Том 3 - Николай Лесков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кроме того, в романе упоминается о событиях общественной и театральной жизни (открытие окружного суда, театральные премьеры и т. д.), происходивших зимой 1865–1866 года.
Действие романа в основной своей части отнесено автором к началу 1860-х годов. Так, Шульц едет в Германию за женихом для Манички «месяца за полтора перед лондонской всемирной выставкой» — то есть в марте 1862 года, так как открытие выставки произошло 1 мая. Завершаются события в романе к лету 1866 года: в последней главе упоминается приход американского броненосца в Петербург.
В «Островитянах», как и в предыдущем большом романе — «Обойденные», Лесков отходит от памфлетности и «фотографичности» «Некуда», где многие прототипы очень легко узнавали себя в героях романа.
Начатое в «Воительнице» изучение петербургских типов Лесков продолжал в «Островитянах», где дана картина нравов петербургских немцев, семей Норков и Шульцев.
В газетах и мелких журналах 1863–1865 годов помещалось много очерков о жизни окраин Петербурга (Песков, Выборгской стороны, Васильевского острова), тогда еще живших своеобразной жизнью. Так, в фельетоне «С Васильевского острова» («Петербургский листок», 1864, № 21, 25 апреля) говорилось: «Посмотришь, за Невой к полуночи все еще светло, все движется, везде слышен гул экипажей… А у нас — мрак, тишина и инерция, и только по набережной да в первых линиях заметны признаки жизни». Эта нравоописательная часть «Островитян» представляет собой своеобразный «этнографический очерк».
Другая линия романа — изображение художника Истомина и его отношений с Маничкой Норк — является своеобразным откликом Лескова на споры об искусстве в русской журналистике 1865 года и на борьбу течений внутри русского искусства.
Эти споры касались важнейшего события в художественной жизни Петербурга начала 1860-х годов — знаменитого бунта 14 выпускников Академии художеств во главе с Крамским, не пожелавших писать на академическую тему «Пир в Валгалле» и демонстративно покинувших Академию после отказа ее начальства разрешить писать на вольную тему. Русской печати было запрещено касаться этой истории. Поэтому и Лесков только в общих словах говорит о начинающемся обновлении Академии художеств, о необходимости «перестройки» не только здания, но и характера деятельности Академии художеств в целом. В 1865 году в связи с очередной ежегодной выставкой в Академии художеств в печати оживленно обсуждалось положение в Академии художеств. Статья В. С. Серова («С.-Петербургские ведомости», 1865, № 290) и анонимный фельетон «Вседневная жизнь» («Голос», 1865, № 287, 17 октября) очень остро и решительно ставили вопрос о дальнейшей деятельности Академии и вызвали пространный ответ ее ректора Ф. А. Бруни — «Антагонистам Академии художеств» («Биржевые ведомости», 1865, № 257, 25 ноября). Прямые высказывания Лескова о состоянии Академии художеств в «Островитянах» близки и по тону и по содержанию к фельетону «Голоса», в котором писалось: «В ком чувство изящного развито хоть настолько, чтоб отличить вывеску и поднос от картины, тому мы не советуем идти на выставку Академии, если только он не имеет в виду сам лично убедиться, до чего может упасть искусство в нашем отечестве, под сению этого великолепного здания, украшающего набережную Васильевского острова… Сто лет покровительства и миллионы затрат для того, чтоб на сто первом году выставить 207 произведений живописи, скульптуры и архитектурных проектов, и из всего этого нет и десятой доли, которая стоила бы самого снисходительного одобрения. Для чего же и для кого тратились эти миллионы?»
Образом художника Истомина, его высказываниями и жизненным поведением Лесков как бы включился в теоретические споры об искусстве, развернувшиеся в журналистике 1865 года вокруг второго издания «Эстетических отношений искусства к действительности» Н. Г. Чернышевского и книги П.-Ж. Прудона (1809–1865) «Искусство, его основания и общественное назначение» (СПб., 1865, пер. Н. С. Курочкина). В ходе этих споров вновь были подвергнуты обсуждению важнейшие вопросы современного положения искусства в общественной жизни. Позиция Лескова в этой дискуссии (насколько об этом можно судить по «Островитянам») чрезвычайно противоречива. Он категорически отвергает взгляды «теоретиков», то есть «Современника» и «Русского слова». Лесков вместе с тем подвергает беспощадному разоблачению тип художника-романтика, по его мнению общественно-вредный, отживающий и не соответствующий современным потребностям русской жизни; однако эта в известном смысле прогрессивная идея затемняется проповедью религиозно-нравственного «служения», которому, в конечном счете, должно подчинять себя искусство.
В письме к А. С. Суворину («ночь на 3-е февраля 1881 г.» ИРЛИ, ф. 268, № 131) Лесков указывал на «некоторый портрет в рассказе «Островитяне», изображение которого он считал одним из «дурных» поступков своей молодости. Речь может идти, конечно, только об Истомине, в образе которого, по-видимому, были воплощены какие-то черты характера М. О. Микешина (избалованность, капризы, успех у женщин). Кроме того, в образ Истомина вошли, по-видимому, и какие-то черты популярного в 1850-е годы художника Сергея Константиновича Зарянко (1818–1870), растратившего свой талант в погоне за славой модного портретиста. (Ср. упоминание о нем в рассказе «Шерамур», т. 6. наст, изд.)
Современная критика почти ничего не писала об «Островитянах». Н. Соловьев отметил в большом обзоре творчества Лескова — «Два романиста» («Всемирный труд», 1867, декабрь): «В «Островитянах», следующих за «Воительницей», автор спустился еще ниже в своей беллетристической деятельности. Г-на Писемского, у которого он вообще многому научился, он тут уж совсем оставляет и клонится на сторону чистейшей романтики. Тот род жизни, до которого он здесь касается, по-видимому, даже мало знаком ему; и потому он опять, что называется, въедается в одну личность художника Истомина, которого и казнит без милосердия. Казнь эта так ясна, что становится даже жаль бедного Истомина, несмотря на всю призрачность его фигуры. После, правда, он сжалился над своим героем; но от этого становится читателю не легче. Он видит все-таки, что это не более как комедия или вместе с тем мечта над жизнью». Для демократической журналистики Лесков-Стебницкий в это время был автором реакционного романа «Некуда», и потому Михайловский в обзоре современной журналистики мимоходом упоминает о «забористых» романах Стебницкого, имея в виду «Островитян» («Книжный вестник», 1866, № 23–24, декабрь. Перепечатано в Полн. собр. соч., т. X, СПб., 1913, стр. 498).
Старые годы в селе ПлодомасовеПечатается по тексту: Н. С. Лесков. Собрание сочинений. СПб., 1890, т. VI, стр. 339–435. Первоначально опубликовано в еженедельнике «Сын отечества», 1869 (Старые годы в селе Плодомасове, Часть первая. Боярин Никита Юрьевич. № 6, стр. 71–74 и № 7, стр. 85–88. Часть вторая. Боярыня Марфа Андреевна. № 8, стр. 99-103 и № 9, стр. 113–119) и в «Русском вестнике», 1869 («Плодомасовские карлики. Картина старорусской жизни». № 2, февраль, стр. 662–684).
В сборник «Рассказы М. Стебницкого» (1869) автор включил «Плодомасовских карликов» в качестве третьего очерка в «Старые годы в селе Плодомасове», дав им общий подзаголовок «Три очерка» со следующим пояснительным примечанием перед третьим очерком: «Здесь должен чувствоваться большой перерыв в Плодомасовской хронике, потому что три очерка, касающиеся позднейшей старости Плодомасовой и воспитания и жизни «дворянина Туганова», по особым соображениям автора не включены в этот том. Наступающий очерк представляет эпоху гораздо позднейшую, когда Плодомасова уже умерла. Глубокое старчество Марфы Андреевны передается лишь устами ее фаворитного карлика Николая Афанасьевича».
В 1872 году «Плодомасовские карлики» вновь были напечатаны Лесковым с изменениями текста в составе его «Старогородской хроники» — «Соборян» в «Русском вестнике» (1872, № 5, май, стр. 258–278) как главы II–V второй части хроники. Лесков сообщал об этом в письме в редакцию газеты «Русский мир» от 1 мая 1872 г. № 119: «После выхода апрельской книги «Русского вестника», где помещена первая часть моего романа «Соборяне», распространились некоторые толки, и я получаю устные и письменные вопросы и сожаления: зачем мною изъяты отсюда «Плодомасовские карлики», с которыми читатели познакомились по отрывку, напечатанному в «Русском же вестнике», назад тому три года.
Глубоко признательный за столь мало мною заслуженное внимание известных и неизвестных мне лиц, я считаю долгом объяснить им, что интересующие их «Плодомасовские карлики» отнюдь не изъяты из «Соборян» и появятся в свое время. Воспоминаемый читателями прежде напечатанный отрывок принадлежит ко второй, а не первой части романа, и затем главнейший из карликов (Николай Афанасьевич) продолжает быть действующим лицом до самого конца повествования».