Русская весна - Норман Спинрад

Что до регенерации мозговых тканей, то и тут дело было швах. В биотехнологии американцы опережали всех (они лидировали только здесь и в бесконечных разработках космических вооружений), но всемогущий Закон о национальной безопасности закрыл доступ к компьютерной информации для зарубежных пользователей. Как Джерри ни изощрялся, барьеры секретности преодолеть не смог – приходилось довольствоваться туманными сведениями из научно-популярной прессы.

Американцы и впрямь вырастили из одной клетки мозг крысы, но совершили это в рамках какой-то дебильной военной программы. Можно было догадаться, что они выращивали мозг из генома и тут же консервировали путем полимеризации – чтобы не хранить его живым в инкубаторе. Затем мертвый мозг (впрочем, вряд ли этот мозг был когда-либо живым) мог применяться – по крайней мере теоретически – в сверхминиатюрных системах наведения крылатых ракет. Это не могло помочь в решении его проблемы, и, в любом случае, на этом лежал гриф абсолютной секретности. Однако подобные опыты, проведенные в Европе, были бы хоть каким-то подспорьем. Коль скоро можно клонировать мозговую ткань грызунов, то можно клонировать и человеческую. Пусть это будет биологически мертвая субстанция, – если ее удастся полимеризовать и запрограммировать, ею можно заменить утраченную часть мозговой ткани. Не ахти какое достижение, и добиться этого удастся по меньшей мере лет через десять – но хоть что-то… Это было все, что он нашел после многонедельных поисков – надежду, неясную и отдаленную.

Новое знание подтолкнуло его к новым мыслям, которых он прежде страшился. Штука в том, что его сердце билось нормально и ритмично, он легко дышал и чувствовал себя в общем здоровым и крепким. Но временами…

Иногда после нескольких быстро и громко произнесенных фраз он ощущал расхождение между нужным ему дыханием и ритмом, принудительно заданным машиной. Если он пытался дышать по-своему, создавая избыток углекислого газа и дефицит кислорода в организме, установка учащала ритм дыхания с задержкой. Несколько секунд кружилась голова, и он беспомощно хватал воздух ртом.

Временами он просыпался после кошмаров – сердце колотилось безумно. Порой казалось, что кровь рвет его барабанные перепонки. При эрекциях – чрезвычайно редких – голова становилась легкой, но он боялся как-то на это реагировать. Нельзя было резко подняться с места – комната шла кругом. Когда он попробовал заняться аэробикой – присесть раз-другой, – легкие работали чересчур тяжело, а сердце слишком слабо.

Аппаратура была хороша, но регулятор конструировали для поддержки сердечного ритма и дыхания у космонавтов, погруженных в глубокий сон, в гибернации [67]. Аппарат перепрограммировали для нормальной работы сердца и легких, но Джерри подозревал, что тончайшая зависимость между дыханием и сердечным ритмом оказалась слишком сложной для электроники.

Каков этот аппарат на самом деле? Что будет с его здоровьем через десяток-другой лет?

Джерри избегал этих вопросов, пока не разузнал все возможное о вживлении электронного аппарата, о перспективах миниатюризации, о клонировании крысиного мозга. Утешительного было мало, и он стал изучать сегодняшнюю ситуацию.

О долговременном воздействии этой аппаратуры не писал никто. Если русские и проводили какие-то опыты, то в большой тайне, и вряд ли они успели накопить обширный материал, так как установка была разработана недавно. Но оказалось, что гибернационный аппарат был всего лишь миниатюрной копией несекретной громоздкой установки жизнеобеспечения, которую уже много лет использовали в больницах. Однако Джерри пришлось не один день штудировать источники, прежде чем он нашел то, что нужно. Повреждения мозга, такие, как у него, были редкими. Установки обычно использовались, чтобы сохранить тела людей с разрушенным мозгом, чьи органы предназначались для пересадки, или как временная поддержка жизни больных при операциях или лечении отека позвоночника.

После основательных поисков он нашел лишь семь случаев, похожих на свой, – когда аппаратура долгое время поддерживала жизнь людей, в остальном здоровых. Никто из них не прожил больше двадцати двух месяцев.

Их истории болезни наводили ужас. Тромбы. Аневризмы. Эмфизема легких. Кровоизлияния в мозг. Аритмия.

Двое пациентов умерли от обширных инсультов – внезапно. Им повезло: другие умирали долго и мучительно. Повторные инсульты, нарушения сердечной деятельности, прогрессирующая эмфизема, разрывы кровеносных сосудов – вся эта симптоматика появлялась примерно на одиннадцатом месяце. Они страдали от мозговых расстройств, утрачивали контроль за выделительными функциями. Постепенно разрушалась высшая нервная система – они умирали, превратившись в растения, но после долгих месяцев страшного понимания.

Итак, возможности только две.

Если повезет, он умрет мгновенно, сраженный инсультом.

Если не повезет, впереди два года медленного умирания, физических и душевных мучений.

Внутри него все застыло, когда он прочитал полную и окончательную справку на дисплее. Он выключил компьютер долго, очень долго сидел перед погасшим экраном. Ни единой мысли, ни единого чувства, как будто он уже превратился в человекоподобное растение.

Потом пришли слезы. Он плакал истово, позабыв о времени, – то всхлипывая, то подвывая, обуреваемый жалостью к себе, без единой связной мысли в голове. И только спустя долгое время он ощутил гнев.

Мерзавцы в белых халатах солгали ему! Провели как невежественного остолопа. Как мальчишку! Вздумали лишить его права встретить неизбежный ужас во всеоружии, заранее собраться с духом; уж как бы он там справился – не их забота! Как эти подонки смели так бессовестно лгать? Как они решились солгать Соне!

Соне…

Гнев как рукой сняло. Нет, подумал Джерри, напрасно я грешу на врачей, они поступили по-своему милосердно. Я-то мужчина, я справлюсь с потрясением, с отчаянием, с беспросветностью будущего. Я привык к утратам. Я лишился родины, сына, любимой жены, своей мечты. Я выстою. Ведь выстою, а?

Но вот Соня…

Доктора правильно сделали, что утаили от нее правду. Это бы ее подкосило. Она поставила бы себе в вину все: связь с Пашиковым, развод, свою карьеру – это бы ее раздавило.

Джерри тяжело вздохнул. Вовсе не романтическая привязанность, сказал он себе, заставила ее притащить меня в эту квартиру, а угрызения совести. По ночам мы лежим в одной постели, но любовью не занимаемся. Она мне не жена, а сиделка.