Уиронда. Другая темнота (сборник) - Музолино Луиджи

Бум, бум, бум.

Как ни странно, но постепенно мы смирились с тем, что над нашим городом висит гигантский труп. Висит неподвижно. Словно тотем, фетиш, вечный вопрос.

Небольшие группки старцев, совершенно обкуренные синткаучуком, считали, что это труп Бога. Бога, который не смог вынести того, как бездарно мы упустили наш второй шанс. Бога, который пришел в отчаяние и покончил жизнь самоубийством, увидев, как его собственное творение снова погружается в пучину уныния, гнева, зависти и гордыни.

Кто-то утверждал, что это призрак. Да, именно так. Это призрак рода человеческого, вымершего на Земле, который прилетел сюда, чтобы мучить нас в новой обители. А те, чье воображение не знало границ, не сомневались, что Тело – это космический троянский конь, посланный землянами для захвата нашего города.

Лично я так и не смог разобраться в своих мыслях по поводу Тела. Разобраться было нелегко.

У моей жены случилось несколько нервных срывов, а как-то раз, вернувшись с работы, я не застал ее дома. Потом мне сказали, что кто-то видел, как она занималась проституцией на окраине города за жалкую дозу наркотиков. Я не стал ее искать и больше никогда не видел.

Через месяц после появления с Телом произошло то, что происходит со всеми трупами.

Оно начало разлагаться.

* * *

Сначала вздулось и поменяло цвет.

Бледно-розовая кожа стала зеленоватой, как испорченный сыр. Сначала – только живот, потом, через несколько часов, – руки, ноги и лицо. Постепенно Тело потемнело и превратилось в один сплошной огромный пурпурно-черный синяк. Живот, мошонка, губы, глазные яблоки и скулы трупа ужасно распухли, сделав его больше похожим на какое-нибудь земноводное, вроде жабы, чем на человека.

Мы были в ужасе. Разбив лагеря прямо на улицах, забросили все повседневные дела, перестали ходить на работу и не обращали внимания на то, что вооруженные банды пользуются неразберихой и грабят наши квартиры, внося еще больший хаос в и без того суматошную жизнь. Мы стали смотреть.

Через три недели труп потек. Из всех отверстий Тела, изо рта и уже вытекших глаз на купола из сфероргстекла хлынули коричневатые водопады, напоминающие сточные воды. Воняет, наверное, отвратительно, думали мы, глядя на это снизу.

Перед нашими глазами, в марсианском небе, один за другим проходили все этапы разложения.

Я начал курить синт-каучук, благодаря которому мог хотя бы ненадолго отключиться от происходящего и впасть в сладостное забытье. Вот-вот должно произойти что-то непоправимое, я это чувствовал и не видел больше никакого смысла повторять, что «Жизнь продолжается!» и «Должна продолжаться!».

Через месяц на коже Тела появились разрывы, выставляя на обозрение влажное месиво гнилого мяса и желтого жира. Разложение во всей красе.

Вечером, на закате одного февральского дня, огромный кусок носа, который болтался на лоскуте кожи, оторвался от Тела и рухнул на юго-восточный купол, пробив его насквозь. Всех находившихся на поверхности ждал ужасный конец от отравления марсианским воздухом – смесью двуокиси углерода, аргона, азота, окиси углерода при недостатке кислорода. Спаслись только те, кто в тот момент оказался под землей, в своих квартирках, куда качали кислород из атмосферных макропроцессоров и синтлесов. Мне до сих пор интересно, сколько они протянули без еды, остался ли кто-нибудь в живых сейчас?

Через семь дней настала очередь восточного био-купола – на него свалился гнилой кусок жира с живота трупа.

Чем дальше, тем больше ошметков падало на город.

Кто-то из ученых предложил сделать гигантскую сеть для защиты Евы, но вскоре после этого часть пальца рухнула на космический порт, разрушив его, и стало понятно, что у нас просто нет времени. Единственное, что можно сделать для выживания – укрыться под землей, словно мыши, еще раз.

Я хорошо помню тот день, когда решил запереться в квартире и ждать. Помню, как в последний раз вышел под купол и посмотрел на Тело – гнилое, черное, мерзкое, с пустыми глазницами, кривыми зубами и ухмыляющимся ртом.

Я проклял его.

И подумал: если это действительно труп Бога, то, надеюсь, умирая, он невыносимо страдал.

* * *

Неужели моя жизнь закончится здесь, в убогой квартирке с голыми стенами, покрытыми цементным клеем? Похоже на то.

По телевизору блондинка с искусственными сиськами обещала, что правительство скоро придумает, что делать.

Мне было все равно.

Какая теперь разница?

Время от времени слышался грохот падения очередного куска Тела, разрушающего еще одну часть города, купол, дорогу или синтлес, благодаря которым у нас есть кислород.

Рано или поздно труп сгниет полностью и минерализуется. На первый марсианский город начнут сыпаться кости. Гигантские, белые кости – на красную пустыню. А когда будет разрушен даже атмосферный макропроцессор, мы задохнемся, сожалея, что не остались на Земле.

А может, мы умрем раньше, от голода.

Мои соседи – отец, мать и двое детей – прошлой ночью покончили жизнь самоубийством, приняв смертельную дозу синткаучука.

Я лежу на диване и курю.

Бодрствование – забвение – забвение – бодрствование.

Представляю вонючие нижние этажи Евы, подвалы, где люди в кромешной тьме на ощупь ловят мышей и тараканов, а потом жарят их на чугунных печах.

Представляю сошедшую с ума с окосевшими от наркотиков глазами жену, скелеты бабушек и дедушек, минерализовавшиеся на Земле, представляю, какое выражение лиц было бы у моих родителей, если бы они увидели, что стало с их мечтой о светлом будущем в новом мире.

По телевизору блондинка с искусственными сиськами уверяет, что власти готовят специальные Корабли, и на Землю смогут вернуться те, у кого хватит денег на билет. Уверяет, что ядерная зима на Земле, по всей видимости, заканчивается, и воздухом снова можно дышать.

Переключаю каналы.

По одному поют очень старую, еще земных времен, французскую песню «Нас ветер унесет».

…К Большой Медведице послание, Намеченный маршрут исканий, Мгновенья бархатного фото, Пусть это вздор, пустое что-то. И это ветер унесет. Исчезнет всё. Нас тоже ветер унесет… …Тот запах наших лет почивших, Что в дверь твою порой стучится, И бесконечность разных судеб… Возьмем одну, кто нас осудит? И это ветер унесет…[33]

Я разражаюсь хохотом.

Выключаю телевизор, продолжая курить и хохотать. Смеюсь, смеюсь и смеюсь, и все никак не могу успокоиться. Так громко, что не слышу, как кусок Тела снова падает на купол где-то вдалеке, а в небо взмывают столбы красного песка, закрывая горизонт, где все еще сияют звезды – они будут сиять еще много лет. Но не вечно.

Не вечно.

* * *

Я умираю одним майским утром от голода и безумия, задыхаясь от углекислого газа, который сам и вырабатываю, пуская слюни и склоняя голову на грудь, как обкуренный Иисус Христос.

Я умираю, и все становится невероятно черным.

На какой-то миг. Вспышка, миллисекундный взмах крыльев бабочки, тонущей во тьме разрушающейся планеты.

А потом попадаю в Тело. В его гнилую, вздувшуюся плоть, в кости с высохшим костным мозгом, в мягкие тусклые глаза, которые ввалились в минерализовавшиеся глазницы, но продолжают смотреть на Еву.

Это не Ад, не Чистилище, не Рай, не Забвение, не Реинкарнация.

Это Тело, где находимся все мы. Я чувствую то, что́ от меня осталось, и что́ осталось от всех остальных, кто переселился в Тело – от бабушек и дедушек, от родителей, от жены, от каждого мертвого человека, с незапамятных времен. Здесь мы все неразрывно связаны, как в пчелиной колонии, воспевающей смерть своей любимой королевы. Нити смерти переплетаются и разделяются, растворяясь друг в друге и расщепляясь, а мы, клетки вымирающего человечества, вибрируем, находясь в состоянии, которое нельзя назвать ни благодатью, ни наказанием, мы – наночастицы душ – объединены в этом Теле, которое мертво и продолжает гнить и умирать.