Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях - Сильвио Пеллико

— Будь осторожней, — почти резко сказал Марко. — Ты не думаешь совсем о том, что делаешь.

Хуанита выслушала замечание с необычной для нее кротостью и стала осторожнее при подъеме на крутую гору, где снег уже подтаял от утреннего солнца. Мало-помалу они добрались до высшей точки долины — овальной груды камней и снега, из которого, казалось, не было никакого выхода. В самом низу, у подножия склона, пройти который, казалось, было вовсе нетрудно, лежал труп какого-то человека.

— Это какой-то карлист, — объяснил Марко. — Несколько дней тому назад мы слышали, что они хотели отыскать себе другую дорогу в Торре-Гарду. Эта долина — настоящая ловушка. Дорога в Торре-Гарду вовсе не здесь, а весь этот склон покрыт льдом. Смотри, около него лежит нож. Это он хотел высечь во льду ступени. Нам надо идти в эту сторону.

И он поскорее повел Хуаниту прочь.

В девять часов они прошли последний откос и остановились как раз над Toppe-Гардой. Перед ними была долина реки Волка, вся залитая солнцем. Дорога лежала в долине, словно желтая лента на широкой груди матери-природы.

Через полчаса они достигли сосновой рощицы, откуда уже было слышно, как на террасе лаял Перро. Скоро собака бросилась им навстречу, а за нею показался и Саррион, который, по-видимому, нисколько не удивился возвращению Хуаниты.

— Тебе безопаснее было бы остаться в Памплоне, — сказал он, бросив на нее острый взгляд.

— Я и здесь в полной безопасности, — отвечала Хуанита, в свою очередь взглянув на него.

Саррион стал расспрашивать сына, как его плечо и не слишком ли он устал. Вместо Марко отвечала Хуанита, давая гораздо более обстоятельные ответы.

— Вот что значит хороший уход, — промолвил Саррион, беря Хуаниту под руку.

— Тут дело не в уходе, а в его крепком здоровье, — отвечала она, бросая пристальный взгляд на Марко.

Тот, впрочем, этого не заметил и по-прежнему продолжал смотреть вперед.

— Дядя Рамон, — обратилась Хуанита к Сарриону, когда час спустя они сидели вдвоем на террасе, — дядя Рамон, приходилось вам когда-нибудь играть в пелоту?

— Каждый баск должен уметь играть в пелоту.

Хуанита кивнула головой и погрузилась в задумчивое молчание: казалось, она что-то обдумывала про себя. По временам относительно Сарриона и самого Марко она принимала какой-то покровительственный тон, как будто бы ей было известно многое такое, что было скрыто от них, и для нее открывался доступ в такие сферы жизни, которые были закрыты для них.

— Вообразите себе, — заговорила она наконец, — относительно этой игры следующее: что в этой игре вместо мяча приходится перебрасывать женщину. Разве для нее не естественно полюбопытствовать, что из этого выйдет дальше? Можно даже спросить, не имеет ли она даже права знать это?

— Совершенно верно, — согласился с нею Саррион, быстро сообразивший, что Хуанита ищет решительного объяснения. В такие моменты женщины говорят всегда решительнее и откровеннее.

Он закурил сигару и легким жестом отбросил далеко от себя спичку, как бы желая этим показать, что он готов ее выслушать.

— Почему Эвазио Мон хотел, чтобы я стала монахиней? — спросила Хуанита в упор.

— Потому, что у тебя три миллиона песет.

— Если б я стала монахиней, то церковь присвоила бы эти деньги себе?

— Иезуиты, а не церковь. Это не одно и то же, хотя люди и не всегда отдают себе отчет в этом. Присвоить твои деньги хотели иезуиты. Им хотелось ввергнуть Испанию в новую междоусобную войну, которая была бы горше всех, уже пережитых нашей страной. У нашей церкви есть, конечно, враги: Бисмарк, англичане. Но у нее нет более ожесточенных врагов, чем иезуиты, ибо они преследуют свои собственные цели.

— А как относитесь к ним вы и Марко?

— Разумеется, мы против них, — сказал Саррион, пожимая плечами.

— А я, стало быть, изображаю собою мячик, которым вы перебрасываетесь?

Саррион взглянул на нее сбоку. Вот момент, которого всегда боялся Марко!

Саррион тщетно ломал себе голову над вопросом, почему она завела этот разговор с ним, а не с Марко. Хуанита сидела молча, не спуская глаз с отдаленных гор. Саррион украдкой взглянул на нее и заметил, что на ее губах играет слабая улыбка сожаления, как будто она знала что-то такое, чего он не знал. Он собрался с духом и сказал:

— Да… пока мы не выиграем партию.

— А вы выиграете?

Саррион опять посмотрел на нее. «Почему она не говорит прямо?» — спрашивал он сам себя.

— Во всяком случае, сеньор Мон не знает, когда он будет разбит, — сказала Хуанита.

Воцарилось молчание. Где-то вдали затрещали выстрелы: в горах, очевидно, завязалась схватка.

— Говорят, что он очутился в долине, как в ловушке, — снова заговорила Хуанита.

— По всей вероятности.

— Стало быть, он явится опять в Торре-Гарде?

— Может быть. Храбрости ему не занимать.

— Если он вернется сюда, я хочу поговорить с ним.

Уж не хотела ли она сама объявить Мону, что он разбит? Недаром Эвазио утверждал, что решающий голос всегда принадлежит женщине.

— Во всяком случае, — заговорила Хуанита, мысли которой, по-видимому, опять направились на игру, — во всяком случае вы играете очень смелую игру.

— Вот почему мы и выиграли ее.

— А вы не замечаете, чем вы рисковали?

— Чем же?

Хуанита повернулась и гневно взглянула ему прямо в лицо.

— О, вы об этом, очевидно, не догадываетесь. Вероятно, не догадывается и Марко! Ведь вы могли погубить жизнь нескольких человек!

— Но ведь мог погубить их и Эвазио Мон, — резко отвечал Саррион.

Хуанита отскочила назад, как фехтовальщик, получивший удар.

Саррион откинулся на спинку кресла и бросил потухшую сигару. Он сразился с Хуанитой на той почве, которую выбрала она сама и ответил ей на вопрос, который она не могла задать ему из гордости.

Как и предвидел Саррион, Эвазио Мон вернулся в Торре-Гарду. Было уже темно, когда он явился. Неизвестно, знал ли он о том, что Марко нет в его комнате. Он вообще о нем не спрашивал. Слуга провел его прямо на террасу, где сидели Хуанита и кузина Пелигрос. Саррион был у себя в кабинете и вышел на террасу после, когда Мон уже прошел мимо его окна.

— Мы все оказались в осаде, — начал гость с обычной кроткой улыбкой, садясь в кресло, которое ему величаво предложила кузина Пелигрос.

— Нам с вами, сеньорита, — сказал Мон, обращаясь к Пелигрос, — здесь делать нечего. Мы люди мирные.

Кузина Пелигрос махнула рукой в воздухе в знак согласия.

— Я должна исполнить свой долг, — заявила она с решительным видом, сквозь который проглядывал страх.

Хуанита молча смотрела на Сарриона, ожидая, когда он на нее взглянет. Поймав удобную минуту, она мигнула ему, чтобы он увел кузину Пелигрос и оставил их вдвоем с Моном.

— Вы переночуете у нас? — спросил он Мона.

— Нет, друг мой, очень благодарен вам за приглашение. Я питаю надежду пробраться ночью через линию стрельбы в Памплону. Я вернулся только для того, чтобы предложить свои услуги и проводить дам до Памплоны.

— Вы думаете, стало быть, что Торре-Гарда будет осаждена? — беззаботно спросил Саррион.

— Ничего нельзя знать заранее, друг мой. Ничего нельзя знать. Мне кажется, что перестрелка приближается.

Саррион рассмеялся.

— Вам только и слышатся пушки.

Мон повернулся к хозяину и меланхолично посмотрел на него.

— Да, Рамон, мы всю жизнь только и слышали пушки!

В этих словах, кроме очевидного, был еще какой-то другой, тайный смысл, понятный только Сарриону. На одну минуту его лицо просветлело и смягчилось.

— Велите подать нам кофе, — обратился он к кузине Пелигрос. — Велите, пожалуйста, подать нам его в библиотеку.

Маленькими шажками, какими умели ходить в тридцатых годах, Пелигрос направилась в дом. По тогдашнему этикету, Мон снял шляпу и наклонил голову в ее сторону.

— Кстати, — промолвил Саррион и, не докончив фразы, направился за нею.

Хуанита и Эвазио Мон остались на террасе одни. Хуанита сидела как раз против него в садовом кресле. Кроме него, было только то, на котором сидела Пелигрос. Эвазио, взглянув на Хуаниту, подвинул его к себе и сел. Из-под очков, на которых отражались последние лучи заходящего солнца, он пристально смотрел на свою собеседницу.

Он, очевидно, ждал, пока заговорит Хуанита, но та упорно рассматривала кончик своей туфли. И, очевидно, тоже ждала, пока заговорит Эвазио. Оба они молчали, словно дуэлисты, выбирающие себе оружие. Мон, по-видимому, боялся, как бы самое острое не досталось Хуаните.

Тщательная тренировка научила его быстро проникать в мысли другого. Но Хуанита сбивала его с толку.

— Я говорил только из дружбы к вам, когда предлагал проводить вас до Памплоны, — начал наконец Мон.