Смерть травы. Долгая зима. У края бездны - Джон Кристофер

В подвале царила темень, которую не могла рассеять полоска света, пробивающегося из узкой щелки. Метью пришлось то и дело пользоваться зажигалкой, чтобы хоть что–то разглядеть.

Сперва он решил, что здесь ничего не изменилось. Сортировочные столы стояли на месте, на полках — банки и одежда, в углу — стальная лестница и рулон металлического листа. Правда, на столах не оказалось свечей, но Метью не придал этому значения. Его больше удивил некоторый беспорядок на полках. Видимо, Эйприл последнее время ослабила контроль. Но его интересовало главным образом следующее помещение — там медикаменты и бренди. Он добрался до двери и распахнул ее.

И тотчас понял, что маленький чулан пуст. На полках, где раньше лежали медицинские принадлежности Лоренса, осталась одна пыль. Не оказалось на месте и драгоценных бутылок с вином, как и бренди. Ничего, кроме едкой пыли.

Сперва Метью ухватился за безумную мысль, что они по какой–то причине перенесли все в главное помещение. Он поспешил назад и обошел полки с зажженной зажигалкой. Бренди не нашел, зато бросилось в глаза еще кое–что: дело не ограничивалось просто беспорядком. Недоставало очень многого. Неужели они устроили новый тайник для самого ценного имущества? Не исключено, но как–то непонятно. Кроме того, такого тайника ему ни за что не найти. Да и не могло существовать в округе столь же надежного местечка, как это.

А вдруг… Метью припомнил, как выглядят могилы. Мысль о них посетила его случайно, но уже через минуту он осознал все ее значение. Раньше Эйприл не возлагала на них цветов — видимо, она просто не видела в этом смысла, раз рядом цветет столько роз. Теперь же на каждой могиле лежит по цветку. Знак привязанности — или прощания?..

Лоренс давно твердил, что им надо перебраться на холмы, где легче обороняться, где есть живность, где можно что–то выращивать. Вполне разумное, даже очевидное стремление. Они держались этого места потому, что Эйприл не хотела расставаться со своими могилами; остальные же не смогли бы существовать без нее. Но если она в конце концов передумала… Перед мысленным взором Метью отчетливо предстала логика событий: она презирала его за навязчивые фантазии, за то, что он отказывается признать реальности жизни; впоследствии она могла подойти с теми же мерками и к самой себе. Ее связь с прошлым, потребность находиться рядом с родными могилами становилась все тоньше, превращалась в препятствие для выживания остальных. В один прекрасный день Эйприл могла ясно понять это и одуматься. Для этого нужна была только отвага — вот уж чего ей не занимать.

Метью снова осмотрел склад, силясь припомнить, как тут все выглядело прежде. Спички со свечами исчезли, пропал топор, легкая пила, ножницы — словом, все необходимые предметы, которые к тому же не тяжело нести. Что касается консервов, то исчезли те из них, которые богаты протеином. Видимо, они забрали все, в чем чувствовали необходимость и могли унести. Остальное оставили здесь, как следует замаскировав, на случай, если в будущем появится возможность вернуться за своими сокровищами.

Следует ли из этого, что они ушли далеко? Возродившаяся было надежда тотчас умерла. Скорее всего они ищут не определенное место, а удобное жилище, и будут идти вперед, пока не найдут искомое. Найдя же, поселятся там надолго.

Теперь Метью бесцельно шарахался по подвалу, силясь освоиться со страшной реальностью, пока вторично не очутился в чулане. Просачивающийся тщедушный свет упал на какой–то предмет в углу полки, у самой стены. Он потянулся за ним. То был крохотный пузырек с аспирином. Видимо, они забыли его, собирая остальной скарб. Что ж, спасибо и на этом. Пузырек с аспирином — лекарство для умирающего мальчугана…

Тут Метью сообразил, что отсюда, из–под земли, не расслышит зова Билли. Он быстро вернулся к лестнице, снова распластавшись на спине, протиснулся наружу и поспешил к гроту.

Чуть позже Билли очнулся, охваченный горячкой. Мальчик хотел встать, а когда Метью попытался его усмирить, вступил с ним в схватку. При этом он израсходовал последние силенки. Лишь спустя полчаса он угомонился и так тяжело и беспомощно рухнул на свою постель, что Метью пришлось припасть ухом к его груди, чтобы удостовериться, что сердце бьется по–прежнему. Он бросил в молоко две таблетки аспирина и решил заставить мальчика выпить лекарство с ложечки. Сперва было трудно пропихнуть ложку ему в рот, потом Билли никак не хотел глотать. Метью сомневался, прошло ли молоко вниз по пищеводу. Хорошо еще, что оно не вылилось наружу.

Остаток дня и следующую ночь мальчик то метался, то впадал в бессознательное состояние. Метью пользовался периодами затишья, чтобы переносить из подвала различные полезные вещи: одеяла, чистую одежду, шесты и полотнище для навеса. Один раз, вернувшись, он застал Билли бодрствующим: мальчик стоял на коленях и рыдал. Он заставил его лечь и выпить растворенный в воде аспирин. Это случилось под вечер; сам Метью за все это время съел всего лишь банку мясных консервов, заедая холодными консервированными помидорами. Огня было не развести, поскольку все дрова вымокли.

До наступления сумерек удалось установить навес, однако ночью обошлось без дождя. Было тепло, звезды ярко сияли в неописуемой вышине. Когда выдавалась свободная минутка — Метью то кутал Билли, то занимал его разговором, — он задирал голову и наблюдал за звездами. Дважды он забывался тяжелым сном; во второй раз его разбудили безотчетные попытки вконец ослабевшего Билли перелезть через него и уйти в ночь. Метью казалось, что его тело налито свинцом, голова раскалывалась, глаза не хотели открываться. Что произойдет с Билли, если и Метью подцепит эту болезнь — как бы она ни называлась? Он помотал головой для прояснения мыслей, презрев боль. Нет, болезни поддаваться нельзя.

Наступил рассвет; мальчику было по–прежнему худо, он еще больше ослабел. Казалось, силы покидают его прямо на глазах, и когда он вскрикивал, голос его больше походил на шепот. Теперь и сам Метью чувствовал себя обессиленным, даже не пытался есть. Хотелось одного — спать, однако он не мог спать, когда был нужен мальчику.

Утро превратилось в сплошной кошмар. Метью пошел умыться и, оказавшись рядом с ручьем, вообразил, что снова видит у воды коленопреклоненную Эйприл. Воздух был тяжелым, с трудом дышалось, а тут еще кукушка — ее крик прозвучал как горькая насмешка. Он вымылся, плохо соображая, что делает, и не стал выжимать одежду, решив охладить с ее помощью горящего Билли.

К середине дня лихорадка вспыхнула с новой силой. Тело мальчика выгибалось у Метью в руках; пульс колотился как бешеный. Билли судорожно разевал рот и шарил распухшим, обложенным языком по потрескавшимся губам; одновременно он обливался потом. Метью умудрился влить в него еще немного воды с аспирином. Больше ему ничего не оставалось — разве что то и дело вытирать Билли лицо. У него не было сомнений, что мальчик умирает. Он вспомнил то утро, когда впервые услышал его голос, зовущий из–под развалин, и почувствовал бессильный гнев. Бедняжка погибает — значит все прожитое вместе, все лишения оказались бессмысленными.

Мальчик сам увязался, уверял себя Метью, а уж он присматривал за ним так ответственно, как только мог. Лучше бы Билли предпочел остаться с Миллером или потом — с Лоренсом и Эйприл; он же, Метью, был бессилен на него повлиять.

Впрочем, кое–что он все же мог сделать, но не сделал: он мог бы отказаться от собственных фантазий. Метью уставился на лицо Билли, превратившееся в череп, обтянутый кожей. Самое страшное обвинение, которое ему будет брошено, состоит именно в том, что он даже не предпринял такой попытки. Да, он заботился о мальчике. Но речь не шла о любви.

Он взял Билли за руку. Пульс в запястье все еще колотился, но уже неровно. Все напрасно! И в этом никто не виноват, кроме его самого… Метью лег рядом с Билли и крепко обнял его.

Он метался по Гайд–парку холодным, вселяющим отчаяние днем, бессмысленно разыскивая что–то. Нет, не что–то, а кого–то — человека, который ему небезразличен, которого он любил, но предал. Трава высохла за долгое засушливое лето, осенний ветер пригибал ветви деревьев к земле и швырял в лицо обертки бумаги. Хуже всего было то, что он не знал, где искать; куда бы он ни бросился, он тут же спохватывался, что оставил позади необозримые пространства; может, именно там затерялась столь необходимая ему сейчас фигурка? Внезапно Метью сообразил, куда бежать: к Серпантину, чья серая гладь уже виднелась в отдалении. Он устремился туда сломя голову. Однако, как он ни торопился, озеро не приближалось. Тревога и полная разбитость не помешали осознать смехотворность происходящего — точь–в–точь «Алиса в Стране чудес»! Появившаяся рядом Эйприл молвила: «Ты ошибся направлением. Я презираю тебя за это, Метью». Он вцепился в ее руку. «Вы можете помочь мне найти ее. Можете, если захотите!» — «Все дело в том, — отвечала она, — чтобы посмотреть в лицо действительности. Глядите!» Они оказались у самого озера. В отдалении, под самым мостом, виднелась лодка с одним–единственным гребцом. Лодка уплывала все дальше, и с этим ничего нельзя было поделать. Метью закричал, борясь с ветром: «Джейн! Я здесь! Возвращайся! Не покидай меня, Джейн!» Однако лодка с Билли заплыла под арку моста и скрылась из виду. Он повернулся к Эйприл, стремясь излить свое страдание, — но рядом никого не было.