Краем глаза - Дин Кунц

В холле, общем на две квартиры первого этажа, они встретились с Реной Моллер, пожилой женщиной, которая жила в соседней квартире. Она натирала темное дерево двери лимонным маслом. Сие говорило о том, что к обеду миссис Моллер ждала сына с семьей.

— Я — «Эм-и-эм», — гордо сообщила Ангел соседке, пока Целестина запирала дверь.

Рену отличали веселый характер, маленький-рост и дородность. Ширину талии, и так составляющей не меньше двух третей роста, оптически увеличивали ее любимые цветастые платья. А немецкий акцент в голосе смягчали радостные нотки.

— Madchen lieb[65], мне ты кажешься рождественской свечкой.

— Свечки тают. Я не хочу таять.

— «Эм-и-эм» тоже тают, — предупредила Рена.

— Волки любят конфеты?

— Возможно. О волках я ничего не знаю, liebling[66].

— Вы выглядите как цветочная клумба, миссис Моллер, — переменила тему Ангел.

— Выгляжу, это точно, — согласилась Рена и пухлой рукой оправила плиссированную юбку яркого платья.

— Большая клумба, — добавила девочка.

— Ангел! — ахнула Целестина. Рена рассмеялась:

— Но это правда! Я не просто клумба. Я — целое поле цветов! Так у тебя знаменательный день, Целестина.

— Пожелайте мне удачи, Рена.

— Тебя ждет огромный успех, полная распродажа. Я гарантирую!

— Будет хорошо, если купят хотя бы одну картину.

— Все! Ты — прекрасная художница. Ни одной не останется. Я знаю.

— С ваших бы уст да до слуха господу.

— Так уже было, и не раз, — заверила ее Рена.

На улице Целестина взяла Ангел за руку, и по лесенке они спустились на тротуар.

Жили они в пятиэтажном викторианском доме в престижном районе Пасифик-Хейтс. За несколько лет до того, как Липскомб купил дом, здание капитально отремонтировали, разделив на отдельные квартиры, но полностью сохранив великолепие фасада.

Собственный дом Уолли находился в том же районе, в полутора кварталах, — трехэтажная жемчужина викторианского стиля. Жил он в нем один.

Сумерки практически перешли в ночь. Над поднимающимся с бухты туманом небо приобрело фиолетовый цвет, а пробивающаяся сквозь него неоновая подсветка превращала сверкающий огнями город в модное кабаре, только-только открывшееся для приема гостей.

Целестина взглянула на часы и поняла, что безнадежно опаздывает. Но коротенькие ножки Ангел не позволяли прибавить шагу.

— Куда уходит синева? — спросила девочка.

— Какая синева?

— Небесная.

— Следует за солнцем.

— А куда уходит солнце?

— На Гавайи.

— Почему на Гавайи?

— Там у него дом.

— Почему там?

— Недвижимость там дешевле.

— Я тебе не верю.

— Я лгу?

— Нет. Разыгрываешь меня.

Они подошли к перекрестку, пересекли мостовую. Вырывавшийся изо рта воздух превращался в пар. Пар этот Ангел называла дыхательным призраком.

— Сегодня вечером веди себя, как полагается, — наказала ей Целестина.

— Я остаюсь с дядей Уолли?

— С миссис Орнуолл.

— Почему она живет с дядей Уолли?

— Ты знаешь. Она его домоправительница.

— Почему ты не живешь с дядей Уолли?

— Я же не его домоправительница, так?

— Разве дядя Уолли не останется дома?

— Только на короткое время. Потом поедет в галерею, а после окончания вернисажа мы вместе поужинаем.

— Вы будете есть сыр?

— Возможно.

— Вы будете есть курицу?

— Почему тебя волнует, что мы будем есть?

— Я бы тоже поела сыру.

— Я попрошу миссис Орнуолл сделать тебе, если ты захочешь, сандвич с сыром.

— Посмотри на наши тени. Они то впереди, то сзади.

— Потому что мы проходим мимо фонарей.

— Должно быть, они очень грязные.

— Фонари?

— Наши тени. Они всегда на земле.

— Я уверена, что они очень грязные.

— Тогда куда уходит чернота?

— Какая чернота?

— Черное небо. Утром. Куда оно уходит, мама?

— Не имею понятия.

— Я думала, ты знаешь все.

— Раньше знала. — Целестина вздохнула. — А сейчас у меня совсем плохо с головой.

— Поешь сыра.

— Вроде бы с сыром мы все решили.

— Сыр полезен для мозга.

— Сыр? Кто тебе это сказал?

— Сырный дядя в телевизоре.

— Нельзя верить всему, что ты видишь в телевизоре, сладенькая.

— Капитан Кенгуру[67] не лжет.

— Нет, не лжет. Но капитан Кенгуру — не сырный дядя.

До дома Уолли оставалось еще полквартала. Он стоял на тротуаре, болтал с водителем такси. Заказанная машина уже прибыла.

— Давай поспешим, сладенькая.

— Они знают друг друга?

— Дядя Уолли и таксист? Не думаю.

— Нет. Капитан Кенгуру и сырный дядя.

— Скорее всего.

— Тогда капитан должен попросить его не лгать.

— Я уверена, что попросит.

— А какая еда полезна для мозга?

— Наверное, рыба. Ты не забудешь помолиться перед сном?

— Я всегда молюсь.

— Не забудешь попросить бога, чтобы он благословил меня, дядю Уолли, бабушку и дедушку…

— Я помолюсь и за сырного дядю.

— Дельная мысль.

— Вы будете есть хлеб?

— Обязательно.

— Положите на него рыбу.

Улыбаясь, Уолли протянул руки. Ангел побежала к нему, он подхватил ее, закружил в воздухе.

— Ты выглядишь как перчик чили.

— Сырный человек — ужасный лгун, — объявила она.

Целестина протянула сумку Уолли.

— Куклы, карандаши и ее зубная щетка.

— Какая очаровательная юная леди! — воскликнул таксист, глядя на Ангел.

— Бог не хотел сделать меня собакой, — сообщила ему девочка.

— Почему ты так решила?

— Он не сделал меня косматой.

— Поцелуй меня, сладенькая. — Целестина присела рядом с дочерью, и та громко чмокнула ее в щеку. — Кто тебе будет сниться сегодня?

— Ты, — ответила Ангел, которой иногда снились кошмары.

— И какие ты будешь видеть сны?

— Только хорошие.

— А что будет, если этот глупый страшила посмеет забрести в твой сон?

— Ты дашь ему пинка под волосатую задницу.

— Совершенно верно.

— Лучше поторопись, — посоветовал Уолли, целуя поднявшуюся Целестину во вторую щеку.

Вернисаж продолжался с шести вечера до половины девятого. Успеть к началу она могла только в том случае, если ангелы-хранители устроили бы ей «зеленую волну».

— Этот господин говорит, что вы — звезда сегодняшнего шоу, — сказал таксист, когда они тронулись с места и влились в транспортный поток.

Целестина оглянулась, чтобы посмотреть на Уолли и Ангел, которые махали ей вслед руками.

— Похоже на то.

— У художников говорят: «Сломай ногу»[68].

— Почему нет?

— Тогда сломай ногу!

— Спасибо вам.

Такси повернуло за угол. Уолли и Ангел исчезли из виду. Повернувшись лицом вперед, Целестина вдруг радостно рассмеялась.