«Долина смерти». Трагедия 2-й ударной армии - Изольда Иванова

Видно, Богу было угодно, чтобы наша машина затормозила прямо напротив дома Клавдии Степановны Соболевской — единственной жительницы Ям-Тесово, которая жила в войну в этой деревне. Ее отца расстреляли немцы по доносу. Правда, в тот момент, когда немцы застрелили на улице Ям-Тесово полковника Виноградова, ее в деревне не было. Немцы угнали пятнадцатилетнюю Клаву вместе с другими жителями на строительство дороги в Лисино-Корпус.

Числа 15 июля 1942 г. немцы оповестили всех работающих на дороге, что сейчас к ним привезут советского генерала и он будет с ними говорить. Напомню, что в плен Власов сдался 12 июля. То есть прошло всего три дня. Через некоторое время подошла легковая машина, из которой вышел высокий очкастый человек, обратившийся к работающим по-немецки. Это был, как утверждает Клавдия Степановна, генерал Власов.

Я подверг ее слова сомнению: дескать, не может этого быть, по книге Рихтера пленного генерала повезли сначала в Сиверскую, а потом в Винницу. Клавдия Степановна ответила, что генерала видела, как меня сейчас видит, и хорошо помнит его лицо. У меня с собой была книга с фотографиями Власова на чешском языке. Клавдия Степановна сразу же опознала Власова: «Это он с нами разговаривал».

Непонятно только, почему он разговаривал с девушками по-немецки. Ведь не двойника же Власова немцы возили показывать советским людям, работавшим на строительстве дороги?

Долгие годы меня занимала вся эта история. Теперь в ней можно поставить точку: Власов сдался немцам добровольно! Все дальнейшее, происходившее с ним в качестве лидера антибольшевистского сопротивления под знаменами РОА и КОН Ра, — логическое продолжение шага, который он сделал 12 июля 1942 г. в Туховежах.

А. И. Орлов,

журналист

И. А. Иванова

Пропавший батальон

…А труднее всего приходилось солдатам без оружия — бойцам 5-го отдельного военно-дорожного батальона…

Федор Семенович Андриенко был первым человеком, от которого я услышала о реальном существовании этого батальона. Прежде загадочную аббревиатуру 5-го овдб я видела лишь на конвертах с фронта: так мой отчим Наум Самойлович Файнштейн, командир дорожной роты, обозначал свой адрес.

«Пишу с нового места службы. Теперь я техник-строитель дорожной части, расположенной в глубоком тылу», — прочли мы с мамой в декабре 1941 г. Тыл, конечно, был относительный: станцию Хвойную, где формировался батальон, ежедневно бомбили. Да и недолгий: батальон, приданный штабу 2-й ударной армии, двигался вслед за частями, прорвавшими вражескую оборону на Волхове. Спустя месяц на конвертах появились слова: «Действующая армия», и, несмотря на бодрый тон писем, они тревожили маму. Я же, девятилетняя, эвакуированная в спокойный г. Киров, не представляла толком, что такое фронт, и просто радовалась ласковым письмам дяди Наума.

«Здравствуй, моя любимая Елочка (так отчим называл мою маму) и твоя ветка Изочка! Добрый день, мои дорогие! Сегодня получены подарки для бойцов и командиров[53]. В землянке живется хорошо. Спим на еловых лапах. Мягко и ароматно».

О том, как спали по три часа в сутки, работая ночи напролет, недоедали, укрывались в лесу от снарядов, прикрывая головы лопатами вместо касок, как теряли ставших родными товарищей, — обо всем этом Наум не писал. Много лет спустя нам рассказали об этом ветераны.

— Кормились дорожники по III категории, а люди все больные, ослабленные, — вспоминал Федор Семенович. — Мой товарищ по Одесскому пехотному училищу Гриша Альтшуллер по дороге на фронт заболел сыпным тифом. Сняли его с поезда, а после госпиталя определили в 5-й овдб. Сил у него вовсе не было, от ветра шатало. А работать надо — и бревна таскать, и землю копать. Когда рядом стояли — ходил ему помогать…[54]

В один из таких дней Андриенко и застал Альтшуллера за разговором с его комроты. Федора Семеновича удивило, что Гриша называл своего ротного по имени-отчеству. Видно, и в армии наш дядя Наум, горный инженер по профессии, оставался гражданским человеком. Погиб он, думается, как солдат, но об этом чуть позже.

А с фронтовой фотокарточки он смотрит на нас, одетый в овчинный полушубок и лохматую черную шапку, совсем не по-командирски, а как-то застенчиво. И приписка маме: «Посылаю тебе фотографию. Она хоть и смешная, но по ней видно, сколь тепло одет твой Умка». «Он самый» — сразу узнал Наума Федор Семенович.

Весной им довелось встретиться еще раз. Андриенко возвращался из бани, устроенной в дальней деревушке, а Наум торопился на помывку и спросил на ходу: «Как баня?» Андриенко поднял вверх палец: «Во!»

Об этой бане узнали и мы из апрельского письма. «Сегодня ходил в баню за 18 км. Зато какая чудная была баня! Я испытал истинное удовольствие. Было очень жарко, но я насыпал на голову снега и чувствовал себя прекрасно».

Как и все тылы, 5-й овдб в апреле стоял еще далеко от передовой. Дорожники слышали стрельбу, и им казалось, что стрелковые полки вот-вот прорвутся к Ленинграду. Наум писал нам: «Вчера был большой бой. Казалось, что от канонады расколется земля. Била наша славная артиллерия и „катюши“. Надеюсь до мая побывать на нашей даче».

До войны мы снимали дачу в Вырице. В 42-м 2-я ударная не дошла до нее 26 км, остановленная немцами в Порожке.

Положение наших войск, углубившихся в леса на 75 км, с трех сторон окруженных противником, было далеко не блестящим, но знало о том лишь высокое командование. В частях каждый выполнял свое дело. Стрелковые подразделения держали оборону на вверенных им участках; дорожники, не покладая рук, прокладывали лежневки и гати по раскисшим тропам. Наступили северные белые ночи — раздолье для вражеской авиации. «„Гансы“ все так же летают, — писал Наум. — Два дня назад немецкая сволочь разбила сделанное нашими руками. Поправили».

Доставка продовольствия и боеприпасов в окруженную армию производилась по узкому 5-километровому «коридору» от д. Кречно до Мясного Бора. Горловина зимнего прорыва к весне превратилась в пульсирующий клапан, который то захлопывался немцами, то вновь открывался нашими дорогой ценой. Спустя много лет нам стали понятны строки Наумовых писем: «Нас хотели послать в „горлышко“ — основание нашего клина, но отменили, ибо мы там уже достаточно пробыли».

Письма еще шли, и будущая встреча мамы с отчимом не казалась такой уж немыслимой. «Что касается встречи с тобой, то я не остановился бы перед тем, чтобы два раза пройти через Долину смерти или „чертов мост“ (есть у нас такое место, где сильно пахнет могилой), да не пускают. Этой ночью отрезанные „гансы“ пытались пробиться, но были наказаны. Скоро их всех отправят к предкам — псам-рыцарям!»