Семейство Майя - Жозе Эса де Кейрош

— Мой друг Жоан да Эга… Мой старый друг Гимараэнс, один из наших отважных борцов, ветеран демократии.

Эга, подойдя к стойке, вежливо пододвинул табурет ветерану демократии и осведомился, что тот предпочитает: коньяк или пиво.

— Я уже выпил грог, — сухо произнес сеньор Гимараэнс, — на сегодня мне хватит.

Буфетчик не спеша вытер мраморную доску стойки. Эга заказал пиво. И сеньор Гимараэнс, отложив сигару и пригладив бороду, дабы придать лицу законченное величие, тотчас же начал, размеренно и торжественно:

— Я — дядя Дамазо Салседе, и я попросил моего старого друга Аленкара представить меня вам, потому что я хочу, чтобы вы посмотрели на меня внимательно и сказали, похож ли я на пьяницу…

Эга все понял и прервал собеседника, глядя на него открыто и добродушно:

— Вы имеете в виду письмо, написанное вашим племянником…

— Письмо, которое продиктовали вы! Письмо, которое вы заставили его подписать!

— Я?..

— Он это утверждает, сеньор!

Вмешался Аленкар:

— Говорите потише, черт возьми!.. Мы в стране любопытных…

Сеньор Гимараэнс кашлянул и пододвинул табурет к стойке. Он несколько недель тому назад был неподалеку от Лиссабона по наследственным делам своего брата. Племянника не видел, поскольку без надобности с этим идиотом не встречается. Накануне отъезда в доме старинного своего друга Ваза Форте он случайно увидел «Вечернюю газету», где пишут гладко, но мыслей мало. И на первой же странице, под рубрикой «Светская хроника», содержание коей столь же ничтожно, как и сам свет, крупным шрифтом было напечатано письмо его племянника… Сеньор Эга может вообразить себе его ужас? Там же, в доме Форте, он написал Дамазо письмо примерно в таких выражениях: «Я прочел твое подлое заявление. Если завтра ты не опубликуешь во всех газетах другое, где напишешь, что не имел намерения включить меня в число пьяниц в твоем роду, я приеду и переломаю тебе все кости. Берегись!» Вот что он ему написал. А известно ли сеньору Жоану да Эге, каков был ответ сеньора Дамазо?

— Его письмо, «сей человеческий документ», как говорит мой друг Золя, при мне. Вот оно… Шикарная бумага с золотой монограммой и графской короной. Что за осел! Если желаете, я вам его прочту.

Улыбающийся Эга утвердительно кивнул, и Гимараэнс стал медленно читать, подчеркивая голосом важные для него фразы:

— «Дорогой дядюшка! Письмо, о котором вы упоминаете, было написано сеньором Жоаном да Эгой. Я не способен на такое поношение нашего славного рода. Это он, схватив меня за руку, силой принудил подписать письмо; а я был сбит с толку, не знал, что делать, и подписал, чтоб избежать ненужных пересудов. Я попал в западню, которую подстроили мне мои враги. Вы знаете, дорогой дядюшка, как я люблю вас, я в прошлом году даже собирался послать вам бочонок колареса, да не знал вашего парижского адреса, не сердитесь на меня. Я и без того так несчастен! Если хотите, поговорите сами с Жоаном да Эгой, который меня погубил! Но, поверьте, я отомщу, отомщу так, что об этом заговорят! Я еще пока не обдумал способа отмщения, но, во всяком случае, хула с нашего рода будет снята, я никогда и никому не позволял шутить с моей честью… Если я не поспешил отомстить до отъезда в Италию, если еще не сразился за свою честь, то лишь потому, что от всех передряг у меня начался ужасный понос; я и сейчас еле держусь на ногах. И это кроме моих моральных страданий!..» Вы смеетесь, сеньор Эга?

— А что прикажете делать? — пролепетал наконец Эга, заходясь от смеха и утирая выступившие слезы. Смеюсь я, смеется Аленкар, смеется и ваша милость. Потрясающе! Его честь, его понос…

Сеньор Гимараэнс озадаченно посмотрел на Эгу, потом на поэта, фыркавшего себе в усы, и согласился:

— И в самом деле, письмо идиотское… Но дела это не меняет…

Тогда Эга воззвал к здравому смыслу сеньора Гимараэнса, столь искушенного в вопросах чести. Неужели он может предположить, что два благородных человека, придя в дом, чтобы передать вызов, схватят хозяина дома за руку и силой заставят подписать письмо, в котором тот объявляет себя пьяницей?..

Сеньор Гимараэнс, растаяв от похвал его здравому смыслу и его искушенности в вопросах чести, признал, что такое поведение мало вероятно, во всяком случае в Париже.

— То же самое и в Лиссабоне, сеньор! Мы же, черт побери, не кафры! И ответьте мне еще, сеньор Гимараэнс, как джентльмен джентльмену: считаете ли вы своего племянника безупречно правдивым человеком?

— Он отъявленный лгун,

— Ну вот! — торжествующе вскричал Эга, взмахнув руками.

Тут в разговор вступил Аленкар. По его мнению, недоразумение было вполне исчерпано. Осталось лишь пожать друг другу руки по-братски, как истинным демократам…

И он, стоя, залпом выпил рюмку можжевеловой водки. Эга, улыбаясь, протянул руку сеньору Гимараэнсу. Но морщинистое лицо ветерана демократии еще хмурилось — он желал, чтобы сеньор Эга (если у него нет на сей счет сомнений) заявил здесь, в присутствии друга Аленкара, что он, Гимараэнс, вовсе не похож на пьяницу…

— Дорогой сеньор, — воскликнул Эга, стуча монетой по доске, чтобы подозвать буфетчика, — напротив! Я с превеликим удовольствием заявляю перед Аленкаром и перед всем светом, что вы истинный джентльмен и патриот!

Тут они обменялись энергичным рукопожатием, и сеньор Гимараэнс выразил удовольствие по поводу знакомства с сеньором Жоаном да Эгой, столь одаренным и свободомыслящим молодым человеком. Если его милости понадобится что-нибудь по части политики или литературы, нужно только написать по всемирно известному адресу: «Редакция «Rappel», Париж»!

Аленкар ушел. Эга и Гимараэнс покинули буфет вместе, обмениваясь впечатлениями о вечере. Сеньору Гимараэнсу претило ханжество и раболепство Руфино. Когда тот стал разглагольствовать о крыльях принцессы и о церковных крестах, он чуть не крикнул ему из зала: «Сколько тебе заплатили, мерзавец?»

Вдруг Эга остановился и поспешно снял шляпу:

— О, сеньора баронесса, вы уже нас покидаете?

По лестнице медленно спускалась баронесса Алвин в сопровождении Жоаниньи Пилар, на ходу завязывая ленты зеленой плюшевой накидки. Она пожаловалась на мучительную головную боль, хотя речь Руфино привела ее в восторг… Однако целый вечер слушать речи и стихи — утомительно. А сейчас там какой-то человечек играет что-то классическое…

— Это мой друг Кружес!

— Ах, он ваш друг? Отчего ж вы ему не сказали, что лучше бы сыграть «Пиролито»?

— Ваша милость огорчает меня пренебрежением к музыкальному таланту… Прикажете проводить вас до кареты? Очень жаль… Доброй ночи, сеньора дона Жоана!.. Ваш покорный слуга, сеньора баронесса! Избави вас бог от вашей головной боли!

Она еще раз обернулась и с улыбкой погрозила ему веером:

— Не притворяйтесь, сеньор Эга! Вы же не верите в бога.

— О, простите… Да избавит вас дьявол от вашей головной боли, сеньора баронесса!

Старый демократ деликатно удалился. Войдя в зал, Эга увидел на сцене Кружеса: тот сидел за роялем на слишком низком табурете, так что длинные фалды его фрака касались пола, и, уткнувшись острым носом в ноты, старательно ударял по клавишам. Эга на цыпочках двинулся по красной ковровой дорожке теперь уже полупустого прохода; воздух в зале посвежел, усталые дамы зевали, прикрывая рот веером.

Он остановился возле доны Марии да Кунья, сидевшей на скамье, куда втиснулся весь ее интимный кружок: маркиза Соутал, сестры Педрозо и Тереза Дарк. Милейшая дона Мария тотчас тронула Эгу за руку и спросила, кто этот взлохмаченный музыкант?

— Это мой друг, — прошептал Эга. — Великий маэстро Кружес.

Кружес… Имя, переданное из уст в уста, ни одной из дам не было знакомо. А что, он сам сочинил эту грустную пьеску?

— Это «Патетическая соната» Бетховена, сеньора Дона Мария да Кунья.

Одна из сестер Педрозо не расслышала как следует название сонаты. И в результате маркиза де Соутал, особа весьма церемонная и красивая, держа у носа флакон с нюхательной солью, сказала соседке, что это «практическая» соната! По скамье прокатился приглушенный смех. «Практическая» соната! Восхитительно! Любитель скачек Варгас, сидевший крайним на следующей скамье, обратил к дамам широкое безусое и красное как мак лицо:

— Прекрасно, сеньора маркиза, просто великолепно!

Шутку пересказывали другим дамам, которые оборачивались и улыбались маркизе под шелест вееров. Маркиза торжествовала, нюхая соль, красивая и чинная, в старом платье из черного бархата, меж тем как сидевший впереди седобородый любитель музыки гневно сверкал на шумливый кружок стеклами пенсне в золотой оправе.

В зале нарастал шум. Простуженные громко кашляли. Мужчины разворачивали «Вечернюю газету». А несчастный Кружес еще ниже склонялся над клавиатурой, так что ворот фрака упирал ему в затылок, и, весь в поту, обескураженный таким шумным невниманием, в спешке играл кое-как, лишь бы поскорее закончить.