Лев Гумилев: Судьба и идеи - Сергей Лавров

По поводу наследства Ахматовой Льву тогда много нервов попортили. А ведь он на свои деньги организовал похороны матери, получил разрешение в церковных верхах и заказал панихиду по православному обряду (в те годы это было нечто немыслимое, это было целое событие для тогдашней интеллигенции!), заказал надгробие, кованый крест и мраморный барельеф для кладбища в Комарове. Ни Союз писателей, ни городские власти, ни тем более те, кто неплохо поживился на архивах двух поэтов, не дали и копейки на все это. Проект надгробия и металлический крест Лев заказал замечательному псковскому архитектору и реставратору В. П. Смирнову; мы специально несколько раз ездили для этого в Псков. А мраморный барельеф Ахматовой был заказан ленинградскому скульптору А. А. Игнатьеву. Барельеф Льву очень нравился, его гипсовая копия всегда висела у нас в комнате. А вот свинцовый голубь (олицетворение Святого Духа), который, по замыслу Смирнова, как бы присел на металлический крест, к сожалению, был похищен с могилы какими-то вандалами. Когда после смерти Льва подобная задача встала передо мной, я обратилась к тому же скульптору А. А. Игнатьеву с просьбой сделать на могиле Льва крест из карельского пудожского камня, по образцу древних псковских крестов. По-моему, скульптор со своей задачей справился.

В заключение самое трудное — о последних днях Льва Николаевича, для меня до сих пор это тяжелые воспоминания. Я всегда относилась отрицательно к Академической больнице, но меня уговорили отправить туда Льва для лечения язвы, так как там есть барокамера, которая как будто дает хорошие результаты.

После семи сеансов Лев сказал: «Я больше не пойду туда, мне это не помогает». Но врачи, которые его лечили, заявили: «Нет, мы его не отпустим, надо чтобы язва зарубцевалась». И начали лечить его облепиховым маслом, что в принципе можно было делать и дома.

Мне надо было готовить еду, а возить туда нужно было через весь город на метро и на автобусе. Поэтому Льва часто навещала наша помощница Елена Маслова, жившая рядом с больницей. Ученики — Костя Иванов, Оля Новикова, Слава Ермолаев, Володя Мичурин — приходили и читали Льву научные книги и фантастику, которую он очень любил. Это его отвлекало.

Наконец, я забрала Льва из больницы, но дома ему стало очень плохо, поднялась температура, начались страшные боли. Пробыл он дома всего неделю. Я вызвала «скорую помощь». Те сказали: «Подозрение на воспаление легких, надо в больницу», и, конечно, отвезли опять в академическую. Я сказала: «Лёв, я приеду завтра утром». Вдруг рано утром звонит Лена Маслова и сообщает: «Я пришла к Льву Николаевичу, а мне говорят, что его увезли на операцию!» — «Как на операцию? Почему мне не позвонили?»

Его нельзя было класть на операцию. Они ему удалили весь желчный пузырь, а этого нельзя было делать — ткани были очень тонкие. Лопнула его чуть зарубцевавшаяся язва и образовались новые язвы, началось сильное кровотечение. И уже остановить было нельзя. В это время очень помог А. Невзоров: он объявил в своей передаче, что нужна кровь, и доноров пришло много.

Меня не пускали в реанимацию. Я звонила утром, вечером. Вдруг мне звонит из реанимации доктор и говорит: «Лев Николаевич очнулся и хочет есть, а у нас кроме соленой трески ничего нет. Так что приезжайте, привезите кашу».

Это Лев, конечно, придумал предлог, чтобы повидаться. Лев лежал в отдельной реанимационной палате весь бледный, опухший, опутанный проводами.

Он хотел меня повидать: видимо, чувствовал, что уже кончается. Посмотрев на кашу, сказал: «Ты чернослива туда не положила». — «Завтра привезу». Но завтра уже не было. Наконец мне сказали, что больше оставаться нельзя. Я поцеловала ему руку, поцеловала его самого, то есть простилась с ним.

Я спросила: «У тебя что-нибудь болит?» — «Нет, ничего не болит».

15 июня 1992 года Лев умер.

К. П. Иванов

Памяти Учителя1161

Мы пришли в стены Русского Географического общества, чтобы почтить память великого человека, великого гражданина.

Но почему именно сюда мы пришли? Потому что именно сюда, начиная с пятьдесят шестого года, ходил и сам Лев Николаевич. Ради чего он сюда ходил? (И ради этого и мы сюда пришли.) Потому что именно здесь звучали его крамольные по тем временам идеи. Звучали притягательные, соблазнительные, его изумительные, гумилевские вопросы.

Выполняя завет Учителя — нести его слово, я и хочу немного напомнить об этих вопросах, об этих идеях, которые сделали его русским гением.

В науке есть три рода достижений. Первый род — это хорошее решение сформулированных задач, сформулированных вопросов, уточнения в теориях, уже существующих. Второй род достижений — это то, что мы называем обобщениями или открытиями. Их, в отличие от первых, гораздо меньше.

Но еще меньше тех явлений, которые мы можем назвать прозрениями. Такое прозрение было у Ньютона. Мы все знаем его прозрение, когда за вещью банальной, знакомой всем и видимой каждому, его гений увидел явление вселенского масштаба — гравитацию.

Так и Гумилев, за вещами банальными, о которых мы все знаем, — мы все видим, что существуют русские, французы, немцы, японцы, корейцы, — увидел нечто и поставил вопрос — а что же такое этносы? И ответил, что этнос — это явление природы и что есть особая сила, такого же вселенского масштаба, как и гравитация, которая стягивает людей вместе в эти самые коллективы, которые мы называем народами.

Это же сила, это вселенская сила, которую он назвал комплиментарностью. Слово французское, но для русского, в русском языке существовало только слово, хорошо нам всем известное, — свои. Мы — свои, а они — чужие, мы — наши.

Вот эта сила, она объединяет этнос, она создает этнос. И эта же сила распространяется и на явления более широкого масштаба, чем народы, то, что мы привыкли называть цивилизациями или культурами, или то, что Гумилев называл суперэтносами.

Мы бы не говорили о Гумилеве, мы бы не считали его великим, если бы эти его идеи в действительности не подтверждались бы жизнью. И то, что мы все испытали в последнее время, — горечь и обиду от развала нашей страны, ведь это произошло строго и четко по указанным Гумилевым границам, по суперэтническим границам.

Он сам видел это, он сам понимал, что его теория подтверждается, что всё происходит именно так. Что Прибалтика отходит, Молдавия с Украиной тоже. Но Казах-стан, согласно его же теории, остается вместе с Россией, не смотря ни на что.

Это было великое его прозрение. Но лично, как человек, он страдал от того, что был, как ученый, прав. И ему было больно. И можно сказать честно, что, может быть, это и было главной причиной его смерти.