не может выплачивать зарплату и пенсии уже и потому, что сразу обнаружится страшный дефицит товаров и продовольствия (летом 1996 г. в Воронеже «резко» выплатили долги по зарплате и пенсиям, и в два дня полки магазинов опустели).

Утрата навыка умозаключений подтверждается поразительным нежеланием среднего гражданина вникнуть в вопрос, даже когда информация вполне доступна. Вот, политики-демократы перед выборами и 1993, и 1995 годов создавали устойчивое мнение, что высокие цены на хлеб вызваны «диктатом аграрного лобби». Но ведь структура цены буханки известна, и нужные для рассуждений данные просты и доступны. Из центральных газет осенью 1995 г. можно было узнать: на четвертый квартал 1995 г. была установлена закупочная цена на пшеницу III класса твердую 600 тыс. руб. за тонну и на пшеницу мягкую ценную 550 тыс. руб. Рожь закупалась по государственной цене 350 тыс., а на рынке (бирже) по 550 тыс. за тонну.

Таким образом, хлебозаводы Москвы до Нового 1996 года платили за килограмм лучшей пшеницы 600 руб. Этого килограмма хватает, чтобы испечь две буханки, значит, на одну буханку уходило пшеницы на 300 руб. То есть, «аграрное лобби» имеет касательство только к той части цены буханки хлеба, которая составляет 300 рублей. Именно внутри этой суммы сколько-то рублей может быть обусловлено давлением этого «лобби» — сумма по сравнению с ценой буханки на прилавке (3 тыс. руб.) в любом случае ничтожная.

Расходы на помол, выпечку и торговые издержки при советской системе составляли 1,1 от стоимости пшеницы. Говорят, рынок эффективнее (да и зарплата по сравнению с советским временем ничтожна). Ну пусть даже эти издержки не уменьшились. Все равно, реальная себестоимость буханки хлеба на московском прилавке равна двукратной стоимости пшеницы, пошедшей на эту буханку. Значит, в конце 1995 г. эта себестоимость была равна 600 рублей. А цена-то была 3 тысячи рублей! «Накрутки» созданный Чубайсом невиданный в истории рынок может, разумеется, сделать сколь угодно большими — никакого отношения к ним ни колхозники, ни совхозы, ни фермеры не имеют.