Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла - Томас Лав Пикок

И мне почудилось, что здесь

Соединил вечор и днесь,

Как берега — высокий мост,

Тот луч во тьме веков и верст,

Найдя над страшной бездной твердь,

Чтоб слить в пространстве жизнь и смерть.

Но в нерушимости на миг

Утрату я душой постиг:

Подслушать шепот ветерка

И луч узреть издалека

Не может та, что здесь была

И стены ветхие нашла.

Пусть бесконечен луч времен,

Я к ней как будто возвращен,

И в тайный скит своей души

Я спрячу лик ее в тиши.

Бессильны передать слова

Святую прелесть волшебства,

Чей голос — песнь души моей,

Чьи очи — луч моих ночей.

Надежда ложью стала вновь,

Но только истиной — любовь.

Джордж Мередит. ВЫДЕРЖАННОЕ ВИНО ВЕЛИКОЛЕПНОЙ МАРКИ

ПОРТРЕТ ПИКОКА В РОМАНЕ «ЭГОИСТ»

(1879), гл. XX

Неспешная вечерняя прогулка вдоль газона с дамами и почтительно слушавшими его джентльменами в ожидании призывного звука колокольчика, возвещающего об обеде, составляла одну из отрад доктора Мидлтона [под этим именем автор выводит своего тестя, Т. Л. Пикока. — Ред.]. Его походка выдавала человека, который некогда (во дни Аполлона и юного Эрота) был не прочь потанцевать: мышцы его ног в доныне сохранили упругость, и он величаво нес свое высокое, осененное стальной сединою чело. После дневных трудов он с наслаждением предавался освежающему моциону, которому предстояло увенчаться чарами французской кухни, призванной, так же как и вина известных марок, подкрепить его силы. В этот час он охотно дарил собеседников разменной монетой своей мудрости, подобно тому как солнце, склоняясь в погожий вечер к закату, щедро разливает кругом свое великолепие, не опасаясь истощить основной сокровищницы. Ибо поистине блажен тот, кто может сказать себе под вечер, что лучшая часть дня еще впереди и что скоро наступит. Такой человек выше обыкновенных смертных настолько, насколько парящий в предзакатном небе орел выше воробья, поклевывающего что-то на земле. Подобное состояние — достойная награда человеку, чья юность и зрелые годы были проведены в трудах праведных. Доктор Мидлтон ставил под сомнение не только прошлое, но и будущее человека, который не испытал восторга — сдерживаемого, разумеется, рамками воспитания — мысли о предстоящем обеде. Такому человеку, по мнению доктора, нечего делать ни на этом свете, ни на том.

Наглядный пример благотворного влияния воздержности, он имел все основания гордиться своим пищеварением; свою веру в торжество добродетели он переносил также и в область политики, склоняясь к консерваторам: ведь только в устойчивом, обществе можно рассчитывать, что добродетель увенчается наградой.

Достопочтенный доктор богословия являл собой великолепный портрет кисти старого мастера, разумеется, английской школы. В своем характере он сочетал благочестие с эпикурейством, ученость с хорошим тоном, и эти свойства прекрасно уживались в его душе, непринужденно общаясь друг с другом, как люди, знакомые домами. Он был крепкого сложения, в юности даже — атлет; прекрасно разбирался в фактах и прескверно — в людях; человек благодушный от природы, неутомимый и прилежный труженик, он тем не менее легко падал духом и выбивался из колеи. Дочь свою он любил и боялся. Как бы он ни восхищался ею, страх, который ему внушали, ее возраст и пол, ни на минуту его не покидал, не давая забыть, что, покуда мисс: Клара [прообразом послужила дочь Пикока и первая жена Мередита, Мэри Эллен. — Ред.] не замужем, он связан с существом не вполне вменяемым. Покойная матушка ее была прекрасной женщиной, но обладала темпераментом поэтическим, несколько экзальтированным и порывистым, и для степенного ученого была наделена излишней долей воображения. Достойная женщина, но все-таки женщина, иначе говоря — фейерверк. Клара походила на мать. Ну к чему ей, скажите на милость, покидать Паттерн-холл хотя бы на час? Очевидно, затем лишь, что она принадлежит к переменчивому и, легковоспламеняющемуся женскому сословию. Муж — вот подходящий для нее опекун, ему, по всей справедливости, и следует освободить от этой обязанности отца. В самом деле, когда на свете торжествуют демагоги, а дома у нас на руках, дочь, только, и спасения что в философии!..

Е.Ю. Гениева. САТИРИК ПИКОК, «СМЕЮЩИЙСЯ ФИЛОСОФ»

...мысль его тонка

И ранит глубже острого клинка;

Но к мудрым песням глух наш век пустой.

Как фарисей; пусть стих его литой

Чарует только лучшие умы,

Взлетит он, вырвавшись из хладной тьмы,

К грядущим веснам; вознаграждена

Надежда будет...[943]

Шелли. Письмо к Мэри Гисборн

Томас Лав Пикок, создатель «романа идей» и «романа-беседы» в английской литературе, по сей день остается фигурой еще недостаточно разгаданной. Он был современником Джейн Остен, романтиков, Диккенса и Теккерея. За годы его долгой жизни (1785-1866) вышли произведения, составившие славу английского классического реализма XIX в.: «Записки Пиквикского клуба», «Домби и сын», «Дэвид Копперфилд», «Холодный дом», «Ярмарка тщеславия», «Генри Эсмонд», «Пенденнис», «Ньюкомы».

Но кто он сам, этот иронический писатель, — интеллектуал, близкий друг Шелли и одновременно его суровый критик, знаток древности, только к концу своей жизни открывший для себя Чарльза Диккенса?

Литературная судьба Пикока напоминает судьбу Джейн Остен. Мало кто из современников знал что-нибудь определенное об авторе «Гордости и предубеждения» и «Эммы». Не слишком много знали и о Пикоке, авторе семи романов, нескольких поэм, многих стихотворений, видном эссеисте. При всех отличиях искусства Остен от искусства Пикока их сближает тяготение к малой, но при этом емко-лаконичной форме, существенным, едва ли не главным элементом которой является динамический диалог. Сходны они и в своем ироническо-остраненном подходе к жизни, который, в частности, помешал романтически настроенной Шарлотте Бронте поверить в серьезность и искренность художественных и этических намерений Остен.

Проза Пикока, стилистически виртуозная, интеллектуальная, перегруженная многочисленными цитатами из античных авторов, избыточно эрудированная, изящно ироничная и несколько старомодная, казалась чуждой и непонятной читателям, воспитанным на «готическом романе тайн и ужасов» Анны Рэдклифф и М. Льюиса, на романтической поэзии Вордсворта и Байрона, на увлекательных, духовно просветленных и, в сущности, весьма доступных по мысли романах Диккенса. Пикок же пугал своей насмешкой над викторианской религиозностью и неприятием сентиментальной набожности.

Недоумевали и критики-профессионалы: они затруднялись найти соответствующее место Пикоку в истории направлений и жанров английской литературы XIX в., а потому практически единодушно сходились во мнении, что это второстепенный писатель, любопытный, но не заслуживающий