К началу. История Российской Империи - Михаил Яковлевич Геллер

Значительные изменения произошли в области культуры. Для Петра культура была синонимом просвещения. В свою очередь просвещение он понимал, как приобретение полезных знаний, что означало для него - технических в первую очередь. Владимир Вейдле называет Петра «первым технократом новых времен». Открываются школы, где обучают арифметике и геометрии, но, кроме того - специальные школы: инженерные, артиллерийские, морские, медицинская. Впервые в России появляются светские школы. До сих пор образованием ведала церковь. В 1703 г. появляются первые светские публикации: газета «Ведомости», печатавшая техническую информацию и указы, и «Арифметика» Леонтия Магницкого, популярнейшая книга своего времени, содержавшая, кроме арифметических правил, много полезных сведений, касавшихся практической жизни.

Культурные преобразования затронули образ жизни русских людей петровского времени. Исчезла борода, изменился костюм, утверждались новые правила поведения. Бестселлер эпохи - «Юности честное зерцало, или показания к житейскому обхождению»78 - разошедшийся за два года (1717-1718) в 189 экземплярах (успех исключительный): учил молодых дворян, как сидеть за столом, ходить, обходиться с ножом, вилкой, тарелкой, носовым платком, шляпой, а также преподавал правила светского поведения в обществе и при дворе. На заглавном листе книги было сказано: «Напечатается повелением царского величества».

«Зерцало» - указания, содержавшиеся в книге, - дает представление о своих читателях и определяет тем самым границы распространения новой культуры: двор, высшее чиновничество, столичное и отчасти провинциальное дворянство. Новая культура становится социальным признаком привилегированного сословия.

В процессе «культурной революции» приходит в движение русский язык. Появление новых понятий, впечатлений, терминов влечет за собой нашествие иностранных слов: более 3 тыс. слов - латинских, немецких, датских, английских, шведских, французских, польских - влилось в русский язык. Пройдет несколько десятилетий, пока язык переварит их, пока литература не создаст современный русский язык.

Культура, просвещение менялись, как и все другие области жизни страны, по инициативе Петра и носили, как выразился в 1899 г. Александр Кизеветтер, «принудительный, террористический характер»79. В 1956 г. Владимир Вейдле использует образ, связанный со сталинской культурной революцией, говоря о том, что Петр посылал Россию, как «выдвиженца на рабфак, в представляющуюся его трезвому, слишком трезвому уму, бездушную, уже почти «американскую» (т.е. исключительно технически промышленную) Европу80.

Преобразования Петра, как бы их не называть - реформой или революцией - вызывали сопротивление большинства общества, рождали оппозицию. Восстания в Астрахани, на Дону, в других районах страны убедительно свидетельствовали о недовольстве. Оно было связано не только с тяжестью жизни, но и с ощущением угрозы вере, которая определяла уклад жизни, поведение. Преобразования Петра, которые будут названы его сторонниками «победой разума», воспринимались большинством жителей страны, как потеря души. Подушная подать - всеобщий налог, введенный царем, превращал душу в налоговую единицу.

Оппозиция Петру складывалась из трех частей. Прежде всего - социальная. Подавление восстаний нанесло ей тяжелый удар, но не изменило отношения подавляющего большинства населения к царю и его нововведениям. Второй оплот оппозиции - духовенство, раскольничье в особенности, но так же часть официальной церкви. Раскол по своему происхождению, по внутренней логике своего развития был явлением чисто религиозным, не имевшим характера социального. По происхождению и по логике своего развития он приобретает характер националистической реакции, становится источником русского национализма. Учителя «старого обряда» не звали к порыву - спасению души путем личного усилия, они пугали страшной опасностью погубить душу по чужой, иноземной, вине. Все враждебное вере становилось враждебным нации, антинациональность служила главным доказательством антирелигиозности нововведений. «Раскол, - писал Павел Милюков, - был борьбой за формы национальной религии, потревоженные греческой и киевской грамматикой»81. Третий элемент оппозиции - остатки титулованной аристократии, «родословные люди». Идейным центром, вокруг которого объединялись все элементы оппозиции, был царевич Алексей.

Сын нелюбимой жены Евдокии, воспитанный без матери, Алексей ни в чем не походил на Петра. «Предприимчивость, физическая сила и энергия Петра были противоположны некоторой мягкости, вялости, телесной слабости царевича»82. Отца интересовали прикладные науки, техника, ручной труд, сын предпочитал богословие, церковную историю. Ален Безансон отлично резюмирует причину конфликта: «Петр требовал от сына того же, чего он требовал от России: чтобы она идентифицировалась с ним, с его энергией, с его трудами… Алексей требовал частной жизни: этого Петр не позволил иметь ни одному русскому»83.

Разлад между царем и наследником нарастал по мере того, как взрослел Алексей; по мере того, как Петр все сильнее тряс Россию, росло недовольство. В августе 1717 г. двадцатисемилетний Алексей, перед которым царь поставил условие: «исправься, стань достойным наследником, либо постригись в монахи», бежал за границу. Явившись в Вену, он попросил протекции у императора, скончавшаяся в 1714 г. жена Алексея кронпринцесса Шарлотта была сестрой жены Карла VI. Говоря языком XX в., наследник русского престола попросил политического убежища у австрийского императора. Факт измены не нуждался в доказательствах: бегство, эмиграция были убедительным признанием вины.

Петр посылает за границу искать царевича, пытавшегося спрятаться во владениях императора, опытного дипломата Петра Толстого. Угрозами, обещанием прощения и разрешения жить вместе с Евфросиньей, служанкой, в которую Алексей был влюблен, с которой он бежал, Петр Толстой добился согласия царевича вернуться домой. Императорский двор не пробовал защищать эмигранта, был скорее доволен его отъездом, ибо в Вене опасались гнева Петра. Австрийские министры обсуждали возможность вторжения русских войск на территорию империи: армии царя стояли в Польше на границе с Силезией.

После возвращения Алексея начался процесс. В начале были арестованы и подвергнуты пытке люди, составлявшие окружение царевича. Царь искал доказательств вины сына и участников заговора, в существовании которого был уверен. Ганноверский посланник Вебер сообщал из Петербурга: «Я не хочу быть судьею - прав или не прав царь, устраняя царевича от престолонаследия и проклиная его. Во всяком случае, не подлежит сомнению, что духовенство, дворянство и чернь обожают царевича, и каждый понимает, что завещание царя после его кончины не будет исполнено»84.

Петр лично допрашивал беременную Евфросинью (ее не пытали) и узнал о мечтах сына, который делился ими с любимой женщиной: после восшествия на престол Алексей намеревался сидеть спокойно дома, отказаться от войн, распустить большую часть войска, уничтожить флот. Домом царевич считал, конечно, Москву и мечтал оставить Петербург «пустым городом». Эти мечты наследника престола, нацеленные против того, что Петр считал величайшим достижением своей жизни и жизненной необходимостью для россии, не были только плодом воображения Алексея. Через 12 лет после смерти Петра прусский посол в России Фокеродт изложил программу дворянской оппозиции политике царя, на основании того, что он слышал во время «конфиденциальных» разговоров. Это была, прежде всего, оппозиционная внешнеполитическая программа. Ее сторонники возражали против движения России на Запад: прибалтийские приобретения царя ничего не прибавили к безопасности России, но создали опасность вовлечения страны в чуждые ей счеты и споры иностранных держав. Дворянство не получило никаких выгод и имений от выхода к Балтике, зато «лифляндцы у нас чуть не на головах наших пляшут, имеют больше привилегий, чем мы сами». Оно было против постоянной армии, которая приносит больше вреда, чем самый жестокий неприятель, если бы он даже опустошил всю страну. Впрочем, России никакое иностранное вторжение не страшно: ее географическое положение таково, что завоевать страну невозможно.

Нелепо желание России играть роль морской державы. Для зашиты границы флот не нужен: единственная страна, которая могла бы напасть с моря - Швеция, всегда предпочтет сделать это с суши. Наконец, более вредно, чем полезно, перенесение царской резиденции в северную столицу. Из Москвы, центрального пункта, гораздо легче контролировать управление страной, а для внешней политики переселение в Петербург ничего не дает. Город ближе к Швеции, но это делает его уязвимым для нападения, зато он дальше от Польши и Турции, наблюдать за которыми гораздо важнее.