ДНЕВНИКИ - Александр Шмеман

Вот и последний вечер, последний закат в Каире. И, как всегда, в душе – дымка грусти… Когда приезжаешь – считаешь дни до отъезда. А потом – как если бы все это – город с его непередаваемой атмосферой, люди, освещение – "пропитывает" собою душу… Я не хотел бы здесь жить. Я не люблю "Востока". Здесь с особенной силой чувствую, до какой степени Запад – моя родина, мой воздух. Рим, не говоря уже о Париже, мне духовно ближе, чем Афины, Стамбул, Палестина и, вот теперь, Каир и Египет. Я не верю в "восточную" мудрость, якобы недоступную Западу. И все-таки чувствую здесь прикосновение к чему-то важному и глубокому. Все-таки какая-то "мудрость" есть. Может быть, это сочетание бесконечной древности с детским восприятием сейчас , которого больше совсем нет у западного человека. Здесь есть время , на Западе его, пожалуй, больше нет. Здесь человек порабощен извне – но свободнее изнутри. На Западе он свободен извне, но порабощен всегда давящей его заботой. Здесь – "страшно" политически, но не страшно с людьми. На Западе – политическая security1 , но люди раздроблены, одиноки и им страшно друг с другом. Все это, возможно, поспешные обобщения. Не знаю, может быть… Но чувство такое, что нищая старуха в черных лохмотьях, просящая на тротуаре милостыню, не отрезана , как на Западе, от других людей. Она остается членом, частью общества. На Западе, где общество не органично (особенно в Америке), каждый все время делает нечеловеческие усилия, чтобы "держаться на поверхности", не утонугь, и это и есть забота . Там нужны деньги или успех. Или вернее – деньги как успех…

Но что будет с этим "Востоком", уже сдающимся, уже сдавшимся – изнутри – Западу? Был в гостях сегодня у "буржуазии" – доктора, профессора… И в них уже неудержимо проглядывает карикатура…

1 безопасность (англ.).

418

Четверг, 23 февраля 1978

Вернулся в Нью-Йорк в прошлую пятницу – 17-го, после двух с половиной дней в Париже. Мама – в старческом доме. Пронзительная грусть и жалость, хотя "объективно" ей там хорошо…

Общение с Андреем. Наташей. Завтрак с Н.Струве и Машей в Латинском квартале. Прогулка по Парижу. Тюильри под снегом… Привычный, необходимый для меня выход из моей жизни, погружение в некое "инобытие".

Погружение здесь в вечно кипящую "деятельность".

Известие вчера о смерти B.C.Варшавского. См. запись 11 января – мой последний, "предсмертный" разговор с ним по телефону.

Хочу хотя бы только перечислить книги, прочитанные за эти недели: Э.Голлербах о Розанове; J.Lacouture о Leon Blum; J.Guehenno, Maurice Clavel -"Deux siecles chez Lucifer"1 , очень замечательная, по-моему; "Самоубийство" Алданова.

Понедельник, 27 февраля 1978

Все эти дни – то есть с прошлой среды – "живу" с Варшавским. Перечел целиком его "Ожидание" и "Незамеченное поколение". Вот и видались мы с ним, после его отъезда в Европу, раз в два года, и почти не переписывались, а смерть его я ощущаю как действительно утрату … Думал вчера, в связи с этим: у меня, в сущности, очень мало друзей , a B.C. был несомненно другом, то есть кем-то, кто действительно стал частью моей жизни… Все обдумываю статью о нем для "Вестника". Перечитывая "Ожидание", думал: это удивительно хорошая книга и "с лица необщим выраженьем"2 , но как это показать и доказать? Полная и совершенно беззащитная правдивость, "сила, в слабости совершающаяся"3 . Никакой подделки, никакого вопля, никакого самопревозношения.

Льяна уехала на три дня в Charleston, и сразу чувство одиночества, почти уныния. Весь вечер вчера не мог работать…

Уныние опять и от "мелочности" дел, которыми приходится безостановочно заниматься в семинарии, – ссор, интрижек, жалоб. Вот пели в субботу "На реках Вавилонских" – но кто слышит этот вздох? Всюду "инквизитор", только не великий, как у Достоевского, а маленький, самолюбивый, нервный, завистливый. Какое море недоверия, окапыванье в "своем".

И отсюда постоянный вопрос в душе: мое желанье уйти – что оно? Бегство с "поля брани" или же, напротив, шаг, от которого меня удерживает малодушие?

И вот как хорошо в эти дни мне было с Варшавским.

1 Ж.Лакутюр о Леоне Блюме; Ж.Генно. Морис Клавель – "Два века у Люцифера" (фр.).

Из стихотворения Е.Баратынского "Муза": "Но поражен бывает мельком свет / Ее лица необщим выраженьем…".

3 Ср.: 2Кор.12:9: "…сила Моя совершается в немощи".

419

Пятница, 3 марта 1978

Панихида вчера в храме Христа Спасителя по B.C.Варшавскому. Почти никого в темном храме. Седых с женой, Яновский с Изабеллой, Т.Г.Терентьева, Кондратьева, о.А.Киселев и милый Н.Н.Сусанин. Сказал слово. Потом о.К.Ф[отиев] и Таня Т[ерентьева] у нас на Парк-авеню на блинах. Грустное впечатление от о.К.

Сегодня "Новый журнал". Статья Вейдле о Набокове, правильная, но с "приседаниями".

Опять снегопад. Обычно в конце февраля – начале марта уже чувствуется что-то предвесеннее. В этом году – ничего. Все сковано морозом, грязной белизной многонедельного снега и вот этим снегопадом. И, как сказал бы Андре Жид, "absence de ferveur"1.

Воскресенье, 5 марта 1978

Крещение сегодня восьмилетней Лары Литвиновой, дочки Павла и Майи (дочери "Рубина"2 ), внучки наркоминдела Максима Литвинова, в ненависти к которому я был воспитан и который мне в восемь-девять лет представлялся чуть ли не рогатым животным. Лара сама захотела креститься…

Читаю толщенную книгу J.Lacouture о Lйon Blum. Все то же стремление – понять, почувствовать квинтэссенцию этой религии левого . Мне было тринадцать лет в год "6 fйvrier" (1934), развития [во Франции] "Народного фронта" и т.д. Я был в корпусе, где мы со смехом пели песенку русского "шансонье" Павла Троицкого: "И зачем Леона Блюма родила мамаша Блюм?.." "Правизна" была в крови как нечто самоочевидное. Теперь она мне невыносима, но так же невыносима и "левизна". Между тем деление это, поляризация эта не умирает. Почему? В чем тут дело?

Одно мне ясно: прекрасна в мире только "неудача", только бедность, жалость, сострадание, уязвимость. "Доля бедных, превратность судьбы". И еще беззащитность – дети… Все жирное, самоуверенное, громкое и преуспевающее – ужасно… Думал об этом в связи с рассказом (странным) Вейдле в "Новом журнале" ("Белое платье"). Гениальный символ Достоевского: "слезинка ребенка". Это никогда не входит в "музыку правого" и, может быть, породило "музыку левого"… "Правое" несовместимо с сегодняшним Евангелием: "В темнице бех…"3 . Левое несовместимо с молитвой благодарения: "Велий еси, Господи…".

Вторник, 7 марта 1978

Прочел "залпом" присланную мне на отзыв диссертацию некоего Young о Федорове. Я продолжаю думать, что в его "проекте" воскресения или, может

1 "отсутствие рвения" (фр).

2 Рубин – персонаж романа А.И.Солженицына "В круге первом", прототипом которого был отец Майи Литвиновой, Лев Копелев.

3 Мф.25:43.

420

быть, лучше сказать, его захваченности воскресением (которое историческая Церковь действительно как-то "забыла") есть что-то бесконечно важное. Что-то тут было явлено, сказано Церкви, от чего нельзя отделаться иронией и сарказмом (Флоровский). "Мертвых воскрешайте"1 – это все-таки что-нибудь да значит! Поэтому дефект и больше чем дефект Федорова не тут, а в его слепоте к эсхатологии, то есть в отсутствии в его видении Царства Божия: "И будет Бог всяческая во всем"2 , "Восстает тело духовное"5 : весь вопрос, вся "проблема" (!) в том, что означает тут слово "духовное".

Среда, 8 марта 197 8

Федоров. "Воскрешение"… Всегда тот же вопрос: во что мы, собственно, верим, чего "хотением восхотели"? У Федорова так очевидно именно "хотение", чтобы вера двигала горами и воскрешала мертвых. Но почему всякое такое стопроцентное "хотение" как бы разрушает само себя, приводит к reductio ad absurdum?4

Четверг, 9 марта 1978

Все эти дни недовольство собой – на глубине. Что я, собственно, "делаю" в жизни? В сущности – саркастически ворчу на всех "непонимающих", всех "делающих" не то . Однако никакого то я сам не делаю. Живу в какой-то постоянной "мечтательности", но пассивной, не активной. Ни молитвы, ни подвига. Искание "покоя". Лень… И когда все это чувствую, как вот в эти дни, и писать не хочется, столь очевидной становится ложь моей жизни. "Восстани, что спиши?.." И ведь действительно – "конец приближается"5.

Продолжаю книгу о Блюме. 1936 год – который я так хорошо помню. Тот солнечный июнь, когда я ходил в [лицей] Carnot по гае Legendre мимо маленькой фабрики, а там шла grиve sur le tas6 и висели красные флаги. И как все кругом меня и, следовательно, я сам животной ненавистью ненавидели Блюма и с восторгом повторяли слова Xavier Vallat: "…се vieux pays gallo-romain gouvernй par un juif…"". А вот теперь читаю и сравниваю: Maurras (о нем я тоже недавно читал), радикалы, социалисты. И вся щедрость и сострадание были у Блюма, у ему подобных… Congйs payйs8 , сорокачасовая неделя казались концом мира. Но больше всего ужасает меня – ретроспективно – ненависть, казавшаяся не только оправданной, но и необходимой. И потом те же люди с восторгом приняли Гитлера. Но уже тогда – в сороковых годах – я