Сын башмачника. Андерсен - Александр Трофимов

   — Ваши лиризм и юмор как нельзя лучше уместились в ваших сказках. Никогда не верьте тем, кто будет говорить, что вы детский сказочник. Ваши сказки не простые явления. Цветы для маленькой Иды — я читал их с удовольствием, как взрослый читатель. Уже сейчас вы должны отдавать себе отчёт, что вы можете занять в мире сказок совершенно особое положение. Они вбирают так много, что вы ни в коем случае не должны ими жертвовать во имя чего-то другого. Я не сомневаюсь, что будущее — за вашими сказками.

Глаза Андерсена наполнились слезами. Он не ожидал таких высоких слов от взыскательного друга. Ему хотелось бежать, лететь, кричать, чтобы сообщить всем о словах Эрстеда.

   — Мне говорят, что лучше бы вы не брались за это дело.

   — Пусть попробуют написать лучше, — улыбнулся Эрстед, — и тогда посмотрим на чьей стороне правда.

   — Меня бранят, — горько заметил Андерсен.

   — Истина на стороне бранимых.

Родоначальник экзистенциализма датчанин Сёрен Киркегор не любил Андерсена — «жалкого бедолагу». Не любил и его сказки. В своей книге «Из бумаг ещё живущего» религиозный мыслитель разругал один из романов Андерсена, на что в «Сказке моей жизни» Андерсен написал: «...это оказалась целая книга, думаю, первая, написанная Киркегором, довольно трудная для чтения, с гегелевской неуклюжестью в выражениях, даже поговаривали шутя, что прочесть её до конца смогли лишь Киркегор да Андерсен».

Будем помнить: Сёрена Киркегора не заботили материальные трудности, их у него попросту не было, он спокойно мог выпускать свои книги за свой счёт, в то время как Андерсен крайне нуждался.

Спустя несколько месяцев после выхода романа «Импровизатор», Андерсен выпустил первый сборник своих сказок. Ох, как сожалели об этом люди, желавшие ему добра на свой манер! Ему говорили, что он «впал в ребячество». Журнал не советовал ему убивать время на печатание сказок. Рекомендовали изучать образцы. Но он не хотел писать так, как писали до него! Ведь чувствовал он по-иному.

Сказочник Андерсен был схож со сказочником Пушкиным. Оба часто брали народные сюжеты и переделывали их.

Цветы и вещи, ели и оловянные солдатики, жуки и птицы очеловечивались под пером Андерсена. Он сам словно был и розой и ромашкой, и путешествовал с Дюймовочкой по воде, и это было так же трудно и заманчиво, как путешествие по неизведанной Амазонке.

Как он любил цветы! Всегда носил цветок в петлице пиджака. В детстве бабушка приносила ему цветы, которые собирала в саду госпиталя, помогая садовнику. У каждого цветка был свой голос, своё лицо, свой характер. Потому в первой авторской сказке, то есть придуманной им самим: «Цветы для маленькой Иды» действующие лица — цветы. Она пришла к нему под видом девочки Иды. У сказочника был друг — писатель и фольклорист Юст Маттиас Тиле. Андерсен пришёл к нему в гости, и его дочь Ида попросила рассказать сказку о цветах.

Андерсен вспомнил, как ему нравились цветы из Ботанического сада. Вырезая забавные фигурки из бумаги, он начал свой рассказ. Он поселил цветы в Росенборгский замок. Здесь же присутствовал профессор ботаники университета — Йене Уилъкен Хорнеманн, лектор из Ботанического сада. Рассказывая и не слушая совершенно несказочных замечаний профессора, который был твёрдо уверен, что цветы не умеют разговаривать и уж точно — танцевать, он вспомнил, как Луиза Коллин, которую он любил, не пожелала с ним танцевать, и передал её поведение кукле Софи из сказки.

Ведь цветы росли в сердце Андерсена даже зимой. Рассказывая, Андерсен вслушивался в замечания ребёнка и использовал их в записанной после рассказа сказке.

Все русские писатели любили Андерсена, многие подражали ему. Нет ни одного сказочника, который бы не воспользовался находками Андерсена, от Экзюпери в «Маленьком принце» до Ричарда Баха, с его «Чайкой по имени Джонатан Ливингстон».

Андерсен был очень поэтичен в своей благородной и сентиментальной прозе. Он одушевлял всё, что было вокруг, он словно сам вдохнул жизнь в предметы, которые на первый взгляд не одушевлены. Поражает полное правдоподобие его сказок.

У Андерсена два вида сказок. Одни — авторские, которые он полностью придумал. Другие построены на народных сказках, их основа — фольклор.

Часто он переделывал свои сказки. Так, «Призрак» (1829 г.) была переделана в замечательного «Дорожного товарища» (1835 г.).

Его сказки — единственное, что внесла Дания в мировую литературу.

Он много страдал, поэтому его сказки полны светом. Его стиль отличает его от всех — он как личное клеймо гения.

До него сказки было принято заканчивать моралью. Андерсен счастливо избежал прямолинейности: мораль была в самой художественной ткани произведений сказочника. Нервная ткань его сказок — та же, что и у жизни людей.

Непосредственность, новизна ощущения жизни свойственна его лучшим сказкам. Не все из написанных им более 170 сказок и историй равноценны. Но лучшие остались навсегда.

Всматриваясь в биографию Андерсена, понимаешь, что невозможно писать о сказках отдельно. Они срослись с его драматургическими произведениями, берут истоки свои во многих его стихотворениях, соединены с книгами путешествий, куда неоднократно захаживали и где чувствовали себя как дома, они живут в его романах, как, например, история о «маленькой игуменье» в первом романе...

Он проживал жизни своих сказочных героев, страдая, как за жизни героев романов. Может быть, его сказки и есть мини-романы?

Многие его друзья искренне не понимали и не любили сказки Андерсена.

Ингеман, так чутко отнёсшийся к «Агнете», сказок для детей не любил, о чём говорил прямо в глаза автору. А Гейберг столь же уверенно возвещал Андерсену, что лучшее из опубликованного — это сказки. Андерсен терялся. Расстраивался. Радовался. Но не относился к сказкам как главному — Боже упаси. Включённую в третий сборник сказок «Русалочку» он считал лучшей своей сказкой. Даже «Лизок с вершок» (в русском переводе «Дюймовочка») считал менее талантливой. И это легко понять — в «Русалочке» появилась философия, второй план, и её невозможно назвать лишь детской. Это, по существу, мини-роман.

«Сказки для детей» прописались в Германии. Имя Андерсена всё чаще повторяли газеты и журналы Франции и Германии. Чем выше было счастье узнавания этого, тем глубже разочарование от критических статей в Дании... Контраст был разителен. За границей признали его едва ли не безоговорочно. Его биография не могла не умилять. Ингеману Андерсен признавался, что, порой, чувствует то, что не высказал до него ни один поэт мира... И разница между тем, что он чувствовал, и тем, что он написал, была огромной. Это рождало подозрение в собственной бездарности, которую частенько пытались разжечь и завистники. Мещанам Копенгагена не нравилось, что он — «выскочка», мнит себя и поэтом, и романистом, и автором путевых очерков, и драматургом, и сказочником.