Сердце Земли (СИ) - Астахов Виктор

— Леди Ильсин?

— Нет. Пути Лорота и Исльсин сошлись куда позже, во время исхода «Иль-Вэн». Ту, которой Лорот посвятил большую часть своей жизни, звали Лирша́да — прекрасная женщина королевских кровей, родная сестра самой Туидханы. Сейчас сложно сказать, сколько долгих лет она являлась спутницей Лорота, и какую роль сыграла в судьбе нашего клана, — всякий блеск жёлто-зелёных глаз исчезает из взора старейшины, а морщинки на её лице выдают глубокую печаль. — Как я и сказала, мирное время в Тарладе не продлилось долго. Спустя шестнадцать лет со дня окончания войны, луна наполнилась багрянцем. Второе затмение кровавой луны стало предзнаменованием грядущих перемен, ибо вскоре, святая святых нашего народа… Бритигга — Мать Всех Древ была преданна огню вместе со столицей Ироллана и его королём. Это был воистину страшный удар, направленный в сердце каждого эльфа, независимо от его происхождения и поклонения драконам. Несмотря на былые разногласия, мы чтили культуру наших братьев и разделяли их боль, но вина за случившееся была возложена на королеву Туидхану и её народ. Вскоре, армии Ироллана вторглись в Тарлад, ознаменовав начало новой войны и самого тёмного периода в истории эльфийского рода.

Муралон поднёс кружку ко рту и вдохнул аромат чая, не решаясь что-либо произнести в ответ. Дождь продолжал барабанить о крышу, сопровождая рассказ.

— Сложно назвать случившееся войной, — промолвила Луника. — Это было похоже на то, что произошло в Лан-Лур, но в масштабах целого королевства. Тысячи эльфов отдали жизни за преступление, в коем не было их вины. И если бы не Арис… — её губы дрогнули. — Тарлад бы стал и моей могилой.

Уэла коснулась плеча в попытке успокоить горе вдовы, но Луника оказалась сильна, чтобы не поддаться эмоциям. Она мягко сжала ладонь, утёрла одинокую слезу и, кивнув в знак благодарности, позволила Уэле продолжить рассказ. Именно так и поступила старейшина:

— Наш родной дом — поселение Лан-Фалл сгорело в огне, подобно столице Ироллана. Многие нашли свою смерть. Среди них оказалась и Лиршада. Как ты понимаешь, её гибель очень тяжело отразилась на Лороте. Разбитое сердце нашего владыки жаждало мести, но его разум говорил иное. В те времена, он был единоличным повелителем «Иль-Вэн» и ставил судьбу клана превыше личных мотивов. Это и есть черта настоящего лидера, Муралон. Лидера, что сумел принять трудное решение вопреки собственной боли.

— Так вы и отправились сюда, на восток, — спустя пару задумчивых мгновений, ответил эльф. — Но, потеря дома… полагаю, не всебыли согласны с решением старейшины?

— Первым, кто оспорил решение Лорота, стал Тейн, — на сей раз, это имя, произносимое устами Уэлы, звучало иначе. Былое почтение сменилось едва различимой ноткой злобы столь противоестественной для личности старейшины. — Как и все мы, генерал горевал по невинно убиенным и гневался вероломному вторжению в Тарлад. Но в отличие от Лорота, Тейн руководствовался голосом сердца, ожесточённого войной. Он знал об оружии, что хранили друиды «Иль-Вэн» и потребовал использовать его для защиты Тарлада. Но Лорот ответил отказом. На этом их дружбе пришёл конец. Тейн забрал с собой часть клана, нарёк Лорота предателем, а всех кто отправился с ним — еретиками.

— И как много эльфов отправилось за генералом?

— Очень многие, — выдохнула Луника, продолжая взирать на синий огонёк, сияющий над алтарём. — Даже Илаша — моя старшая сестра, отреклась от семьи в пользу идей этого… мерзавца.

— Слова Тейна били в самую точку, по струнам изувеченных душ. Не удивительно, что столько эльфов поклялись ему в верности. Генерал обещал, во что бы то ни стало отстоять Тарлад и покарать каждого, кто нарушил свой долг и оставил дом на милость чужаков…

— Значит, Тейн предпочёл сражаться, а старейшина Лорот… бежал? — хмурь проступила на лице молодого эльфа.

— Знаю, как странно слышать подобное, но поверь, у Лорота не было иного выбора. Как и у всех нас.

— Теперь, я понимаю мотивы генерала… но то, что произошло в Лан-Лур не имеет никаких оправданий. Чем Тейн лучше тех эльфов, с которыми вёл войну?!

— Помни, юный Муралон, ожесточённое сердце — куда более страшное оружие, чем самый острый клинок. Оно взывает к нашей злобе, прикрывает её за маской справедливости, заставляет забыть о сострадании и том, что ненависть способна порождать лишь ненависть. Тейн об этом забыл.

Муралон стиснул зубы и опустил хмурый взгляд, отыскав его отражение среди остывающего на дне чая. Два сияющих глаза среди обожжённого лица, полные ненависти и того же огня, что пылал в глазах тех, кто жёг улочки Лан-Лур — безумцев, что упивались отнятыми жизнями. Неужели, они верили, что творят правое дело? Или жизни тех, кого любил Муралон были всего-навсего данью одной мстительной натуре? Могла ли хоть что-то изменить его смерть, сразись он бок о бок с Арисом, Лоротом и Алаем?

Вопросы заполнили разум волной, требуя немедленных ответов. Вспышка гнева сменилась отвращением по отношению ко всему произошедшему, истории их рода и даже самому себе.

«И всё же, я жив. Полон ненависти, страха, но всё же жив»

Следопыт зажмурил глаза и вдохнул полной грудью. Тонкий аромат ромашки успокоил бушующий разум, а земляника согрела продрогшее тело теплом. Муралон выдохнул.

— Вот и молодец, — опустевшая кружка в руках следопыта вновь наполнилась горячим чаем. На лице Уэлы проступила добрая улыбка. — Мудрый не по годам эльф с манерами старика и детской наивностью во взгляде. Да-да, именно так о тебе отзывался Алай, выступая на совете старейшин. Ах, наш проказник Алай! Помню однажды, он решил разыграть старейшину О’Сэйша и поселил под его кроватью выводок кутанов. Ха-ха! О’сэйш потом неделю сидеть не мог, а Алай две недели не возвращался с дозора. Муралон усмехнулся, позволив очертаниям улыбки проступить на обожжённом лице.

— А как думаете, кого он потащил с собой в этот дозор? Потом без умолку рассказывал правила ловли кутанов и описывал «возмущение старейшины». Хе-хе. Дружище Алай…

Широкие улыбки расцвели на лицах эльфов, но вскоре приобрели несколько натянутый фальшивый вид и более выражали не радость, но боль и горе по павшим собратьям и тем, кто был по-настоящему близок. Несколько долгих минут в помещении царила тишина и повисшие в ней вопросы.

— Как ты уже, возможно, понял, — отложив чайную кружку, промолвила Уэла, — то оружие, которое хотел использовать Тейн, это и есть «Талмон». Скажи, Муралон, ты когда-нибудь размышлял о цвете своей кожи?

— Цвет кожи? — растерялся эльф. — Алай, конечно, упоминал некий катаклизм и то, как наш клан… изменился. Но он не очень любил рассуждать на эту тему.

— Как и все мы, — тяжело выдохнула Уэла. — Этот катаклизм случился около восьмидесяти лет назад и стал причиной гибели тринадцати эльфов «Иль-Вэн». Многие окрестили произошедшее проклятием Малассы за наш побег из Тарлада, старейшины и друиды придерживались версии, связанной с коллапсом драконьей жилы где-то в недрах земли… однако, правда звучит совсем иначе. Ливень за окном постепенно крепчал, переходя к своей кульминации.

Тонкие струйки воды просочились в углах хижины, омыв еловые ветви на алтаре и одинокий огонёк ирады. Уэла продолжала рассказ:

— Доподлинно не известно, что произошло в ту роковую ночь, ибо не существует ни единого очевидца событий. Мы знаем лишь то, что «Талмон» в очередной раз утратил контроль. Он и ранее проявлял себя в разных формах, наделяя землю Лан-Лур силой или же, напротив, сотрясая её поверхность. Но в ту ночь всё происходило иначе, — Жёлто-зелёные глаза застыли. Их взгляд проходил сквозь следопыта, углубляясь в воспоминания событий, минувших ещё до рождения Муралона. — Сначала, пришёл холод, а кровь, казалось, застыла в жилах. Потом пришли беспорядочные видения и боль — тянущая, невыносимая, задевшая каждый клочок естества. Всё, на что оказалась способна я — лежать и стонать от собственного бессилия. Однако среди нас присутствовал тот, кто был способен совладать с напастью — тот, кого «Талмон» избрал своим хранителем. Она спустилась в подземелье храма и ценой своей жизни обуздала артефакт, усыпив его на несколько десятков лет. Лан-Лур был спасён, но более никто из эльфов «Иль-Вэн» уже не был прежним. Друиды, стражи на дальних рубежах, будущие поколения — изменились всё, и цвет нашей кожи есть лишь внешний признак этих перемен. Главным образом, поменялось что-то внутри. Что-то, что нельзя объяснить словами.