Властелин Колец: Братство Кольца - Джон Толкин

Он бросился на свое ложе и тут же уснул.

Остальные вскоре последовали его примеру, и ничто не тревожило их сон. Проснувшись, они увидели, что лужайка перед шатром залита ярким светом дня и фонтан сверкает на солнце.

Несколько дней они провели в Лотлориэне. Все это время ярко светило солнце, лишь изредка выпадал мягкий теплый дождь, освежая все вокруг. Воздух был прохладен и мягок, как ранней весной, однако уже чувствовался глубокий покой зимы. Путники ничем не занимались, только ели, пили, отдыхали и прогуливались среди деревьев, и этого было довольно.

Они больше не видели Владыку и Владычицу и мало беседовали с эльфами: лесной народ почти не знал язык вестрон. Халдир распрощался с ними и ушел обратно к северным границам, где после тех новостей о Мории, что принесли путники, были усилены сторожевые посты. Леголас почти все время проводил с галадримами, хотя возвращался, чтобы поесть и поговорить с другими. Уходя, он, к удивлению остальных, часто брал с собой Гимли.

Друзья постоянно говорили о Гэндальфе, и то, что каждый знал о нем, ярко вставало в их памяти. Когда прошли усталость и боль, горе от этой утраты стало еще острее. Они часто слышали поблизости пение эльфов и знали, что те слагают плачи о гибели Гэндальфа: его имя звучало среди нежных и печальных, но непонятных им слов.

— Митрандир, Митрандир! — пели эльфы. — О, Серый странник! — Так они любили называть его. Но когда Леголас был рядом, он не переводил их песни, ибо, как он пояснил, должным искусством он не обладал, а горе его так велико, что вызывает слезы, а не пение.

Фродо первым попытался излить свое горе робкими словами. Его редко тянуло сочинить песню или стихотворение, даже в Ривенделле он только слушал, но сам не пел, хотя в памяти его хранилось множество стихотворных строк, сложенных другими. Но сейчас, когда он сидел у фонтана в Лориэне и вокруг звучали голоса эльфов, его мысли облеклись в форму песни, и песня эта показалась ему красивой. Правда, когда он попытался повторить ее Сэму, то смог вспомнить лишь часть — от нее осталась будто горсточка увядших листьев.

Когда в Уделе опускался серый вечер,Его шаги слыхали на холме,И каждый раз, не говоря ни слова,Он удалялся на рассвете прочь.

От Дикоземья и до Западных пределов,От пустошей и до холмов на юге,Через драконье логово и потайную дверь,Сквозь темные леса всегда свободно он ходил.

Он с гномом, эльфом, хоббитом и человеком,Со смертным людом и с бессмертными народами,И с птицей, что сидит на ветке, со зверем в логовеСвободно говорил на тайных их наречьях.

Рука его целительна была, но смертоносен меч,Спина сгибалась под тяжелой ношей,И голос трубен был, и сам он — как горящий факел,И как усталый странник на дороге.

Владыка мудрости, что правит на престоле,Открытый радости, мгновенный в гневе,Старик в потертой шляпе, все познавший,Сжимающий в руке терновый посох.

Он на мосту стоял один во Мраке,Не устрашился он Огня и Тени,О камень был разбит его терновый посох,И мудрость его сгинула в глубинах Казад-Дума.

— Вы скоро превзойдете господина Бильбо, — заметил Сэм.

— Боюсь, что нет, — ответил Фродо. — Но это лучшее, что я смог сочинить.

— Ну, господин Фродо, если вы сочините еще одну, вставьте, пожалуйста, словечко о его фейерверках, — попросил Сэм. — Что-нибудь вроде этого:

Его волшебные ракетыСверкали золотым огнем,И фейерверки рассыпалисьЗелено-голубым дождем.

— Нет, это я оставлю тебе, Сэм. Или, может, Бильбо. Но — хватит, я не могу больше говорить об этом. Не представляю, как сообщу ему эту новость.

Однажды вечером Фродо и Сэм прогуливались в прохладных сумерках. Оба вновь ощутили беспокойство. Но Фродо внезапно почувствовал тень предстоящей разлуки: он каким-то образом понял, что очень скоро придется покинуть Лотлориэн.

— Что ты думаешь теперь об эльфах, Сэм? — спросил он. — Я уже спрашивал тебя об этом раньше. Кажется, это было много веков назад, но с тех пор ты многое повидал.

— Да уж! — согласился Сэм. — И я считаю, что есть эльфы и… Эльфы. Все они — эльфы, но по-разному. Этот народ в Лориэне больше не странствует повсюду и больше похож на нас: похоже, здешние эльфы сроднились с Лориэном больше, чем хоббиты с Уделом. Трудно сказать, они ли сделали землю такой или земля сделала их, если вы меня понимаете. Здесь удивительно спокойно. Кажется, ничего не происходит, и никто не хочет, чтобы происходило. Если в этом какое-то волшебство, то оно настолько глубоко, что мне до него, как говорится, не докопаться.

— Оно здесь повсюду — сказал Фродо.

— Ну, — ответил Сэм, — я хочу сказать, что никто этим специально не занимается. Никаких фейерверков, которые обычно показывал бедный старый Гэндальф. Интересно, что мы ни разу за эти дни не видели Владыку и Владычицу. Теперь мне кажется, что она может делать удивительные вещи, если захочет. Мне так хочется увидеть эльфийское волшебство, господин Фродо!

— А мне нет, — сказал Фродо. — Я удовлетворен. И мне не хватает не фейерверков Гэндальфа, а его густых бровей, его вспыльчивости, его голоса.

— Вы правы, — согласился Сэм. — И не думайте, что мне не грустно без него. Просто я хотел взглянуть на волшебство, о котором рассказывают старые сказки. Никогда я не видел земли прекраснее этой. Как будто ты дома, и вокруг праздник, если вы меня понимаете. Мне не хочется уходить отсюда. Но чувствую, что придется уходить, и нужно это делать побыстрее. «Если лень заканчивать работу, лучше и не начинай ее» — так мой старик обычно говорил. Не думаю, чтобы этот народ мог еще чем-то, хоть и волшебством, помочь нам.

— Боюсь, ты прав, Сэм, — сказал Фродо. — Но я очень надеюсь, что перед уходом мы еще раз увидим Владычицу эльфов.

Он еще не договорил, как к ним приблизилась Владычица Галадриэль. Высокая, белоснежная, прекрасная, она появилась из-за деревьев и, не произнеся ни слова, поманила их к себе.

Повернувшись, она повела их на южный склон холма Карас-Галадон. Пройдя сквозь высокую живую изгородь, они оказались на каком-то открытом месте. Здесь не росли деревья, и над их головами было лишь высокое небо. Взошла вечерняя звезда, сверкая белым огнем над западными лесами. Владычица по длинной лестнице спустилась в глубокую зеленую лощину, по которой, журча, струился серебристый ручей, текущий от фонтана на холме. На дне лощины на невысокой подставке, вырезанной в форме ветвистого дерева, стояла широкая серебряная чаша, а рядом с ней — серебряный кувшин.