Антология Сатиры и Юмора России XX века - Аркадий Аверченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ах, как стыдно! Ну на кой черт вы полезли со своим рукопожатием к курьеру? Разве он оценил? Взобрался вам же на шею, гикнул и погнал вас вскачь не туда, куда бы вам хотелось, а туда, где ему удобнее.
Не спорю, может быть, персонально этот курьер — обворожительно светский человек, но вы ведь не ему одному протянули руку для пожатия, а всей наглой, хамской части России.
Вскочил на вас хам, оседлал, как доброго скакуна, и погнал прямо на границу — встречать Ленина и Троцкого.
Не скажете ли вы, что в прибытии Ленина и Троцкого виноваты немцы? Голубчик вы мой! Да ведь они воевали с нами. Это было одно из средств войны. Так же они могли бы прислать и поезд с динамитом, с баллонами удушливого газа или с сотней бешеных собак.
А вы этих бешеных собак приняли с полковой музыкой и стали охранять так заботливо, как любящая нянька — шаловливых детей.
Ну что я могу сказать немцам? Скажу: зачем вы прислали нам такую ошеломляющую дрянь?
А они мне ответят:
— Вольно же вам, дуракам, было принимать. Мы бы на вашем месте тут же на границе их и перевешали, вроде как бывает атака удушливых газов и контратака.
А вы? Обрадовались! Товарищи, мол, приехали! «Здравствуйте, я — ваша тетя! Говорите и делайте, что хотите, у нас свобода».
И еще один момент был упущен, помните, тогда, у Кшесинской? Одна рота верных солдат — и от всей этой сволочи и запаху бы не осталось. И никто не роптал бы — так бы и присохло.
А вы вместо этого стали гонять вашего министра Переверзева на поиски новой квартиры для Ленина и Троцкого.
Александр Федорович! Какая у вас завидная натура… Ведь одно это так стыдно, будто вас всепарадно на столичной площади высекли. А вы теперь, вместо Уоллостонского парка, котлетку кушаете, как гоголевский высеченный поручик когда-то ел пирожок.
Много есть людей, у которых ужасное прошлое, но ни одного я не знаю, у кого бы было такое стыдное прошлое, как у вас. Еще, я понимаю, если бы вы за это деньги получили, но ведь бесплатно!
У вас в руках был такой козырь, как восстание, когда озверевшая толпа (я сам видел) разрывала большевиков на части — как вы ликвидировали это настроение? Вы, глава государства, запретили печатать документы, уличающие Ленина и Троцкого в получении от немцев денег! Троцкий сидит в тюрьме — вы его выпустили, Корнилов хотел спасти Россию — вы его погубили. Клялись умереть с демократией — удрали на автомобиле.
«Волю России» издаете? Куриные котлетки кушаете?
С таким-то прошлым?
Да ведь только два пути и существует: или самое высокое дерево Уоллостонского парка, или монашеский клобук, вериги и полная перемена имени и фамилии, чтобы в маленьком монастырьке не пахло и духом того человека, который так тщательно, заботливо и аккуратно погубил одну шестую часть земной суши, сгноил с голоду полтораста миллионов хорошего народу, того самого, который в марте 1917 года выдал вам авансом огромные, прекрасные векселя.
Ловко вы обошлись с этими векселями!..
Ну прощайте. Приятного вам аппетита!
Керенский
(второй портрет)
Добрый товарищ
Однажды мне снился сон… А, впрочем, к чему там жеманничать: никакого сна мне не снилось. Все было наяву, а на сон писатели обыкновенно сваливают потому, что это считается щегольским литературным приемом.
Дешевый прием, по-моему.
Итак, наяву произошло вот что:
* * *Александр Керенский сел в вагон поезда, идущего из Парижа, намереваясь проехать всего четыре станции, и заговорился — проехал гораздо дальше.
Собственно, заговаривался он и прежде, но не с такими ужасными для него последствиями, как на этот раз.
А именно: когда он заканчивал перед столпившимися любопытными пассажирами свою одиннадцатую речь о величии будущей России, поезд вдруг остановился, и в вагон ввалилась толпа пограничников…
Ошибиться было невозможно: все они были увешаны ружьями, револьверами, на груди у всех красовались красные звезды, а на звездах было написано черным по красному: «Р. С. Ф. С. Р.»…
Керенский даже икнул от неожиданности и зашатался от ужаса.
«Господи! — подумал он. — Ныне отпущаеши раба твоего… Отречемся от старого мира… Крестьянин ахнуть не успел, как на него медведь насел… Мелькнула шашка — раз и два — и покатилась голова…»
— Товарищи! — проревел чей-то радостный голос. — Никак сам Керенский?! Важного карася поймали! Волоки его к самому к Троцкому — он за его, может, тыщу пайков отсыпет на рыло!
Повели.
* * *Сколько времени прошло и как и по каким дорогам его вели — Керенский даже долгое время спустя не мог вспомнить.
Очнулся впервые он только тогда, когда охрана, топоча ногами, ввела его в приемную и сказала:
— Подожди тута. Сичас, брат, сам Троцкий выйдет.
— «Сам Троцкий»… — вздохнул Керенский. — Интересно, как он будет мучить меня?.. Наверное, папиросками будет жечь тело и запускать под ногти деревянные лучинки… А то и просто застрелит, как собаку.
Дверь из кабинета быстро распахнулась. Керенский покосился одним глазом и увидел в одной руке Троцкого револьвер, в другой — широкий нож.
«Начнем, пожалуй», — вспомнились ему слова Ленского перед смертельной дуэлью.
Но, приглядевшись, он заметил, что не револьвер был в руке Троцкого, а портсигар, и не широкий нож в другой руке, а самого симпатичного вида безобидная коньячная бутылка.
«Сейчас ахнет бутылкой по голове», — подумал страдалец.
— Господи! Кого я вижу! Саша, голубчик!! Какими судьбами?.. Пойдем ко мне в кабинет. Вот-то нечаянная радость! А мне как раз нынче всю ночь красный попугай снился! К чему бы это, думаю. Все клювиком меня за ухом щекотал. Ну, брат, разодолжил. Рад, очень рад тебя видеть. Как живешь? Папироску можно? Сигарку? А то, может, коньячку рюмочку трахнешь с дороги? Как дела? Да ты садись, чудак, — чего стоишь? А мы тебя, брат Саша, часто с Володей и Анатолием вспоминаем! Да-а… Хорошие времена были. Помнишь, как мы с Володькой с балкона Кшесинской мантифолии разводили… Подумать только — на четыре года моложе были. А помнишь, как ты — ах-ха-ха! — гонял министра Переверзева для анархистов помещение подыскивать? Да, брат Саша, много воды утекло.
«А он, однако же, не гордый, — совсем успокоившись, подумал Керенский словами гоголевского героя. — Обо всем расспрашивает».
— Кстати, Саша! А я перед тобой в долгу.
— А что такое?
— Да за газету-то, что вы в Праге с Зензиновым выпускали… здорово поддержали, шельмецы.
Троцкий подошел к огромному железному шкафу, звякнул около него ключами и, обернувшись, спросил:
— Сколько?
— Чего сколько?
— Сколько я тебе за газетку должен?..
— Что ты, — смутился Керенский. — Мы… совершенно бесплатно.
— Да что ты?! Прямо первый раз слышу. А с нас, брат, всякий тянет, кому не лень. И «Дэйли-Геральд», и «Юманите», и всякая там рвань. Ну спасибо. Поддержал. Да у тебя чего вид такой нездоровый? Устал?
— Да с дороги, знаешь… Кхм!
— Ты береги здоровье, Саша. Оно пригодится. Хочешь, мы тебе профессора пришлем?.. Да! А ведь я тебя забыл, шельмеца, за самое главное поблагодарить!
— А что такое?
— Да за Врангеля. Если бы не твоя заграничная работишка — едва ли бы мы с ним справились. Ловко ты его угробил.
Троцкий снова подошел к тяжелому шкафу, снова мелодично звякнул ключами и обернулся:
— Сколько?
— Чего сколько?
— Да за Врангеля. Мы, брат, в долгу никогда не остаемся — всякий труд должен оплачиваться.
— Помилуй, — смутился снова Керенский. — Да я совершенно бесплатно.
— Черт вас знает, что вы за народ, — засмеялся Троцкий. — Не от мира сего. Я понимаю, если уж продавать что-нибудь — так гони за это монету, а продавать и ничего не получать — на это способны только круглые идио… идеологи! Гм… да. Вот мы тогда с Володей маханули у этого немчуры пятьдесят миллиончиков чистоганом, глазом не моргнул, каналья, — дал!
— А вы моргали? — пошутил Керенский.
— За нас, брат, другие наморгались достаточно. Да-а… Ну а мы, брат, так вот и живем, хлеб жуем. Воюем вот все. Кстати! А ведь я тебя за главное забыл поблагодарить — совсем из ума вон. Прямо, брат, ты золотой человек у нас, на руках тебя, канашку, носить бы надо!!
— За что?
— А за резолюцию об интервенции. То есть так кстати, так кстати…
И снова около кассы послышался мелодичный звон ключей:
— Сколько?
— Лева, ты меня обижаешь…
— Ну не буду, не буду. Надеюсь, ты поживешь у нас, погостишь, осмотришься?
«Это, однако же, хорошо, — подумал Керенский, — оставят они меня у себя, а я возьму и покажусь населению. Сейчас же меня подхватят на руки, устроят восстание, свергнут советы, народ выберет меня…»
— Право, поживи. Ты не бойся, мы тебе охрану дадим — сотню красных башкир…