Отель «Нью-Гэмпшир» - Джон Уинслоу Ирвинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Прямо в цель! — восторженно кричал Фрэнк. — Вот посмотрите на меня!
— И посмотрите на меня, — обычно прибавляла медведица Сюзи. — Почему он не упомянул некоторых великих женщин? Если бы спросили меня, — обычно говорила Сюзи, — то я бы сказала, что Фрейд несколько подозрителен.
— Который Фрейд, Сюзи? — поддразнивала ее Фрэнни.
— Любой, — обычно говорила медведица Сюзи. — Выбирай сама. Один из них таскался с бейсбольной битой, у другого на губе была эта штука.
— Это был рак, Сюзи, — несколько натянуто уточнял Фрэнк.
— Конечно, — говорила медведица Сюзи, — но Фрейд называл его «эта штука у меня на губе». Он не называл рак раком, но считал, что все остальные прячутся от реальности и подавляют свои чувства.
— Ты слишком строга к Фрейду, Сюзи, — скажет ей Фрэнни.
— Он ведь мужчина, не так ли?
— Ты слишком строга к мужчинам, Сюзи, — скажет ей Фрэнни.
— Это верно, Сюзи, — скажет ей Фрэнк, — тебе надо попробовать хотя бы одного мужчину.
— А как насчет тебя, Фрэнк? — скажет Сюзи, и Фрэнк покраснеет.
— Ну, — начинал заикаться Фрэнк, — если быть до конца откровенным, то это не совсем мой путь.
— Я думаю, Сюзи, что у тебя внутри просто есть кто-то еще, — сказала Лилли. — У тебя внутри сидит кто-то еще, кто хочет выбраться наружу.
— О господи, — простонала Фрэнни. — Может быть, внутри ее сидит медведь, который хочет выбраться наружу!
— Может быть, там у нее внутри мужчина, — предположил Фрэнк.
— Может быть, у тебя внутри, Сюзи, сидит прекрасная женщина, — сказала Лилли.
Лилли, писательница, всегда будет стараться сделать из нас всех героев.
* * *
В ту ночь, незадолго до Рождества 1964 года, я с трудом ковылял по Сентрал-Парк-Саут; я начал думать о медведице Сюзи, и я припомнил другую фотографию Фрейда, Зигмунда Фрейда, которую обожал. На этой фотографии Фрейду восемьдесят, через три года он умрет. Он сидит за своим письменным столом на Берггассе, 19; это 1936 год, скоро нацисты выживут его из его старого кабинета и его старой квартиры, из его старой Вены. На этой фотографии «генитальную структуру» его носа украшает пара нешуточных очков. Восьмидесятилетний Фрейд не смотрит в камеру: ему недолго осталось, и он смотрит на свою работу, не желая терять с нами время. Однако кое-кто смотрит с этой фотографии и на нас. Это собака Фрейда, чау-чау по имени Йо-Фи. Чау-чау чем-то напоминает льва-мутанта; у фрейдовского чау-чау такой же стеклянный взгляд, каким все собаки глупо смотрят в камеру. Грустец иногда пялился в камеру точно так же, а когда из него сделали чучело, то и все время. Маленькая грустная собачка доктора Фрейда на фотографии хочет рассказать нам, что произойдет дальше; грустна и хрупкость безделушек, которые вытеснят его из кабинета, с Берггассе, 19, и из Вены (города, который он ненавидел, и города, который ненавидел его). Нацисты приколотят свастику к его двери; этот чертов город никогда его не любил. И 4 июня 1938 года восьмидесятидвухлетний Фрейд прибудет в Лондон; ему останется прожить всего год, в чужой стране. Нашему Фрейду в это время останется только одно лето, чтобы насытиться дружбой с Эрлом; он вернется в Вену, когда все эти закомплексованные самоубийцы, описанные другим Фрейдом, превратятся в убийц. Фрэнк показывал мне эссе одного из профессоров истории Венского университета, очень мудрого человека по имени Фридрих Хеер. И вот что Хеер сказал о венском обществе времен Фрейда (думаю, это верно для времени любого Фрейда): «Они были самоубийцами, готовыми превратиться в убийц». Они все были фельгебуртами, которые из кожи вон лезут, чтобы превратиться в арбайтеров; они все были шраубеншлюсселями, которые восхищаются порнографом.
Они все были готовы следовать инструкциям порнографической грезы.
— Как известно, — любит напоминать мне Фрэнк, — Гитлер панически боялся сифилиса. Самое смешное, — добавляет Фрэнк в своей занудной манере, — что он был выходцем из страны, где всегда процветала проституция.
В Нью-Йорке с проституцией тоже все хорошо. И однажды зимней ночью я стоял на углу Сентрал-Парк-Саут и Седьмой авеню, глядя во тьму даунтауна[35]; я знал, что там проститутки. В промежности у меня жгло огнем от Фрэнниной попытки спасти меня, спасти нас обоих, и я, по крайней мере, знал, что уж от них-то я спасен; я был спасен от обеих крайностей — и от Фрэнни, и от проституток.
Из-за угла Седьмой авеню на Сентрал-Парк-Саут выскочил какой-то лихач; было уже за полночь, и эта мчащаяся машина была единственной на обеих улицах. В машину набилось много народу; они подпевали песне, звучащей по радио. Радио было включено так громко, что я четко слышал каждую ноту, хотя стекла в дверцах, защищая людей от зимней ночи, были подняты. Песня была отнюдь не рождественским гимном, и она резанула мне слух — она не шла к праздничному убранству Нью-Йорка; но рождественские украшения временны, а песня, которую я слышал, была одной из неизменно берущих за душу песенок в стиле кантри-энд-вестерн. Какая-то банальная, но правдивая история, банально и правдиво исполненная. Я до конца дней буду пытаться услышать эту песню, но каждый раз, когда я думаю, что слышу ее, это оказывается что-то не то. Фрэнни поддразнивает меня, говорит, что я слышал кантри-энд-вестерн-песню под названием «В одном грехе от рая». И в самом деле, это может подойти; любая подобная песня подойдет.
Были просто обрывки песни, мчащаяся мимо машина, рождественские украшения, зимняя погода, огненный зуд в промежности и огромнейшее чувство облегчения: теперь я волен жить своей жизнью. Покрутив головой и убедившись, что путь свободен, я стал переходить Седьмую авеню и, взглянув вперед, увидел приближающуюся ко мне парочку. Они шли вдоль Центрального парка по направлению к Плазе, с запада на восток, и позже я подумал, что это было неизбежно: нам суждено было встретиться на середине Седьмой авеню в ту самую ночь освобождения Фрэнни и моего собственного. Мне показалось, что пара была слегка навеселе, — по крайней мере, навеселе была молодая женщина и опиралась на мужчину так, что он тоже покачивался. Женщина была моложе, чем мужчина; в 1964 году мы бы назвали ее девушкой. Она смеялась, повиснув на руке своего взрослого приятеля; на вид он
