Закон Тайга - Эльмира Нетесова

—  Хавай, дура! Сегодня только разминка была. Настоящая пахота - впереди.

Мужика от этого успокоения икота одолела. Стало жаль са­мого себя. И почему-то тоска напала.

—  Чего скис, Тип! Ты давай, набивай пузо! На пустое - ни хрена не сможешь вкалывать.

Мужик потянулся за чаем. Кружка выпала из рук, кипятком ошпарил колено.

— Лопух приложи. За ночь пройдет, - посоветовал бугор и спросил: - В полицаях долго кантовался?

—  Полтора года. Потом сбежал. От своих и немцев.

—  Чего ж так?

—  Наши наступать стали. Я узнал и ходу. А когда война откатилась от наших мест, меня поймали. И все...

—  Чего в полицаи подался? Жрать хотел жирно?

—  Какой там жрать? У меня отца раскулачили в этом селе. Коммунисты. Босяки голожопые. Всю живность с подворья уве­ли, кроме собаки. Зерна на посев, картошку на семена не оста­вили. Подчистую. Даже хлеб из печи забрали. А нас пятерых бросили с голоду сдыхать. Мать в ту зиму умерла. А отца забра­ли. Так и не сыскал его следов. Ну вот и вернулся я в село. В войну. Сам к немцам пришел. Сказал все. И о том, что скрылся от мобилизации. Что всех коммунистов знаю в морду. И за пол­года сыскал каждого, кто мою семью ограбил. Всех своими ру­ками к стенке ставил. А детвору - в Германию. Чтобы, вырос­шая, добила бы выживших нечаянно своих же родственников.

—  Вон оно что! А я думал, что с жиру за куском погнался, - покачал головой Шмель.

—   Твою семью ограбили? А только ли ее? У меня троих сыновей в родном доме, где родились, всех уложили. Дочку ссиловали. Бабу повесили. Меня измордовали. Заставили смот­реть на зверство ихнее. Чтоб с горя я подох. Да вот не вышло у них это. Не свихнулся даже. Хотя три дня связанный валялся в доме. Покуда родня ночью прийти насмелилась. Развязали. Уйти уговорили из села. Я ушел. За границу. Вернулся с немцами. Что же, я должен был руки убийцам целовать, по-твоему? - побелел лицом проснувшийся старик и продолжил: - Хлеб по­сеять можно, хозяйство - нажить, здоровье - поправить. А вот детей с могилы не поднимешь. Я не за зерно, не за корову и свиней, за детей своих отомстил. Всем! За испозоренную дочь, какую скопом силовали. Комсомольцы, чтоб их... А ведь когда ловил их, руки целовали, сапоги. Прощения просили, сдыхать не хотели. Молили о пощаде. А они моих сынов пожалели? С чего ж я их щадил бы? За что? Семья была! А сиротой на весь свет оставили. И я не простил. Даже когда матери этих иродов ко мне пришли, тоже не стал слушать, а сделал, как со мной. На их глазах кончал, - трясло старика от воспо­минаний. - Раздевал догола серед села. На лютом холоде. И хлестал их кнутом до костей. Покуда сплошной лепешкой не становились. Иных, кто над дочкой издевался, на куски пустил. Изрубил топором, как туши разделывал. И к ногам тех, кто их на свет произвел... Всякому своего жаль. Они меня зверем зва­ли. Сами таким сделали. Чего ж на меня обижаться было? Иль себя не узнали? - усмехнулся старик. - Я ни о чем не жалею. Свое пожил. Были радости. Когда-то. В основном - горе. Но и его одолел. Отплатил всем обидчикам. За свое. И повторись, то же самое утворил бы. Меня потому и не расстреляли, что я не за харчи и скот, за детей мстил. Мне политика без нужды. Я в ней не смыслю. И за нажитое не держался. И немец мне до задницы был. Свое болело. Потому, когда судили меня, вся де­ревня подтвердила, что не брешу я.

—  Чего ж не слинял с немцем? Иль не знал, что ждет? - удивился бугор.

—  Как же не знал? Все знал! Только к чему скрываться? Прячутся те, кто жить хочет, шкурой дорожит. А мне держаться стало не за что. Когда счеты свел, пусто в свете стало. До того злоба держала в жизни. А потом, когда последнего из подвала вытащил и кончил, самому жить расхотелось.

—  Они что ж, на войну не пошли те комсомольцы? - уди­вился бугор.

—  Не успели. Немец их враз накрыл.

—  А теперь, когда выйдешь, куда подашься?

—  К себе в село. Там с сыновьями на одном погосте буду.

—    Кем же был до войны? - спросил Рябой.

—  Хозяйствовал на земле. Как и все люди. Не воровал, не убивал, своим трудом жил. По Писанию...

—  Наши дела особая комиссия проверяла. Удивлялась, как это мы живы? А потому, что все мы пострадали от произвола, нас из тюрьмы послали на условное, - продолжил Тит.

—  Ну ты хоть мстил! А я за что влип? - заговорил рыжий мужик, которого все новые звали Панкратом. - Меня, как не­мец в село пришел, сами деревенские уговорили согласиться в старосты. Чтоб чужого, зверя не прислали, от какого всем было бы лихо. Старики просили. Мол, ты, Панкратий, свой, все тебя знаем. Человек степенный, умный, рассудительный. Один гра­мотный средь нас. Никого не дашь в обиду новым властям. На тебя вся надежда. Стань заступником перед иноземцами. И со­гласился, на свою беду, - вздохнул мужик. - Везде война, стрельба, смерти. А у нас - тишь и гладь. Хлеб сеяли, картоху. Лен растили. Ни одной бомбы за все годы. Ни одного человека не убило. Своей смертью старики помирали. Дети спо­койно росли. Церковь работала. Немцев мои сельчане за всю войну в глаза не видели. Не было их у нас. И партизан не- знали. Да вдруг услышал в соседней деревне, что уходят немцы. Наши наступают. Я в селе своим рассказал о том. Обрадовался, что костюм старосты мне даром оставили. Денег не взяли за него. Он же из чистой шерсти. Вот и надел я его, как на празд­ник. А тут наши. На машинах, танках. Промчались с ветром. Я им рукой махал. А через неделю меня взяли. И говорят: раз был в старостах, значит, предатель. Ну и что, если никого не пре­дал, не убил? На немца работал, и все тут. На суде сельчане вступились. Мол, мы его уговорили, упросили. Да никто их слу­шать не стал. Повесили клеймо - и на Колыму. Так-то людям добро делать...

Фартовые и сучьи окружили новых плотным кольцом. Всем хотелось узнать, что за люди в этой партии прибыли. На деляне не поговоришь. Там некогда, работать надо. А здесь, у костра, никто не помешает.

—  Ну, я понимаю, свои оборзели. Перебор получился. Но почему не обратиться к своим властям за помощью, зачем с немцем пришел, сработал им на руку? Неужель в собственном доме сами не сумеем порядок навести? Иль не можем без чужо­го дяди? - возмутился Новиков.

—  К кому идти? К тем, кто моих убил, так? Они и по мне вскоре розыск объявили. Сообщили родственники, - нахму­рился старик.

—  В прокуратуру надо было.

—  Да что вы, гражданин начальник! Кто ей поверит? Нет у нас законов. У кого кулак сильнее, тот и прав. Кто кого зажал, тот и барин...

—  То-то повсюду люди слезами умываются от тех законов. Тут уж не до них, выжить бы как-нибудь.

—  И все ж прав старшой. Плохо, хорошо, но в своей семье разбираемся сами, без соседей. И тут, я думаю, согласиться в полицаи, чтоб своего убить, дело последнее, - вставил Генка.

—   Своего? Это свои моих детей поубивали? Свои - мою семью порушили? - вскочил старик. Его губы тряслись. - Ты роди, вырасти их, потом поймешь, как они дороги, как нестер­пимо больно их терять. Уж лучше бы я не дожил до того дня!

—   Зачем же с помощью немцев это делали? Иль самому духу не хватило? - шпынял Генка.

—  Немцы ловили. Я опознавал и казнил. Сам. Одному мне не поймать бы их всех. А тут помощь. Какая мне разница от кого? Я ненавидел их больше, чем все вместе взятые фрицы. Я готов был остаток жизни раздать за каждого пойманного обид­чика и убийцу моих детей. Мне было наплевать, кто помогает мне и кому на руку моя злоба. Я свое сделал. И любой отец на моем месте так же поступил бы. Иль я не прав? А кто из вас не воспользовался бы этим случаем, может, послед­ним в жизни? Кто обвинит меня за случившееся? Если не было закона, чтоб спасти моих детей, где закон, обвиняющий меня? Да я на всю жизнь возненавидел власть, пославшую ко мне убийц! Я никогда не смирюсь с нею!

Старик упал, из его рта пошла пена, он задергался, забор­мотал что-то непонятное.

—  Снова приступ...

— Ребята! Эй, мужики! Держите его. Окалечится, помогите! - просил Тит, с трудом удерживая беснующегося старика.

Шмель указал фартовым взглядом. Те скрутили человека. Придержали. Едва приступ прошел, выпустили из рук.

Старик лежал у костра на заботливо подсунутой под него телогрейке.

— Давно эго? - спросил Шмель.

—  С того самого дня. Как ребят моих убили. В тот день трепать стало. Когда вспоминаю их - начинается. Мне бы вну­ков нынче баловать. На санках катать, будь сыны живыми. Да Бог не дал радости. Как пес по зонам мотаюсь в старости.

—  Ты, дед, не дави на жалость. Здесь почти все с побитой душой. Не без потерь в сердце. Судьбы у всех покалечены. Но

’ руки в крови не марали. Не подыгрывали врагу! Не позорили себя и род свой, нацию, народ не срамили на весь свет. Тебе больно, пусть другим не легче будет, так, что ли? Люди в войну жизни положили, чтоб от врага землю очистить, а ты с врагом пришел? Привел их на нашу землю мстить за сынов своих. А сколько у других убито - отцов и сыновей? Ты о том подумал? Реки крови текли. А все такие, как ты, помогали! Из-за кучки негодяев ты свой дом, землю, могилы детей предал! Старый негодяй! Попадись в мои руки, не пожалел бы! - вспылил Но­виков.