Страницы моей жизни - Моисей Кроль

После нескольких выступлений съезд принимает резолюцию, предложенную Ратнером. Съезд считает, что евреи во время выборов депутатов в Думу должны заключить договоры только с теми партиями, в программы которых включена цель провести для евреев все требования Виленской платформы и для всей России установить настоящий широкий демократический порядок. Там, где будет невозможно провести депутата коалиции, евреи должны отдать свои голоса за самого передового из конкурирующих партий.

Съезд еще не успел успокоиться, как опять вспыхнула новая дискуссия в связи с предложением, которое внесли Шимон Дубнов и Б. Гольдберг. Их предложение состояло в том, что еврейские депутаты в будущей Думе должны выступать отдельной национальной группой, которая должна будет принимать коллективные решения по всем вопросам, задевающим интересы евреев. Понятно, что делегаты-сионисты приняли это предложение с большим энтузиазмом. Но левое крыло съезда было решительно против. Критиковали друг друга яростно, и опять возникла опасность раскола. С большими трудностями закончились дебаты. Большинство на съезде отбросили это предложение.

Наконец, Винавер своей речью закрывает съезд. Речь его можно резюмировать так: «Съезд был исключительным по своему неспокойному настроению. В первые дни его работы опасность раскола была большая, и если раскол не произошел, это значит, что у всех нас есть потребность остаться в Союзе и вести общую работу. Давайте забудем наши раздоры. Сомкнем теснее наши ряды, иначе мы не будем достойны нашего имени и нашего Союза».

Тут Ш. Левин сделал жест, который всем очень понравился. Он обратился к Винаверу с теплой речью: «После кишиневского погрома мы все стали очень нервными… Из-за этого у нас мог произойти раскол. Я поражаюсь таланту нашего председателя, который руководил работой в продолжении четырех дней и четырех ночей. Только благодаря ему съезд кончился хорошо. От имени всех делегатов выражаю ему глубокую благодарность».

Я должен сказать, что слова Левина, в самом деле, выразили чувства всего собрания. Только светлая голова Винавера, его выдержка, его исключительное самообладание и исключительный дар успокаивать слишком горячих ораторов спасли съезд от некрасивого провала.

Глава 33. Трагические настроения в еврейских городах после октябрьских погромов. Второй съезд еврейского «Союза союзов». Письмо царя Николая II к своей матери о Манифесте и о еврейских погромах.

Когда я вернулся из Орши в Петербург, я узнал, что еврейский Центральный комитет созвал второй съезд «Союза еврейского равноправия». Съезд состоялся в конце ноября и был грустным и хаотическим. Делегаты были еще под тяжелым впечатлением от погромов. Растерянные, с болью в сердцах, они рассказывали о бесчеловечных, безобразных действиях погромщиков. Они рассказывали, какую руководящую роль играла в погромах полиция, жандармерия, какую боязнь и ужас погромы вызвали во всех городах, городках и селениях, где жили евреи. Больше 150 городов было разгромлено, больше 1000 убитых (старики, молодые женщины, дети), 4000 раненых. Десятки тысяч семейств совершенно разрушены. Все еврейское население находилось в состоянии полного отчаяния, потому что оно чувствовало, что правительство сознательно отдало их в руки убийц-черносотенцев. Что делать? К кому обратиться за помощью? – спрашивали делегаты. Погромы не прекращаются, возникают то в одном городе, то в другом, и везде их проводят одинаково: распространяют погромные прокламации, хулиганы и полиция к чему-то придираются, и начинается убийство. Грабят, уничтожают еврейское добро, стреляют, режут, вскрывают животы у женщин, и это продолжается до тех пор, пока начальство не дает знак, что евреи получили свою кару в достаточной мере и пора погром закончить.

Все делегаты утверждали, что погромы были назначены еще раньше и были организованы, и у них не было никакого сомнения, что приказ рассчитаться с евреями был дан из Петербурга полицейским департаментом, иначе бы местная администрация, полиция и жандармерия не действовали так подло и преступно. И вот это еще больше убеждало евреев, что их положение безвыходное. И не удивительно, что делегаты, которые приехали на съезд из опустошенных городов, чувствовали себя очень униженно и потерянно. Их нервное состояние окрасило всю работу съезда. Были речи, дискуссии, но никакие постановления не были приняты, и все разъехались в очень тяжелом настроении.

По правде говоря, мы, петербургские члены Центрального комитета, тоже чувствовали себя беспомощными. Если бы революция победила, мы могли бы опираться на новые силы победившей революции. Тогда бы мы не узнали великого зла несчастия – погромов. Но в конце ноября революционная волна спала. После трагического конца кронштадтского восстания и провала второй забастовки в Петербурге контрреволюция подняла голову. Еврейские погромы были первой атакой контрреволюции против свобод, завоеванных русским народом и признанных царем в Манифесте от 17 октября 1905 года. Это был дьявольский план: объявить евреев виновниками всех несчастий, которые Россия пережила в 1904–1905 годах. Во всех прокламациях православный народ призывали рассчитаться с евреями и революционерами, которые хотят захватить власть и сбросить избранного Богом царя. Эти прокламации призывали народ убивать и грабить евреев, худших врагов России, будили в массах низкие, звериные инстинкты, отравляли его злобой в надежде отвести ненависть народа от правящего класса.

Как известно, во многих городах от погромов пострадало немало русских, и главное, интеллигенты-неевреи, которые симпатизировали освободительному движению. В Томске, Твери, Вологде происходили ужасные события. Хулиганы и убийцы поджигали дома, в которых проходили митинги 18 и 19 октября – в них сгорели много людей.

Недавно опубликованная корреспонденция между Николаем II и его матерью Марией Федоровной в дни Октябрьской революции бросает особый свет на важные события, которые произошли в России в эти исторические месяцы: октябре, ноябре и декабре 1905 года. Мы узнаем из этой переписки, что царю Николаю II очень не хотелось отказываться от самодержавия.

В своем письме от 1 ноября 1905 года он пишет своей матери: «Вы, наверно, помните те январские дни, когда мы были вместе в Царском Селе. Грустные дни (январь 1905 года). Но это пустяки в сравнении с тем, что происходит в последнее время. Началось с всеобщей забастовки железнодорожников, которая пронеслась от Москвы по всей России. Петербург и Москва были отрезаны от всей страны. От железнодорожников забастовка перебросилась на фабрики и заводы. В университетах происходит Бог знает что. Разные оборванцы и бродяги собрались и открыто проповедуют восстание, и никого это не трогает. Тошно читать газеты. Пишут только о забастовках в школах, на заводах и как убивают солдат, казаков, полицейских. Везде беспокойство, скандалы, бунты, и министры вместо того, чтобы действовать энергично, собираются, как перепуганные курицы, и говорят об уходе из кабинета. Передо мною две дороги, – пишет дальше Николай II, – найти энергичного солдата и задушить это движение военной силой или дать населению гражданские права и свободу и обязать Думу создать законы – это значит конституцию. Витте очень энергично защищал второе предложение. Все, с кем я разговаривал, были согласны с Витте. Витте и Оболенский составили текст манифеста. Два дня мы его обсуждали, и с Божьей помощью я его наконец подписал. Дорогая мать, Вы можете себе представить, что я пережил в тот момент. Со всех концов России обращались ко мне, писали мне, просили милосердия, чтобы я это сделал, и многие, кто меня окружает, тоже были того же мнения. Не было человека, на кого я бы мог положиться, кроме честного Трепова, и мне ничего другого не оставалось, как перекреститься и дать то, что все просили».