Лукашенко. Политическая биография - Александр Федута

И вот я написал.

Полтора года я встречался с людьми, мнения которых почему-либо были для меня важны, со свидетелями и участниками событий. У них я учился все серьезнее относиться к своему герою, совсем не случайному в нашей жизни.

Прояснялась закономерность, по которой он пришел к власти и удерживал власть.

Постепенно я понял, что не дело автора судить своих героев и делить персонажи на правых и виновных: для меня они лишь соучастники с разной степенью ответственности и свидетели с разной степенью осведомленности. А я — только один из них. И судьей нам будет время.

Я смотрел на Лукашенко глазами разных людей, и все четче вырисовывалась удручающая масштабность фигуры моего главного героя. Как ни суди, это человек, который (по словам, приписываемым молвой его жене) ни на одной работе больше двух лет не задерживался, сумел пробыть у власти десятилетие. По сути, ему удалось если не остановить, то замедлить время. Недавно мы говорили об этом с Геннадием Грушевым.

«Что сделал Лукашенко? Он попытался — и довольно успешно — затормозить исторический процесс на территории отдельно взятой страны, — говорил мне профессор. — Он, конечно, не отстроил заново всю советскую систему. Но он законсервировал целые фрагменты социалистического государственного организма. Мы отстали не на одно десятилетие… Правда, при этом получили возможность оглядеться и увидеть, где какие ошибки соседи делали на бегу, какие совершали неосторожные и губительные ходы. Если бы это было целью Лукашенко, мы бы ему памятник поставили. Ведь это дало возможность, как на старте соревнований, пропустить вперед всех. Кто-то падал, ломал лыжи, оказывался в сугробе на незнакомой трассе, кто-то сползал по склону, но все куда-то неслись. А он стоял и не двигался. В итоге мы все сохранили. Амуниция цела, ничего не налипло на ногах, можно двигаться с учетом ошибок других…»

Остановись Грушевой на этом — и все бывшие и нынешние сторонники Лукашенко с облегчением бы вздохнули. Однако профессор беспощадно продолжал:

«Но это не было его целью, поэтому ничего нового он не придумал и не предложил. За время, пока он стоял и держал нас, амуниция успела безнадежно устареть. Изменились правила. И целое поколение, которое было захвачено общим водоворотом — мы, целое поколение — выпало из гонки, оказалось вообще на другой дистанции. Самые сильные из нас либо выброшены, либо парализованы и десять лет не могут реализовать себя… И это преступление страшнее, чем он тут понаделал с политзаключенными. Какой был пафос! Сколько было желания и сил работать! Все ушло — кто замкнулся в себе, кто спился, кто уехал…»

Было непонятно, чем же моя книга должна закончиться. Ведь любая политическая биография имеет смысл лишь как подведение итогов. А я пишу с натуры — в то самое время, когда мой герой думает лишь об одном: как продлить свое политическое существование еще хотя бы на несколько лет.

Лукашенко сопротивлялся, оттягивая развязку.

Сопротивлялись и другие персонажи. Кто-то — как бывший премьер-министр Михаил Чигирь — отказался давать интервью, обещая все описать самостоятельно. Кто-то, наоборот, оказался излишне разговорчивым, но не привносил ничего существенного и «выпадал» из текста. Были и не довольные тем, как они выглядели в рукописи.

Так произошло и с Синицыным. Я привез ему рабочий вариант будущей книги в тот самый дом, где в 2001 году находился его предвыборный штаб.

— Ну оставь, — небрежно сказал мой бывший шеф, демонстрируя полное отсутствие интереса к толстой кипе бумаги. — Я прочту… когда будет свободное время.

«Свободное время» нашлось. Позвонил он уже на следующий день, рано утром. Я приехал.

Синицын был холодно вежлив:

— Мне жаль, что я влип в эту историю.

— В Историю?

— Нет, в историю с твоей книгой. Ты ничего, абсолютно ничего не понял. Нужно было отразить роль команды, которая вытащила его наверх. А у тебя он получается каким-то самородком.

— Он и есть самородок. Он прорвался бы и без нас…

— Не преувеличивай, — Синицын посмотрел на меня сквозь очки тем же настороженно внимательным взглядом, что и десять лет назад, когда в моем кабинете он допытывал меня, не шпионю ли я за ними. — Работала целая система прихода к власти, а Лукашенко был лишь ее частью. Пусть даже самой главной…

— Они создал эту систему, — сказал я, — а потом пошел дальше, создавая и укрепляя систему собственного единовластия.

Синицын докурил сигарету и затушил «бычок», тщательно вдавив его в пепельницу. Было видно, что он не говорит того, что ему до смерти хочется сказать, подыскивает слова, не слишком обидные для меня и прозрачно прикрывающие его собственную обиду.

— Повторяю: ты не отразил роль нашей команды. У него была лучшая из команд.

— Это вы о себе и о своей роли говорите. Которую я стараюсь не преуменьшать… Но вы же сами знаете, что команды как таковой не было, а были достаточно активные люди, не вполне понимающие, что творят. Поэтому мы так сразу и рассыпались, сдав ему все свои позиции. Поэтому он и повышвыривал нас за борт — поодиночке… Если мы этого не поймем, мы не сможем победить, даже когда он уйдет.

Было очевидно, что с этим Синицын не согласится. Он до сих пор не верил в свое поражение, собираясь еще подняться и сыграть собственную игру. А ошибок своих он никогда не признавал и в этом был похож на Лукашенко. Не хотелось ему признавать и то, что в Историю, как и все мы, он все-таки влип. И слишком поздно задумался о том, как будет в ней выглядеть, — лишь в 1996 году, уходя в отставку…

— Как знаешь, — Синицын обиженно выдержал паузу. — Но учти. Такие книги пишут, когда сжигают мосты: все, прошлое отрезано. Ты прощаешься с нашим прошлым, так надо понимать?

Разговор и действительно очень походил на прощание.

Для меня оно было трудным и затянувшимся — если считать с 5 января 1995 года, когда я покинул Администрацию президента.

И вот теперь мы с Синицыным со всей безвозвратной очевидностью стали друг для друга всего лишь прошлым, с которым было трудно расставаться. Мы все-таки хорошо относились друг к другу.

А Лукашенко? Он продолжал дописывать свою политическую биографию и точку ставить, казалось, не собирался. Хотя, наверное, он лучше всех понимал, что рано или поздно ему придется это сделать…

Глава первая. От любви до ненависти?

Лукашенко меняет курс

Третья предвыборная кампания Лукашенко началась буквально сразу же по окончании второй, в 2001 году. Не замечать этого могли только поп-звезды и прочие «гастролеры», приезжающие в Беларусь, чтобы заработать свои «бабки», полюбоваться чистотой улиц и побеседовать с ее президентом. Все остальные видели, что он выгребает из последних сил, нервничает и мечется, резко меняя курс.